— А я бы за вас тут же выскочила, — сообщила Аннетта.
Леамо промолчал.
— Любите другую, да? — спросила Аннетта. — Ту англичанку?
— Не знаю, это ли называется любить.
— А что называется?
— Ты сама-то как думаешь? — улыбнулся Леамо.
— Я вас все время вспоминаю, жду не дождусь воскресенья. Считаю, что вы красивый, даже очень.
— Тогда я ее люблю, — пробормотал Леамо.
Аннетта умчалась вперед. Леамо сначала удивился, потом попробовал ее догнать, но не с его ж колченогой конечностью. Но все-таки — бежит, значит заживет нога.
Аннетта обернулась, увидела, как он волочит свою поколоченную лапу, и сжалилась, остановилась.
— Аннетта, что это на тебя нашло?
— Вы меня не любите, — ответила Аннетта.
— Дитя мое, малышка, подруженька, — зачастил Леамо.
Он обнял девочку и крепко прижал.
— Ты представить не можешь, что ты для меня. Ты — светлячок в ночи. Ты чудо! Именно чудо!
— Неправда, вы все время думаете об этой англичанке.
— Одно другому не мешает, — ответил Леамо с лукавством взрослых, убеждающих детей, что Дед Мороз существует, и тут же припомнил. — Но, если ты за меня выйдешь, тебе уже не стать шпионкой, как в кино.
— Одно другому не мешает, — ответила Аннетта.
Тут они оба рассмеялись, весело, громко.
Вдруг появился какой-то парень в ядовито-серой одежде, толкавший перед собой тачку с хворостом.
— Фриц! — вскрикнула Аннетта.
Это действительно был в/п. Он встал по стойке смирно и отдал честь.
— Извиняюсь, — доложил он с положенными фонетическими искажениями. — Вот, девочку напугал. Но я вас не видел. Так что извиняюсь.
— Ничего, ничего, приятель, — успокоил его Леамо.
— Что?! — возмутилась Аннетта. — Фриц вам приятель?
Леамо сделал знак в/п, чтоб уходил, и тот беззвучно удалился со своей тачкой.
— А теперь куда пойдем? — застенчиво спросила Аннетта.
— Покатим свою тачку, — ответил Леамо.
— Вас огорчил этот фриц? — встревожилась Аннетта.
Леамо не ответил. Они молча вышли из леса. Он предложил перекусить в кабачке возле кладбища. Полакомились креветками, выпили сидра. Леамо рассказал девчушке про свой первый военный месяц. Потом он проводил ее домой.
Леамо поцеловал ее в обе щеки, девочка коснулась губами его рта.
Амелия пошла открывать, но это оказался вовсе не месье Фредерик. Его ждали к ужину, но пришла Тереза. Леамо вежливо встал ей навстречу.
— Что происходит, Бернар? — начала допрос Тереза. — Не пришли в воскресенье. Мы вас до часа ждали. И ни слуху, ни духу. Я уже стала волноваться.
— А сенатор? — поинтересовался Бернар.
— Это не он меня послал. Он уверен, что вы обиделись. Не говорите ему, что я у вас была.
— Да не обиделся я, — заверил Бернар, — но вечно он лезет не в свое дело. Не для того я чуть не потерял ногу во славу Франции, чтобы старший брат приставал ко мне с этими несчастными детишками. Я не сержусь, но просто не хотел в прошлое воскресенье вас видеть. Вас обоих, если откровенно.
— Могли бы и предупредить.
— И предупреждать не хотелось.
— Вы и на меня обиделись?
— Ну ладно, оставим. Слушайте, Тереза, я ненароком вам ничего не наболтал?
— Рассказывали о какой-то Хелене.
— Ну и дурак же я!
— Жалеете, что открыли секрет. Вы что, уже ее разлюбили?
— Дорогая Тереза, я дурак, но не настолько, чтобы снова разоткровенничаться.
— Извините за любопытство.
— Так уж и быть. Но вот скажите, Тереза, какой должна быть любящая женщина?
— Ну и вопросик!
— А все-таки. Обязана ли она постоянно думать о любимом?
— Конечно.
— А считать его красавцем?
— Несомненно.
— Значит, выходя за сенатора, вы были уверены, что он красавец?
— Разумеется.
— На свете много, друг Гораций, что и не снилось.
— А вас я не нахожу ни красивым, ни умным.
— Короче говоря, терпеть не можете.
— Какой вы догадливый.
— Как же тогда объяснить ваше появление?
— Хотела сообщить, что Шарль приезжает на рождественскую побывку.
— Я знаю, он мне писал.
— Тогда ждем вас на Рождество?
— Буду непременно. Вот все ваши тревоги и свелись к приглашению на ужин.
Тереза ушла.
— Высокие сапожки, — произнес Леамо вслух, — это шик. Жаль только, что на них уходит много кожи, которая необходима армии.
Раздался новый звонок. На этот раз явился именно месье Фредерик.
