И вдруг Лали взорвалась. Забыв о госте, она набросилась на своего Адольфа:
— Родственнички, милые мои родственнички, знаешь, что они вчера устроили? Пятидесятилетие сенатора отмечали! Сами обжирались, а нас не позвали. Пожор, штыд!
И разрыдалась. Гейфер бросился утешать.
— Душечка, ну успокойся! Не плачь, конфетка моя, моя какашечка!
Душечка шмыгнула носом и успокоилась. Тут она вспомнила про гостя.
— Извините, месье. Семейные дела. Вам, наверно, неинтересно.
— Родственники друга, — торжественно провозгласил он, — должны интересовать, ибо являются частью жизни означенного друга. А месье Гейфер мне друг.
Данное заявление вновь погрузило Лали в сентиментальную сырость. Немного поикав, она снова обратилась к месье Фредерику.
— Я вам все объясню, месье. Мои кузены чванятся. Я в молодости была бедна, и горжусь этим. Они и Адольфа моего стыдятся, потому что он иностранец. К тому же завидуют, что мы теперь богатые, просто бесятся. Но нам на них начхать, чхать мы хотели, понимаете, месье, на этих чиновников.
— Понимаю, — спокойно ответил месье Фредерик. — А где они служат?
— Один — сенатор, контролер в налоговом управлении. А Бернар до войны корпел в супрефектуре, а теперь якшается с англичанами.
— С англичанами? — переспросил месье Фредерик.
— Я не задаю ему лишних вопросов, — заверил Гейфер. — Вдруг какие-нибудь военные тайны. Время, сами понимаете...
— Ты что же, — взорвалась Лали, — боишься, что тебя за шпиона примут! Ты больший патриот, чем они!
— Действительно так? — поинтересовался месье Фредерик.
— Бернар, к примеру, не буду утверждать, что он не патриот, но он критикан. Иногда даже кажется, что он не верит в нашу победу.
— А они женаты? — спросил месье Фредерик. — Дети у них есть?
— Да вот еще! — всполошилась Лали. — Я шлю посылки сенаторскому сынку, а папаша на юбилей не приглашает!
Потом вернулась к вопросу о женах, и месье Фредерик обязан был выслушать достоверный и красочный рассказ о пожаре в «Нормандских рядах», случившемся 21-го февраля 1903 года. Это повествование привело рассказчицу в превосходное расположение духа, так что она повторила рассказ трижды.
Месье Фредерика давняя история заинтересовала меньше, чем нынешние, но некий отблеск того пожара словно освещал его высокую фигуру, когда он в задумчивости возвращался ночью домой.
Море было таким же бурным, как во время первой прогулки. Стояла зимняя погода, хотя (если верить астрономам) еще не закончилась осень. Осень познеосенняя, склеротическая, параличная, притом и слякотная.
Хелена высвободила свои руки из его рук, потом, подняв Глаза, снова вгляделась в этого мужчину, способного на столь серьезные чувства. А ведь он всего лишь — часть пейзажа, запечатлевшего чужбину и войну. Часть, однако же, столь существенная, что Хелена могла бы даже пожертвовать ему свою девственность. Конечно, он не более, как «френчи», но к любви-то относится всерьез... даже слишком...
Она вздрогнула.
Надо было срочно найти постороннюю тему.
— Капитан К. сказал, что комендатура собирается меня перевести. Там знают о наших прогулках.
— Пустяки, — отозвался Леамо, — я все улажу. Мы ведь пока не сделали ничего плохого.
— Пока?
— Шучу, — ответил Леамо.
Он сжал плечи мисс Уидс и поцеловал ее. Она удивилась, что этот «френчи» так скромен, что удовольствовался тем, что расплющил свои губы об ее.
Она приоткрыла рот.
Рука Леамо спустилась к пояснице. Хелена высвободилась. Он закрыл глаза и оперся о парапет, отделяющий набережную от пляжа. Уже тринадцать лет, как он не целовал женщину. Он весь дрожал. Хелене стало страшно. На земляном молу они попрощались.
Леамо остался совсем один, наедине с ночью. И все же наступит день, когда он отведет Хелену к себе (или в гостиницу) и переспит с ней. Переспит, переспит, переспит, переспит! Переспит с ней, Хеленой! Ноги сами привели его к лавчонке мадам Дютертр.
— Ну и негодяи! — воскликнула дама, только его завидев. — Кошку мою убили!
— Кто именно? — поинтересовался Леамо, все мусоля жвачку своих мыслей.
Вот Хелена раздевается. Он, конечно, целомудренно отвернется, ведь в постели-то она все равно будет голая.
— Вы еще спрашиваете? Соседи, конечно! Нашла ее с перебитым хребтом.
— Может быть не они, а собака, — предположил Леамо, продолжая витать в мечтах.
