Устроили угощение, зазвали председателя колхоза, за столом он и пообещался снова поставить на ноги озеро – будет тогда зятьям моим где рыбку удить, отпуск проводить.
Адольфас намекнул Чесловасу, что и тот должен свою долю внести: пусть привезет сюда новую мебель и, самое главное, ковер шерстяной на всю комнату. Полы здесь холодные, а детям и верхом друг на друге покататься, и побаловаться захочется… Рената, чтобы цену мужу набить, заявила, что нынче люди из-за ковров с ума сходят, запросто Чесловасу сотенную за услуги предлагают, да тот рисковать не хочет.
А зять возьми и возрази: кое-кому, говорит, все же помог, иначе что я за торговый работник?
Услышал председатель про такое дело и тоже давай просить. Пообещал ему Чесловас, сам того не ведая, что по коврам этим неслышно-незаметно беда подкрадется.
В конце июня обе Рены мои учить меня стали, как нужно детям кашки разные варить, – сами-то они к морю решили отправиться за загаром. Адольфас из Вильнюса машину пригнал, на ней будка огромная, а в будке холодильник, новый почти, телевизор, кроватка детская и газовая плитка. И снова заботы на мою голову, где какую ручку покрутить, какую кнопку нажать, как за детьми успеть приглядеть, чтобы не лезли куда не положено.
Ренатиной дочке Дайвуте уже шесть исполнилось. Ладненькая такая девчушка, только косит немного. Доктор велел очки носить, а одно стекло залепить. В городе-то детворы не перечесть, от шалунов и насмешников не убережешь, вот и отдали бабушке на воспитание.
А за Арунелиса Регина тоже не зря тревожится – мальчонка и впрямь бледненький такой, косолапит. Раньше, бывало, таким ребятишкам матери давали глину с печки погрызть, а сейчас Регина понавезла кучу лекарств. Таблетки таблетками, но вся надежда у нее на Белянку, козочку мою.
Прислала письмо и Ирена. Обрадовалась я вначале, думала, и она с семейством навестит, но просчиталась… Извинилась дочка за долгое молчание, а затем давай, словно кукушка, свои беды-невзгоды считать. Свекровь ее хворала-хворала да прошлой осенью и померла, а сама-то она весной третьего должна родить… Римтас совсем с ног сбился, учебу свою забросил, а потом решил денег для семьи подзаработать – завербовался рыбу в море ловить. Теперь, пишет, целых полгода дома сидеть буду с пацанами своими и дочкой, которую в бабушкину честь Эляной назвали.
Не успела я письмо прочитать, слышу – за окном дребезжит что-то: зять Гудас на своем автомобильчике под самое окошко подкатил. Один ковер на крыше, дугой свернут, второй в середину втиснут… Девчата мои обрадовались, загомонили, а я все жду, когда же Чесловас в дом войдет. Присел он возле машины и ковыряет там что-то.
– Ну не раззява ли? – Рената моя вскинулась. – Опять поцеловался с кем-то…
Выкатилась я следом за всеми во двор, хоть и не очень-то разобрала, кто там кого поцеловал и почему у зятя весь лоб в крови. Чесловас на коленях перед машиной стоит, стекла лущит, а подбородок от волнения прямо дрожит. Распрямляется он и говорит:
– Женщину в лесу переехал.
Обе Рены перепугались, вопросами его засыпали: придавил или насмерть, видел кто-нибудь, не видел? Адольфас, которому привычное дело людьми командовать, прежде всего велел бабам замолчать, Чесловасу посоветовал холодной водой умыться, с сам сходил в дом за коньяком.
– Выпей и рассказывай все по порядку.
– Мне необходимо вернуться, – говорит Чесловас, – нельзя мне спиртного сейчас. С коврами-то боязно было стоять, а теперь вот разгружусь – и назад. Все равно милиция разыщет.
– Если не видел никто, им до тебя не добраться, – уверял Адольфас. – Поехали вместе! Опрокидывай своего «Жаборожца» в канаву, а я тебя домой доставлю. Оттуда позвоним в милицию, что ночью твою машину угнали. Усёк?
– Да очнись ты, ей-богу! – затормошила мужа Рената. – Не слышишь, о чем тебя спрашивают?! Кто-нибудь тебя там видел?
– Видели, – покрутил головой Чесловас. – Ничего не выйдет. Когда бензин наливал, поздоровался с кем-то.
– С бабами, больше тебе не с кем!
– Да брось ты языком молоть! – осадила я Ренату, а зятю совет дала: – Поезжай, дорогой… Может, не помер еще человек, в больницу его срочно нужно, а ты даже не остановился.
Тот уже согласен вроде, головой кивает, а дочка на меня как накинется:
– Не суйся со своими проповедями! Один полудурок в проруби хвост замочил, а другая дурочка с советом лезет: ты, мол, и голову обмокни!..