— Хе-хе, — произнес последний тем деланно игривым тоном, что на берегах Эльбы считается чисто французским. — Хе-хе, от вас тут вышла красоточка.
— Моя невестка. Не желаете рюмочку портвейна?
— Охотно. Гм, вы женаты, месье Леамо?
— Вдовец.
— Ужин готов! — проорала Амелия.
— Отменный супец, не правда ли? — спросил Леамо и поинтересовался: — А как готовят ваш знаменитый сыр с вином?
Месье Фредерик сообщил ему рецепт.
На камине, между двумя безвкусными статуэтками, лежал убор из флердоранжа.
Тут витала не тень, а присутствовало нечто более плотное. Загустевший в памяти Леамо отпечаток прошлого, сгусток воспоминаний.
После того, как умерла жена, Леамо ни разу не допустил за стол никого из живых. Более тридцати лет за него не сел ни единый собутыльник. Леамо в полном одиночестве занимался пережевыванием пищи и проглатыванием оной.
Столовая была в мещанском стиле. От него так и несло демократическим душком, но стиль мало заботил Леамо. А на камине возлежал венок его невесты, в последствии ставшей супругой. Месье Фредерик сейчас сидел на месте той, что уже наверняка теперь была бы матерью его детей. Внезапно на него накатил приступ отвращения к месье Фредерику.
После супа подали жаркое. После жаркого Леамо отмяк — жаркое он любил. Теперь ему захотелось поболтать с месье Фредериком, он радовался, что наконец нашел человека, с которым можно говорить откровенно.
— Как вам речь президента Вильсона? Что он во все лезет? Цели воюющих сторон известны: Франция стремится оттяпать Эльзас и Лотарингию, а Германия — захапать весь мир. Надо признаться, что в последней присутствует некоторое величие. Каково ваше мнение, месье Фредерик?
— Мне видится некоторое преувеличение.
— Отнюдь нет, — воскликнул Леамо, — просто полное ко всему отвращение. Что, никогда такого от француза не слышали? Разумеется, все между нами.
— Несомненно, — кивнул месье Фредерик.
— Видите ли, месье Фредерик, что я терпеть не могу, так это французскую демократию. Всех этих радикалов, социалистов — тьфу, тьфу на них! На франкмасонов, евреев, профсоюзы, сознательных рабочих — тьфу, тьфу! Блевать от них тянет!
— Так вы монархист, месье Леамо?
— Монархист? Чушь какая! Кто такие Бурбоны? Они евреи. Вы на их носы посмотрите. Франции, месье Фредерик, необходим твердый порядок. Разумеется, все между нами.
— Несомненно, — кивнул месье Фредерик.
— Еще рюмочку кальвадоса, месье Фредерик?
— Благодарю покорно, мне хватит.
— Слабак.
— Что вы? — удивился месье Фредерик.
— Я сказал, что решительно не могу продолжить. В наши дни инакомыслие опасно. Где гарантия, что вы не проболтаетесь?
Месье Фредерик на миг задумался, затем произнес:
— Но, месье Леамо, вы ведь говорите то, что считаете нужным. Не хочу, чтобы у вас осталось впечатление, что я вызываю вас на откровенность.
— Откровенность. Да, откровенность.
Леамо погрузился в мечты. Хелена.
Хелена. Хелена.
Хелена.
Следующее свидание в понедельник.
Овладеет ли он ею? Овладеть! Что за слово! Овладеть, овладеть, овладеть. Овладеть женщиной, Хеленой.
Месье Фредерик сообразил, что придал его мыслям иное направление и спохватился:
— А впрочем, почему бы не выпить рюмку вашего чудесного кальвадоса?
— Правда отменный? — обрадовался Леамо. — Фрицы такой не пьют, да и французы тоже. Он из Нормандии, Вообще, что такое Франция? Страна франков. А кто такие франки? Германцы. Кстати, мы, гаврцы, происходим от викингов. Знаете, в будущем году мы отмечаем 400 лет со дня основания Гавра.
«Ну вот, опять отвлекается» — подумал месье Фредерик.
— Не знал, — ответил он, — Но давайте вернемся к разговору. Ваши теории слишком парадоксальны. Вы не смеетесь надо мной?
— Да Бог с вами! Чистая правда! Поклянитесь, что меня не заложите.
— Можете на меня положиться.
— Клянетесь?
— Клянусь.
— Ага! Так вот, месье Фредерик, спасет Францию от гибели только германский протекторат.
— Ага.
Последняя мысль показалась месье Фредерику весьма интересной.
Бернар пришел к брату, когда все уже были в сборе. Первым, кого он узрел, был Адольф. «Тьфу ты!» — подумал Леамо. Затем — Лали, с мишурными побрякушками и могучим задом. Потом — Тереза со скрещенными ногами (фу-ты, ну-ты!) затянутыми в шнурованную кожу. Наконец — ликующего сенатора. И только напоследок — Шарля. Он всегда любил племянника и был рад его видеть.
