Чудом проскочив Польшу, набитую до отказа зверскими белорусами, и малость покантовавшись в Бельгии, парни так же нелегально попали во Францию. Границы там были смешные — светофор, знак и всё. «Как таких лохов не нагреть», — говорил Алик и заразительно смеялся. Пацанам попёрло и дальше — в Париже практически сразу нашли чеченца Магу, который брал людей без документов на работу и ещё по-божески кроил: сорок процентов себе — остальное тебе.
Он отвёл их к своему родственнику в район вокзала Монпарнас, там их осматривали потенциальные работодатели, не желавшие платить налог за рабсилу. Первым, прослышав, что есть украинцы, приковылял хромой старик Зорян. Постоял в сторонке, покурил крепкий «Галуаз», угостил Алика с Мироном, ещё постоял, сплюнул и ушёл. «Які ж це українці», — предъявил он Магиному родственничку. Украинцев в Париже почему-то было мало, Мирон кроме Алика, себя и Зоряна за всё время узнал только Женю из Донецка, который работал в церкви и нагло ездил по Парижу на бусе с крымскими номерами и надписью «Ялтинский дельфинарий» через весь кузов.
Алик визуально был похож на араба, с детства смуглый. Мирон ещё думал, что вечно воюющие с евреями арабы могут путать друг друга. Его и выбрали сразу. Мирон про сидел на лавочке до следующего утра вместе со смешным белорусом, который объехал уже всю Европу на ржавом «пыжыке» с французским номерами. По его словам, нужно одевать свитер погрязнее и взгляд делать поприпезденнее, тогда ни один полицай не заподозрит, что ты — не француз. Пока травили байки, опять явился Мага и, пообещав Зоряну скинуть с цены, пристроил-таки Мирона помощником швейцара. Других предложений по работе не было, да и идти дальше тоже не имело смысла. Так и устоялось.
Прошло три года, Мирон периодически ругался с Зоряном по национальному вопросу: тот был из Яремчи, из послевоенных эмигрантов. Чуть что, Мирон крестил его дивизией «СС Галичина», а Зорян — «МГБ йобучим», ругались и расходились: швейцар — в подвал, ассистент — на чердак.
Мирона за славянскую внешность пару раз принимали, но Мага решал вопрос. Приходилось залезать в долги, чтобы выпутаться. А вот к Алику полицейские не приставали, хотя он работал на улице — его взяли в развозку бутербродов по офисам. Алик с месяцок посмотрел по сторонам и начал подниматься. Первым делом он решил возить по заказам больше бутеров, на тот случай, если другие люди в офисе или посетители соблазнятся и тоже захотят бутрик.
Управляющий точкой не хотел давать больше, боялся, что бутерброды останутся и будут пропадать. По местным законам их нужно было уничтожать через сутки после изготовления, а в Мак'Дональдсе, говорят, бургеры пускают в утиль, если не продадут за 20 минут! Тогда Алик стал покупать дополнительные бутерброды в своей же конторе по оптовой цене. Если не удавалось продать — ел сам или предлагал знакомым за полцены. Мирон обычно брал, а Зорян отказывался, старикан готовил себе сам, варил юшку из наборов сухих грибов и пил настойку на спирту.
Через год папаша управляющего смекнул, куда ветер дует, решил вопрос с документами, легализовал Алика, который к тому времени уже стал на французский манер Аликом, и поставил рулить точкой. Сынок был отправлен руководить беспроигрышным ларьком на вокзале, а ещё через полтора года Алику пришлось жениться на страшной старшей дочке хозяина, Софи. Просидев в девках до тридцати восьми с полтиной, она, понятное дело, лучше не стала, а Алик по свободе на неё и в семнадцать лет бы не посмотрел, но у наших людей в голове свой компас, и он говорил, что так надо.
Он стал всё реже появляться у Зоряна, а в этот раз пропустил сразу и Новый год, и Рождество, хотя, если сильно задуматься, к этим праздникам он никакого отношения не имел, ни по первоначальной крови, ни по существующему браку. Мирон разобрал мусор и почти простил Алика за «фонарь» с праздниками, и тут с третьего этажа спустилась эта странная тётка, мадам Жевеньева, и начала с полдороги жалобно скулить.
Жевеньева
Старика внизу не оказалось, зато молодой с перекошенным лицом вываливал мусор из корзины в большой чёрный пакет. Жеви его побаивалась — как-то раз, сразу после того, как он появился, она вела Кони с прогулки домой. Зашла в моечную комнату, где новый парень мыл шикарный велосипед Мишеля с ярко-красными шинами. Пришлось подождать, пока не освободится шланг, давать ему деньги за мытьё собачьих лап она не собиралась. В это время на улице раздался резкий выстрел автомобильного выхлопа, окно было открыто, и он прозвучал так, будто стреляли из винтовки прямо в лицо.
Жевеньева тогда вздрогнула и вскрикнула, а светловолосый русский и ухом не повёл, продолжая смывать с колёс велосипеда жёлтую пыль. Жевеньева при всей своей нелюбви к новостям газеты читала и знала, что такое русская мафия. С тех пор она сторонилась молодого швейцара, по всем вопросам обращаясь к мсье Зоряну, тем более, что тот хорошо знал французский и вообще был сообразительный старик.
Узнав, что Зоряна сегодня не будет, Жевеньева дала волю слезам и рассказала о Кони. Незаметно для себя она начала играть этюд, превратив рассказ в красивый монолог, умело украшенный яркими деталями из жизни собаки. Парень молча всё выслушал, дождался финального всхлипывания и с жутким акцентом спросил, сколько Кони было лет. «Тупой он какой-то», — решила Жеви, потому что в её рассказе возраст собаки упоминался несколько раз. «Ладно, идём наверх», — сказала она и лишь через полпролёта добавила, — «четырнадцать».
Мирон
Квартира у этой тётки с третьего оказалась ничего такая, Мирон был у всех соседей, кроме неё — чуть что, она звала Зоряна. У мадам Сарнанж со второго и у Вернье с пятого пахло старушечьим бытом и кошками, там было темно и мрачно. А у этой квартирка была светленькая, даже милая. Хозяйка повела себя правильно, отвела в другую комнату и налила чего-то из большой тёмно-зелёной бутылки.
Мирон обычно не похмелялся, а на работе тем более, но тут повод был достойный. Глотнув чего-то приятно крепкого, то ли виски, то ли коньяка, который французы обычно называли арманьяком, он сразу приободрился, но знал, что бодряк этот — временный. Скоро вчерашние дрожжи возьмут своё, посему от добавки он отказался и, встав со стула, спросил, где собака. Мадам устало выдохнула, налила себе ещё грамульку и сказала, что на кухне. Добавила, что останется здесь и попросила потом зайти, рассказать, как всё прошло.
Мирон этому только порадовался, мёртвых он боялся страшно, а неживое тело ему предстояло взять на руки впервые. Когда-то в детстве, на похоронах дедушки, он так и не смог поцеловать на прощание ни желтое лицо с медяками на глазах, ни сложенные руки с наколками, в которые возбуждённые старушки, собравшиеся по такому случаю со всех окрестностей, вложили крестик на цепочке.
Собака лежала на кухне, укрытая пледом. Раньше он видел её только в холле дома, она никогда не лаяла и, ни на кого не обращая внимания, уныло шла за хозяйкой. По всему было видно, что псина стара, но проходил год за годом, а она всё так же, трижды в день, появлялась в холле. У них тут вообще было полно стариков, что людей, что животных. Оно и понятно, чего от такой жизни заворачиваться, — живёшь в Париже, жрёшь круассаны, никаких тебе проблем.
Поднять её с первого раза не получилось — руки затряслись, а одеревеневшее тело оказалось жутко тяжёлым, такое впечатление, что собачка была из чугуна. Со второй попытки он взгромоздил покойницу на колено, потом поднял на плечо. Самое обидное, что буквально через десять метров пришлось её опять опускать — выйдя на лестничную площадку, Мирон понял, что не знает, что делать дальше.
Будить Зоряна было никак нельзя — он даром что старикан, а в плане поспать мог дать фору любым рейверам, тем более, что лёг часа три назад. Из всех соседей самым нормальным был Мишель, а он как раз жил на этом этаже. По сравнению с большинством экономныхи невеселых французов этот был почти свой — и чаевых даст, а на праздник и бутылкой вина подогреет. У него всегда было движение, какие-то яркие бабы и мужики шастали к нему круглосуточно. Мирон всегда проводит гостей до двери и сразу уходит, денег не ждёт, потому как знает — Мишель потом даст, не забудет. Хороший человек, — сам живёт и другим подышать даёт.
Мишель дохлой собачке не удивился и через пять минут вынес на площадку аккуратно квадратный жёлтенький листочек, на котором был написан номер службы по вывозу мёртвых животных. Мирон отмерсил, опять загрузил тушу, которая, согласно кличке, весила, как целый конь, и спустился вниз. Тело спрятал под мусорный пакет, чтобы никто ничего не испугался и пошёл звонить в людскую, как он называл про себя швейцарский офис.
Что у буржуев было хорошо, так это сервис. Чуть какой шанс урвать капусты, как бегут наперегонки и все такие вежливые и быстрые, будто не на зарплате сидят, а на большой доле от этого бизнеса. Через 15 минут подкатил микроавтобус, вышли трое в белыххалатах. Один сразу пошёл наверх, к мадам, оформлять документы, а двое остались изучать тело. Наверное, будут брать анализы на холеру, чумку и прочие заразные животные болячки. Управились быстро, споро загрузили псину в бус и закурили. Потом спустился первый и начал что-то возбуждённо рассказывать остальным. Мирон быструю речь понимал с трудом, распознал только, что речь шла о мадам, потому что маленький, приземистый арабчонок несколько раз повторил её имя: Жеви Тако.
