Двадцатью минутами позже, в очередной раз нервно взглянув на свои позолоченные часики, Мила спросила у бармена мороженого и кусок торта; про себя она решила, что доест заказанное и уйдет; такое опоздание было абсолютно неприемлемым, даже учитывая характер Тамары; какое-то чувство подсказывало Миле, что подруга не появится вовсе. Однако едва она взялась за мороженое, в баре появилось еще два посетителя; Милино внимание невольно было привлечено этим маленьким событием. Один из вошедших, высокий, в черном костюме, с потрепанным лицом деревенского простака, подошел к стойке и попросил «две водки»; другой, маленький, неприятный, в джинсах и мятой футболке, уселся за столик у окна и начал внимательно, пристально и подробно изучать Милу своими узкими черными глазками. Нужно было уходить; но бросить только что начатое мороженое и целый кусок торта — глупо; мало ли кто как смотрит; к тому же все равно придется идти по темной улице и ловить такси на остановке у рынка, а тут еще это ее безумно короткое платье; поэтому Мила продолжала медленно есть, обдумывая про себя, уйти ли ей, расправившись с мороженым, и попытаться остановить машину на узкой улочке прямо у кафе, или дождаться Володю… но это в самом лучшем случае еще час, при всей его пунктуальности.
Когда она расплатилась с барменом («похоже, моя подруга что-то перепутала, время или место; если вдруг появится девушка и будет спрашивать, скажите, что я ждала ее больше часа и ушла») и направилась к выходу, маленький узкоглазый тип немедленно вскочил и преградил ей дорогу; тот, что повыше, продолжал задумчиво смотреть на дно своей рюмки, но что-то было в его позе угрожающее.
— Что же вы так быстро, девушка, — ласково сказал низкорослый, — и не выпили ничего, только мороженое. Пойдемте с нами посидим, мы угощаем.
— Спасибо, но мне пора, — вежливо ответила Мила, пытаясь протиснуться между неожиданным собеседником и боковыми столиками.
— Нет, нет, мы вас так не отпустим, — голос узкоглазого стал настойчивее. — Куда же вы одна по городу в таком платье? Привяжутся еще уроды какие-нибудь. Вы вот выпейте с нами, а потом мы вас проводим.
— Меня не нужно провожать, — возразила Мила; очередной ее маневр между столиками, зеркальный предыдущему, был умело отражен этим маленьким настырным негодяем; теперь Мила был зажата между двумя черными столиками и потной белой майкой своего противника.
— Платье, часики, — услышала она голос сзади, — у девушки, кажется, вкус есть. Мы тоже вкуса не лишены. Мне вот, например, часики понравились.
Это был высокий; его черный пиджак сейчас аккуратно висел на спинке стула, сливаясь со стулом, со стенами; сам же он стоял так близко к Миле, что она почувствовала нехороший запах спиртного, исходящий от него. Где-то в глубине бара, за стойкой, изваянием застыл бармен; он был столь недвижен, что казался восковой куклой. Оглянувшись еще, Мила не увидела помоста с «харлеем», как в дурном сне; кто-то выключил свет в углублении над помостом, самое яркое освещение зала, и мотоцикл растворился во тьме, слился с ней.
Какое-то время все трое выжидали; внезапно высокий резко схватил Милу за запястье, пальцы у него были мокрые и холодные.
— Отстань, ты что, ненормальный? — вскрикнула Мила. Высокий отпустил ее руку, но часов на ней уже не было; они прощально сверкнули в волосатой руке бандита и тут же провалились в карман его штанов. Сон или дурное кино; с Милой никогда ничего подобного не случалось в жизни, она не знала, что делать, кричать или драться, царапаться, кусаться, бежать — все ей казалось бесполезным.
— Ну вот, — сказал узкоглазый, — а теперь посиди немного с нами, и давай развлечемся.
Краем глаза Мила увидела, как потух свет над баром, розовые, голубые лампы; в глубине скрипнула дверь и бармен исчез; теперь поле действия освещали только неуклюжие синие лампы на столиках.
— Идите вы к черту, — сказала растерянная Мила, — что вам нужно?
Узкоглазый неприлично захихикал; именно в этот момент (как в хороших фильмах) Мила краем глаза увидела красный «бьюик», мягко, бесшумно разворачивающийся под окнами кафе. Такое тоже бывает в снах, подумала Мила, когда преследователи уже догоняют тебя, когда они тебя вот-вот схватят, и каждый раз волшебство какое-то, рука провидения спасает; бывает, можно просто оттолкнуться посильнее ногами — и вот ты уже летишь, чуть выше блестящих черных проводов линии электропередач, над зеленой пеной деревьев…
Володя сразу оценил ситуацию; Мила знала, что под белым дорогим пиджаком у него спрятано оружие, аккуратный черный пистолет с круглым провалом рта, готовым выплюнуть смертельную порцию яда… этот пистолет всегда был при Володе, но даже Мила не знала, пригодился ли он ему хотя бы однажды; она лишь раз взяла в руки прохладное черное тело смерти; она даже понюхала дуло (сердце бешено колотилось, хотя она держала пальцы далеко от курка, вдруг сам собой выстрелит ей в лицо; так живо можно было представить разлетающиеся осколки плоти); кажется, изнутри слабо пахло гарью, или это только показалось ей.
О, да, эти разбойники уважали силу; Володе не пришлось даже доставать оружие, они все поняли без слов, хотя их и было двое; как первобытные люди, они по запаху чувствовали опасность.
— Может быть, выпьете с нами? — подобострастно предложил узкоглазый. — Ей-богу, мы не хотели никого обидеть. Девушка была одна, девушка красивая, можно было подумать… да вы не местные, наверно?
Невесть откуда появившийся бармен разливал водку по рюмкам; проигнорировав приглашение, Володя спросил у него бутылку джина «Гриноллз» и повел Милу к выходу; разбойники кланялись, прощаясь, как буддистские божки в храмах.
На улице их поджидал новый сюрприз; три здоровяка облепили «бьюик»; один уже сидел за рулем, пытаясь взломать разноцветную клюшку замка; почему-то молчала сигнализация. Мила видела, как во сне — Володя метнулся к машине, рука с пистолетом… наклонившийся над передней дверью угонщик повернулся резко, что-то сверкнуло у него в руке, отражая красные буквы вывески… в ту же секунду грохнуло, взорвалось, ударило по ушам, и красное жирное пятно поползло по светлому свитеру грабителя… двое других уже бежали прочь, и любопытствующие осторожно свешивались в темноту с балконов…
Володя затолкнул Милу в машину, в последний раз красное «Harley Davidson» мелькнуло в зеркальце заднего вида.
— Ужас, — прошептала Мила. — Ты убил его?
— У него был нож, — сказал Володя сквозь зубы.
— Эти люди… те, которые на балконах… они вызовут милицию…
— Заткнись! — (почему у него такой чужой, такой холодный голос?) — Это ты во всем виновата.
Темные, редко освещенные фонарями тротуары растягивались резиново вдоль проезжей части; молчащий фонтан… пологий спуск с горы… и никаких прохожих. Почему он так зол? В чем я виновата? Он же убил этого человека, что теперь делать? Мила нервно поглядывала на застывший Володин профиль с дергающейся на виске жилкой.
Наконец она решилась заговорить.
— Володя, послушай, ну скажи что-нибудь, ну я не могу так! Ну какого черта? Куда мы едем хотя бы?
Он обернулся к Миле; она увидела его злые, злые глаза; чужие.
— А куда бы ты хотела поехать? Вернуться к родителям? Чтобы нас там менты ждали? Здесь я не смогу ничего доказать про самооборону, в этом чертовом городе. У них здесь все куплено… Номер машины наверняка уже… — он захлебнулся собственными словами, пеной у рта, и вновь уставился на дорогу. Желтый свет фар, пустое шоссе…
— И куда же мы поедем?
— Домой. Дура! Домой! В Петербург! Где, черт возьми, у меня все куплено! Где у меня будет нормальный адвокат и нормальная возможность доказать… Куда еще? В Петербург! И до наступления утра нам нужно уехать как можно дальше.
Мила никогда не думала, что этот город такой большой, улицы тянулись, тянулись вдоль боковых окон, однообразно, как нарисованная зеленая трава в водительском тренажере, бесконечные новостройки, и ни в одном окне — ни огня. Мила хорошо помнила, как в детстве отключали электричество во всем районе — черная вата во дворе, блуждающие огоньки свечек в окнах соседнего дома, приятная мелкая дрожь в животе, удлиняющиеся тени на стенах, пляшущее узенькое пламя, отраженное в зеркале шкафа. Почему-то все начинали разговаривать шепотом, как будто боялись разбудить нечто таинственное, существо какое-то неведомое, дремлющее в самом темном углу Милиной комнаты… мать, сгибаясь низко к свечке, придерживая рукой золотые дрожащие волосы, начинала читать сказку… и вздрагивала, когда внезапно вспыхивала желтым, белым нереальным светом люстра на потолке, возвращая жизнь дому и голоса — его обитателям. Сейчас в черных окнах проплывающих мимо зданий не было даже дрожи свечей, да дело, возможно, было и не в неполадках на электростанции — просто поздняя ночь, маленький город, все ложатся спать рано… Мила даже не знала, сколько времени — ее часы остались у грабителя, а панель автомобильного магнитофона упрямо молчала, не желая соединяться с черным основанием — наверняка угонщики, отключая сигнализацию, испортили что-то в электронике.
