Нужно помочь в подготовке кулинарных занятий школы, которые начинаются в три часа, а после этого я могу идти. Главные ассистенты уже назначены и приступили к работе. Так что до вечера я освобожусь… В мое немного растерявшееся сознание поступали четкие указания.
— Сакураи-сан, послезавтра едем собирать материал в район Идзу. Командировка на три дня, извините, что заранее не предупредила, не могли бы вы поехать с нами?
— Идзу? Это работа для журнала? — удивленно спросила я.
— Да. Остальные девочки не могут. Программа строится следующим образом: рассказ об известных блюдах различных гостиниц, краткие объяснения рецептов приготовления. Вы согласны? Будем останавливаться в первоклассных гостиницах и отелях. Я позабочусь, у вас будет отдельный номер. Хотелось бы получить от вас ответ как можно быстрее, ну, например, сегодня вечером… — Я ответила еще до того, как сэнсэй закончила говорить.
— Я поеду, — мгновенно выпалила я.
— Вот и хорошо, — улыбнулась сэнсэй.
Я направилась в класс для занятий, и вдруг заметила, что на сердце стало легко. Мне казалось, что было бы хорошо сейчас уехать из Токио, уехать от Юити, хотя бы ненадолго отдалиться от всего. Я открыла дверь, в классе уже трудились мои старшие подруги, ассистентки Нори-тян[6] и Кури-тян, они начали заниматься у сэнсэя на год раньше меня.
— Микагэ-тян, слышала про Идзу? — спросила Кури-тян, как только увидела меня.
— Красота… Говорят, там и французская кухня есть. И много разных даров моря, — заулыбалась Нори-тян.
— Кстати, а почему меня посылают? — спросила я.
— Ой, прости. У нас занятие по гольфу, мы не можем поехать. Но если у тебя какие-то планы, то кто-нибудь из нас может пропустить. Правда, Кури-тян, ты не возражаешь?
— Нет. Так что, Микагэ-тян, говори, не стесняйся, — они говорили искренне, от всей души, я улыбнулась, покачав головой:
— Нет, что вы. Я совсем не против.
Они учились вместе и, как говорят, поступили сюда по рекомендации от своего института. Конечно, они профессионалы: четыре года учились премудростям кулинарии.
Кури-тян веселая и миловидная, Нори-тян — красавица, послушная дочь своих родителей. Они очень дружны. Всегда одеваются с поразительно безупречным вкусом, аккуратны и в хорошем смысле слова педантичны. Скромные, отзывчивые, терпеливые. Даже среди девушек из хороших семей, которых немало в кулинарном мире, они по-настоящему блистательны.
Иногда мама Нори-тян звонит ей на работу, она очень нежная и мягкая, прямо даже неловко становится. Поразительно, она в подробностях знает о планах Нори-тян на день. Наверное, такой и должна быть настоящая мать.
Нори-тян разговаривает с мамой по телефону звонким, как колокольчик, голосом, с легкой улыбкой придерживая свои длинные, пушистые волосы.
Я очень люблю Кури-тян и Нори-тян, хотя их жизнь так сильно отличается от моей.
Передашь им ковшик, они улыбаются и говорят: «Спасибо». Если я простужаюсь, они тут же спрашивают, беспокоясь: «Как ты себя чувствуешь?» Когда они в белоснежных фартучках тихонько смеются, залитые светом, это такая счастливая картина, что слезы наворачиваются. Для меня работать вместе с ними — очень радостно и приятно — душа отдыхает.
До трех было много мелкой работы: мы раскладывали продукты по кастрюлям на порции по числу учеников, кипятили огромное количество воды, считали и взвешивали.
В классе было большое окно, через которое проникало много солнечного света, рядами стояли огромные столы с духовками, электроволновками и газовыми плитами, всё это напоминало класс занятий по домоводству в школе. Мы с удовольствием работали, болтая о пустяках.
Был третий час. Вдруг послышался громкий стук в дверь.
— Кто это? Сэнсэй, наверно, — задумалась Нори-тян и сказала тихим голосом: — Пожалуйста, заходите.
Кури-тян засуетилась:
— Ой, я маникюр не сняла. Сейчас достанется!
Я наклонилась к сумке и принялась за поиски жидкости для снятия лака.
Дверь открылась, и послышался женский голос:
— Госпожа Микагэ Сакураи здесь?
Я поднялась, удивившись, что вдруг спрашивают меня. У входа стояла совершенно не знакомая мне женщина.
В ее лице было что-то детское. Она выглядела моложе меня. Невысокого роста, круглые, суровые глаза. Коричневое пальто накинуто поверх светло-желтого свитера, на ногах — туфли-лодочки, стоит твердо. Ноги немного полноватые, но, такие, завлекающие. И все тело у нее было кругленькое. Небольшой лоб окрыт, челка тщательно уложена. Среди этих ровных, округлых форм ее красные губы, казалось, заострились от гнева.
Нельзя сказать, что я таких терпеть не могу… — мучалась я. — Сколько времени смотрю на нее, а ничего вспомнить не могу, тут уж не до шуток.