Обмерла я со страху, глянула на нее и подумала: эта-то уж точно псина из моего сна или свинья…
– Есть еще один выход, – вмешался Адольфас. – Давай вместе поедем – каждый на своей машине. Я выберу дорогу поуже и приторможу – ну, скажем, заяц мог перед носом выскочить, – а ты мою «Волгу» обгони – и в дерево. Вызовем автоинспектора, составит акт – чем не доказательство, что аварию ты совершил здесь, а не там?
Гудас снова чуть не согласился; но тут Регина, жена Адольфаса, на дыбы: не позволит она мужу ввязываться в эту историю, хоть ты ее режь. И ключи от «Волги» за пазуху сунула. Пришлось Адольфасу новую придумку предложить.
– Пожалуй, и в самом деле лучше признаться, – говорит. – Вызови к себе самого начальника и скажи с глазу на глаз: так, мол, я тек, несчастье случилось… Кто в нем повинен, вам лучше знать. Может, под градусом та женщина была, может, слепая или просто не выспалась… Испугался я, сбежал, а теперь прошу заступиться, как друга. Может, и самому когда-нибудь понадобится… как говорится, и я в долгу не останусь…
– Чего там рассусоливать, – поучала Рената, – ты в лоб спроси: «Какой комплектик приобрести желаете, румынский или финский?»
Стали они ковры вынимать да развязывать, а я в это время поцеловала Чесловаса в лоб и говорю:
– Ну вот, всех выслушал, а теперь поезжай и поступай, как тебе совесть подсказывает.
Осудили Чесловаса Гудаса на три года. Не помогли ни папаша, ни знакомства, ни выдумки. Только тогда я и узнала, что Винцялиса моего на машине сбил не отец Чесловаса, а он сам. Может, и к Рене моей подкатился скорее со страху, чтобы по судам мы его не затаскали.
Видно, и Рената догадывалась, да только кто ж перед этаким красавцем устоит… Беда свалилась немалая, одна она с дочкой на руках осталась – самое время о завтрашнем дне подумать, а Рената поплакала, на судьбу свою попеняла и укатила с Казбарасами в Палангу.
Кинули на меня тогда двоих ребятишек – Дайву и Арунаса. Городские дети до чего ж избалованы, этакие шалуны! Им говори не говори – как об стенку горох. Никуда от них не отлучиться – ни к соседям, ни по грибы, по ягоды. Сама-то я, словно коза моя, все на привязи да на привязи. Не успеешь отлучиться, а их уж и след простыл. На дерево полезли – трясешься, как бы не свалились, в лужу их потянуло – все думаешь, как бы не простыли. Возле телевизора оставишь – опять же боишься, чтобы не испортили чего или к электричеству не лезли.
Просила я мастеров, чтобы крышку к колодцу приделали, – забыли. Вот и приходится крутиться: воды наберу, а потом сруб тем старым рубищем, нарядом коровьим, обматываю. После несчастья с Винцасом зашвырнула я его подальше от глаз, пылилось оно где-то, плесневело, покуда мастера на свет белый не вытащили – на заборе развесили и диву даются, чей это наряд такой…
Прикинула я – вот уж десять лет минуло, как нет моего Винцялиса. Пойду, думаю, хоть могилку его навещу. Нарвала в палисаднике руты, гвоздики, лилию садовую срезала, которую еще сам Винцас мне откуда-то привез… Детишек загнала в огород горохом полакомиться и на прощанье сказала:
– Ешьте, сколько влезет, а потом до моего прихода во дворе поиграйте… Только к петуху не приставайте, не то глаза выклюет, к козе близко не подходите. Ты, Дайвуте, старшая, за хозяйку тебя оставляю.
Та уставилась на меня через какое-то стеклышко и спрашивает:
– А куда ты идешь? А что нам принесешь?
– Иду я далеко-далеко, – отвечаю, – и что найду, с тем и приду, на дороге не брошу.
Думала, прямиком через поле быстрее будет, но одного не учла, старая: поля-то теперь – глазом не окинешь, а луга вдоль и поперек оврагами изрезаны. Рожь прошла, за ней овсы начались, а за ними кукуруза. Поняла я, что этак мне и до вечера не добраться. И такое зло меня разобрало – сил нет. Но потом подумала: куда бы меня ни занесло, Винцас мой все равно меня видит. А может, и посмеивается в кулак…
Стала я назад дорогу искать и наткнулась на лен – целое поле. Так вот куда меня Винцас завел! Ленок уже желтеть стал, головки поникли, и кузнечики грустно так стрекочут… Вспомнила я, как в тот раз косынка на землю соскользнула – беленькая такая, в черный горошек, а сейчас в руке у меня черная, а точечки по ней светлые…
Опустилась я на землю, пригорюнилась, повздыхала и говорю Винцялису:
– Ну, я пошла – дети, сам понимаешь… Что за гостинец им придумать?
– Щавеля набери, – как живой, улыбается мне Винцас.
– Что ты, – говорю, – щавель уже перезрел, они его в рот не возьмут. Сам знаешь, нынешние дети не те, что мы когда-то…
