– Ты хорошо себя чувствуешь? – спросила Габи.
– Да. Да, хорошо, – ответил я.
Новая должность мне вполне подошла, и я быстро втянулся в работу. Завод находился рядом с аэропортом, чтобы туда добраться, нужно было ехать по автостраде через Бильбао или по транспортному мосту, а потом по второстепенной дороге. Инстинкт туриста подсказал мне воспользоваться вторым вариантом.
Компания имела представительства в Бильбао и на юго-востоке в Памплоне. Я отвечал за техническое обслуживание в обоих центрах: уничтожение насекомых, систему безопасности, парковку, инфраструктуру. Пара складских помещений, два фабричных здания, офисный корпус, большая парковка для машин, а еще лужайка и декоративные пруды, которые помогали отвлечься от рева самолетов, взлетавших неподалеку.
Я решил соответствовать новой должности и особенно тщательно подошел к своему гардеробу. Еще в Англии я купил два новых костюма и несколько чрезвычайно дорогих галстуков. Каждое утро, прежде чем надеть очередную белую рубашку, я примерно час ее отглаживал, и только после этого горячая накрахмаленная ткань прикасалась к моему телу.
Похоже, на работе никто не обращал на мою одежду внимания, но мне это помогало чувствовать себя настоящим менеджером; отчасти так оно и было.
Моей помощницей назначили женщину по имени Олая. Она была из тех людей, которые, по выражению моей мамы, «работают столько, сколько хотят». Ее нельзя было назвать ленивой, но у нее была серьезная проблема: криминальное прошлое. В этом не было ничего удивительного: более половины нашего баскского персонала так или иначе имели отношение к криминалу. Местная баскская молодежь считала делом чести что-нибудь совершить, попасть в тюрьму и таким образом помочь освободительной армии ЭТА.[iii] Можно изрисовать граффити здание банка, забросать камнями полицейских, закопать бомбу на туристском пляже; с точки зрения молодых людей, живущих на берегу Бискайского залива, все это вполне достойные действия.
Английское руководство сильно забеспокоилось, когда им стал известен этот факт, но увольнение всех ранее судимых сотрудников оставило бы компанию со значительной прорехой в штате и почти без носителей баскского языка. Поэтому Олая, как и многие другие ее коллеги, были прощены компанией «Банбери», хотя такое решение было и не слишком приятным для начальства.
Когда я смотрел на Олаю, на ум приходило словосочетание «гордый нрав». Она была типичная баскская женщина: выше ростом и более светлокожая, чем большинство испанцев, с длинным, прямым носом, красивым, почти мужским подбородком. И особой манерой поведения. Даже ее грудь казалась агрессивной.
В этих местах существовала традиция: после смерти родителей имущество не делилось между всеми детьми, его наследовал старший ребенок. Поэтому у женщин и у мужчин были равные шансы стать наследником. Остальная Испания была одним из самых шовинистских обществ в Европе, а Баскония всегда стояла особняком. Конечно, если у народа любимыми видами спорта являются рубка леса, поднятие быка и бросание репы, то его культура должна отличаться склонностью к мачизму, но ни у кого не вызывает удивления, что ЭТА – единственная террористическая организация в мире, которой руководит женщина. В Ирландии, наоборот, вооруженные формирования вообще не допускают женщин в свои ряды. Немецкие власти недавно заявили, что в случае захвата заложников они будут сначала стрелять в женщин-террористок, а потом уже в мужчин, потому что первые менее склонны вести переговоры и быстрее применяют оружие. Я часто думал, что если Олая входила в ЭТА, то она точно могла бы выйти под градом пуль, отправить на тот свет сорок человек и, испуская предсмертный вздох, пожалеть, что сорок первому удалось избежать смерти.
Олая меня ненавидела. По ее мнению, фабрика прекрасно работала, а с нашим приездом из Англии только добавились лишние проблемы. Я бы с удовольствием с ней поспорил, если бы не то обстоятельство, что я ее боялся и что она, возможно, была права.
Наша фирма производит и обслуживает турбины для ветровой электростанции вблизи Памплоны. Она является крупнейшей в Европе и надеется стать мировым лидером в области возобновляемой энергии. В тот момент мы как раз прокладывали первый за пределами Америки электрический суперпровод (подобная система уже обслуживает район Детройта), в результате чего планировали поставлять в три раза больше электричества с максимальной эффективностью его использования. Замечательная перспектива. Ну, по крайней мере, я так думал.
Олая часто была в дурном настроении. Однажды я вежливо поинтересовался, как она провела предыдущий день, – накануне она не явилась на работу.
– Я же вам говорила, – ответила она, – у меня личные дела.
– Вас видели загорающей на пляже Арееты.
– А я и не утверждала, что занималась благотворительностью или что у меня проблемы в семье.
Ей нравилось злить меня, неожиданно делая в своем безукоризненном английском – лучшем, чем у многих англичан, – сознательные ошибки. Она могла сказать что-то типа: «Я же говорила, что мне трудно функционировать во время менструального цикла», – и не скрывала улыбку.
Она, как и многие баски, говорила по-английски почти без акцента: никаких признаков горловых или легкой испанской шепелявости. Но ее почти идеальный английский еще больше сбивал меня с толку.
Каждое утро на работе происходило примерно одно и то же. В нашем кабинете стояли два рабочих стола – мой и Олаи. Рабочие-испанцы заходили к нам, говорили с Олаей, игнорируя меня. В разговоре они чаще всего использовали баскский, потому что знали, что я в нем не силен. Они иногда смотрели на меня, кивали друг другу, явно принимая решения, не советуясь со мной.
Я чувствовал себя не у дел и потому, что местные, похоже, хорошо относились к другим британцам. Такая традиция существовала здесь несколько веков. Англичане познакомили басков со сталелитейным делом, железными дорогами и даже футболом. Английских архитекторов приглашали строить здесь дворцы и метро. Оба народа не ладят с мадридским правительством. Баски любят британскую попсу и английских туристов. И только я за своим рабочим столом каким-то образом выделялся из общей массы британцев.
Шла вторая неделя моего пребывания в новой должности, когда я получил загадочное послание. У нас сложилась такая система: я читал всю корреспонденцию на английском и испанском, Олая отвечала за письма на баскском. В тот день в своем почтовом ящике я обнаружил листок с напечатанными английскими словами. Там говорилось:
Дорогой Сал!
Думаю, тебе стоит прочесть это.
К письму прикреплялась фотокопия брошюры о птицах на испанском.
Я показал послание Олае.
– Что мне с этим делать? – спросил я.
– Это брошюра о птицах, – объяснила она.
– Я вижу, но зачем мне ее прислали?
Олая бросила взгляд на брошюру и пожала плечами, сделала резкое движение рукой сначала влево, а потом вправо – это был то ли не знакомый мне испанский язык жестов, то ли признание незначительности вопроса. В любом случае, мне показалось, что Олая знала больше, чем говорила. Но мне всегда так казалось.
Я спросил, не знает ли она, куда делся конверт.
– Какой конверт?
– Письмо должно было прийти в конверте. Возможно, он мне подскажет, откуда его прислали.
– Для вашего удобства большую часть писем я обычно вынимаю из конвертов и кладу в ваш ящик входящей корреспонденции. Но я этого не делаю, если считаю, что письмо личное.
– И куда вы кладете конверты?
– В мусорную корзину.
Я взглянул на корзину, но решил, что не стоит в ней рыться. Это всего лишь дурацкое письмо.
Как бы ни были велики мои неприятности на работе, я всегда с радостью возвращался домой, к Габриэль. Мне стоило только подумать о ней, как настроение сразу улучшалось. Габриэль была самым необыкновенным человеком, которого я когда-либо встречал в своей жизни, и она жила со мной.
Иногда я испытывал затруднение, не зная, что ей сказать, словно она была каким-то экзотическим существом, не принадлежавшим нашему миру. В такие минуты я прибегал к одной уловке: просил ее рассказать о себе. Помню, однажды мы устроили пикник на вершине скалы на четверть мили ниже нашего дома. Вероятно, она говорила тогда не меньше часа и даже дух не перевела; речь шла о ее впечатлениях от работы с лондонским военизированным подразделением. Она описывала мужчин в черной униформе, прячущихся в тени с автоматами и приборами ночного видения, ждущих команды к началу штурма здания. Она шутила, что парни слишком любили свою работу, и даже если переговоры шли хорошо, они часто все же пытались начать штурм, пока не закончилась их смена, чтобы все веселье не досталось другим. Именно поэтому рейды проводятся на рассвете, а не в полночь.