— А зачем они держат собак, отвечайте?! Чтобы моих кошек убивать, вот зачем! Люди неисправимы. Что они сделали с Христом? Распяли. С Сократом? Отравили. А Жанна д'Арк? Сожгли. А Жорес? Застрелили.
— Против последнего не возражаю, — буркнул Леамо.
Тут из задней комнаты вынырнул на свет Божий месье Фредерик, осиливший очередную порцию Лютера.
Несколько минут все трое хранили молчание, словно пережевывая каждую минуту, как ириску, которая все липла к зубам.
— Вы знакомы с месье Фредериком? — спросила мадам Дютертр. — Месье Фредерик, познакомьтесь с месье Леамо, одним из моих самых старых и верных покупателей.
— Счастлив познакомиться с офицером славной французской армии, — произнес месье Фредерик.
— Месье Фредерик — швейцарец, — уточнила мадам Дютертр.
— Угу, я тоже, — сообщил Леамо.
Месье Фредерик тем временем надевал пальто.
— Я тоже пойду, — закончил Леамо.
— И правильно, одобрила мадам Дютертр. — Пора уже закрывать.
Леамо очутился на холодной и темной улице рядом с месье Фредериком. Так вот он какой, месье Фредерик, тайный читатель Лютера: высокий, худощавый, светловолосый, с вкрадчивой улыбкой и довольно красивыми глазами. Конечно же, протестант и знает немецкий. При этом небогат — не может приобрести Лютера в личное пользование. Несмотря на отвращение к протестантизму и обиду на то, что месье Фредерик столь долго от него таился, прямо как крыса, Леамо уже приготовил вежливую фразу о нынешнем состоянии ртутного столбика.
Но тут заговорил месье Фредерик:
— Какая замечательная женщина мадам Дютертр. Какая умница! Какой вкус! Давно вы с ней знакомы, месье Ламо?
— Леамо, — поправил Леамо.
— Ах простите, месье Леамо.
— С 1913, если не ошибаюсь.
— Наверно была красавицей?
— Возможно.
— Ах, — вздохнул месье Фредерик, — что за женщина.
Леамо сел на своего конька:
— Итак, месье Фредерик, вы человек нейтральный. Что вы думаете о предложенном Германией перемирии?
Месье Фредерик, хорошо взвесив, ответил шепотом:
— Союзникам стоит согласиться. Больше, чем предлагает Германия, они все равно не получат.
Леамо, посмаковав ответ, довольно потер руки. Оказывается, есть о чем поболтать!
В воскресенье Аннетта ждала его у калитки, вся расфуфыренная, кокеточка этакая. Леамо, увидев ее издали, шепнул: «ну разве не прелесть?» и на его ресницах блеснули две умиленных слезы, тут же высушенные студеным ветром.
— Здравствуй, Аннетта! — поздоровался Леамо. — Ты сегодня прелесть.
— Красивше, чем в другие разы?
— Да, — заверил Леамо, — в сто раз.
— А знаете почему?
— Не знаю, — признался Леамо.
— Потому что мы пойдем вдвоем, месье Леамо.
— А где Поло? Заболел?
— Да нет, он же скаут. Совсем на них помешался! Ну что, пошли?
И они пошли. Чтобы вести ее за ручку, девочка была уже велика, чтобы под руку, пока мала. Они просто шли рядом. Чуть не доходя до трамвайной остановки, она вдруг повисла на его руке и прижалась к нему:
— Месье Бернар!
— Что такое, малышка?
— Я не хочу в кино.
— А что же ты хочешь?
— Погулять в Монжонском лесу.
— Так ведь холодно.
— Мне нисколечки не будет холодно.
— Тогда нет возражений, — согласился Леамо. — Сядем на трамвай в другую сторону.
— Вот здорово! — обрадовалась девочка.
Они долго ждали трамвая, а потом вошли в лес. Под их ногами разлетались в пыль серые металлические листья. Было очень холодно.
— Не замерзла? — спросил Леамо.
— Ой, нет. Когда я с вами, мне тепло.
— И мне, — усмехнулся Леамо. — когда ты со мной, я не думаю ни о холоде, ни о войне.
— Вы несчастны, месье Бернар?
— Я? С чего ты взяла? Я не несчастлив. Но и не счастлив. Я не стремлюсь быть счастливым. Тебе этого еще не понять.
— Скажите, месье Бернар... а вы после встречались с той девкой, англичанкой из кино?
— Да... Конечно, очень часто. По службе.
— Она вам нравится?
— Дитя мое, — произнес Леамо, — давай вести разговоры, которые тебе по возрасту.
— По возрасту? Еще год с капелькой, и я замуж могу выходить. Мне Мадлена сказала.
— Вот через год и поговорим.
— А будь я на год старше, вы бы на мне женились, месье Бернар?
— Дитя мое, повторяю, давай поговорим о том, что тебе по возрасту.
— А я бы за вас тут же выскочила, — сообщила Аннетта.