Нори-тян и Кури-тян растерялись и смотрели на нее из-за моей спины. Делать было нечего, и я сказала:
— Простите, а вы кто будете?
— Моя фамилия — Окуно. Я пришла поговорить с вами, — сказала она охрипшим голосом.
— Извините, пожалуйста, но я сейчас на работе. Может быть, вы позвоните сегодня вечером мне домой? — Как только я это сказала, она резко спросила:
— Это домой к Танабэ, имеется в виду?
Наконец-то я поняла. Наверняка, это та, что звонила сегодня утром. Я была уверена.
— Нет, что вы, — ответила я. Кури-тян сказала:
— Микагэ-тян, ты можешь идти. Мы скажем сэнсэю, что ты пошла за покупками, чтобы подготовиться к внезапной поездке.
— Нет, не нужно беспокоиться. Это ненадолго, — сказала она.
— Вы подруга Танабэ? — спросила я как можно мягче.
— Да, однокурсница. Я пришла к вам с просьбой. Скажу вам прямо: оставьте в покое Танабэ, — сказала она.
— Ну, это ему самому решать, — ответила я. — Даже если, допустим, вы и его девушка, по-моему, это не значит, что вы можете принимать решения за него.
Она покраснела от злости и сказала:
— Вот как? А вам не кажется странным? Сами говорите, что не его подружка, а преспокойненько ходите к нему, ночуете, что хотите то и делаете. Это еще хуже, чем вместе жить. — Того и гляди из ее глаз польются слезы. — Конечно, по сравнению с вами я плохо знаю Танабэ, я же у него не жила. Так просто, однокурсница. Но я, как могла, заботилась о нем и люблю его. У него умерла мама, и он сейчас в растерянности. Я уже очень давно открыла ему свои чувства. Тогда он сказал: Только вот, Микагэ… Я его спросила: это твоя девушка? Нет, — он задумался и сказал мне: давай пока не будем касаться этого вопроса. В институте все знали, что у него дома живет женщина, и я отступила.
— Уже не живу, — встряла я. Получилось, как будто я над ней издеваюсь. Она продолжала, перебив меня:
— Но вы избегаете всякой ответственности, какая должна быть у партнера. Ничего не делаете, наслаждаетесь радостями любви, да и только. Поэтому Танабэ совсем ни на что решиться не может. Пускаете в ход свои женские чары: вертитесь у него перед глазами, завлекая маленькими ручками-ножками и распущенными волосами. Вот он всё хитрее и становится. Очень удобная позиция: никаких решений, ни здесь, ни там. Но любовь ведь — это сложная вещь, когда человек должен заботиться о другом человеке, разве не так? А вы избегаете этого груза, сделали холодное лицо, и изображаете из себя, будто вам всё понятно… Уходите от Танабэ. Прошу вас. Пока вы с ним, он никуда не может уйти. — Ее выводы о других людях в значительной степени были продиктованы ее собственной выгодой, но произнесенные с грубым напором ее слова точно попадали в мои больные места и ранили меня в самое сердце. Она опять было раскрыла рот, чтобы сказать еще что-нибудь, но я завопила:
— Стоп! — Она испугалась и замолкла. Я сказала: — Я понимаю ваши чувства, но люди живут, сами заботясь о своих переживаниях… В том, что вы говорите, нет и намека на то, что чувствую я. Мы с вами видимся первый раз, так откуда вам известно, что я ни о чем не задумываюсь?
— Да, как ты можешь быть такой холодной? — зарыдала она. — Хочешь сказать, что ты все время любила Танабэ, оставаясь такой? Поверить в это не могу. Воспользовалась тем, что умерла его мать, и тут же осталась на ночь. Хорошенький приемчик.
Мое сердце переполняла омерзительная тоска.
Она и не хотела знать о том, что мать Юити была мужчиной, о том, в каком душевном состоянии я была, когда они взяли меня к себе, о том, насколько сложны и непрочны сейчас наши отношения с ним. Она просто пришла выяснять отношения. Любовь бы это не спасло, но, тем не менее, после утреннего телефонного звонка она сразу принялась выяснять, кто я, разузнала, где я работаю, раздобыла адрес, села на электричку и приехала сюда, откуда-то издалека. От всей этой мрачной деятельности становилось грустно и безнадежно. Подгоняемая непонятной злостью она вошла в эту комнату. Когда я представила себе, что в тот момент вертелось у нее в голове, и что каждый день творится у нее на душе, мне стало очень печально.
— Смею надеяться, что я тоже — натура впечатлительная, — сказала я. — И я нахожусь в том же самом положении: прошло совсем немного времени, как я потеряла близкого человека. И потом, здесь заняты работой. Если вы еще что-либо хотите сказать… — На самом деле я хотела продолжить: «то позвоните мне домой», но вместо этого — выпалила: …я расплачусь и изрежу вас кухонным ножом — как вам такая перспектива? — Самой было стыдно за свои слова. Она с ненавистью посмотрела на меня, холодно сказала:
