И кто же тут из политехнического?.. Один из старых приятелей Мини стал тоже громко, нарочито громко рассказывать, что Лавриков лет десять назад изобрел антенну, которая ловит все телеканалы. А она всего–то размером с гантель, на концах диэлектрики, вроде вафель… и ловит! Только Миня объяснить не смог, почему ловит. Наверное, ушлые москвичи давно уже идею уперли…
Услышав слова в свою защиту, Миня смутился, покраснел.
— Не надо! — И пошел прочь, бормоча: — Что не объяснено, то не существует… если нет теолии, то нет и разгадки…
Наверное, он очень болезненно перенес разговор жены с Вячеславом. Да и какой разговор?! Каргаполов не давал ей и словом возразить. Татьяна и острить пыталась, и обрывала его, а он зычно хвастался, что его обожает весь город, что он увезет ее в Испанию…
— Speak to me!.. Speak to me!.. — И еще: — Basta con decir!.. — повторил он несколько раз. Позже Миня, запомнив эту странную фразу и сообразив, что она на испанском, нашел словарь и перевел. «Стоит тебе только сказать!» Ишь ты! Еще и шифрует разговор!
После той встречи выпускников Миня особенно замкнулся в своих мыслях. Уходил из дому рано, возвращался поздно. Он помогал друзьям по политехническому лепить какой–то особенный пенобетон, и там ему платили копейки. Он возил на старой машине инвалидов Чечни на митинги, в больницы, однако денег с них, конечно же, не брал… Милый, уединенный Миня!
Но когда они оказывались в постели — ведь женщину не обмануть, — Татьяна чувствовала: он по–прежнему любит ее… он осторожен с ней, он боготворит ее… Нет, он не мог ее бросить, да еще убежать, собрав все домашние деньги… Он не такой. Миня может любую глупость сотворить, но он честный… Наверное, по наивности влип в какую–нибудь «афелу»… Но где же он теперь? Каждый вечер по телевизору показывают фотографии то детей, то вполне взрослых людей: ВЫШЕЛ ИЗ ДОМА И НЕ ВЕРНУЛСЯ, ПОМОГИТЕ НАЙТИ…
Миновала неделя — от Лаврикова никаких вестей. Начался август, но погода еще держалась теплой, без заморозков, с паутиной на уличных тополях. Если, не дай бог, Миню где–то избили, он не замерз, рассуждала Татьяна, и обязательно вернется. Если его забрали в милицию, он бы уже позвонил или как–то иначе дал знать о себе. Но если он до сих пор не вернулся и даже не дал знать о себе, значит, убит. Или в плену? Что рождает хоть какую–то надежду. Но у кого Миня может быть в плену, Татьяна и домыслить не могла. Жили не тужили вдали от разбойного Кавказа, в Сибири… разве что чеченцы уже и здесь начали красть людей… не китайцы же!
В милиции приняли ее заявление о пропаже человека на третий же день (хотя, говорят, положено через неделю, а то и через месяц), объявили Миню в розыск. Фотографию Лаврикова несколько раз показали по телевидению. Время от времени звонили друзья, выражали соболезнование. Но вот принялись откликаться и незнакомые люди. Увидев фотографию Мини на экране, двое совершенно неведомых Татьяне горожан заявили, что он занимал у них деньги: у одного — сорок тысяч рублей, а у другого — двадцать пять тысяч долларов. И пусть Татьяна немедленно перешлет этот долг ценным письмом по следующему адресу: п. о. 49, а/я 5. Ясно, что вымогают. Вот пойти и узнай, кому принадлежит ящик. Но, с другой стороны, если не боятся назвать номер ящика, может быть, правда, Миня занимал?.. А некие доброхоты шепчут в трубку: якобы видели Миню в аэропорту с какой–то красоткой в кожаной мини–юбке и темных квадратных очках… а кто–то уверяет, что встретил его буквально на днях в бане, естественно, голого, но с портфелем, в котором, очевидно, лежали те самые деньги, о которых уже давно говорит город. По слухам, в том простеньком, обшарпанном портфеле Миня носил с собой около миллиона… кто говорит — рублей, кто говорит — долларов…
Однако Саня Берестнёв, Минин друг, после пьяной недели (боялся на глаза Татьяне показаться, но наконец явился!) убедил полумертвую от страха Татьяну, что Миня никогда не пошел бы в баню с деньгами, да еще с большими… Наверное, в самом деле ограбили… он же собирался купить сколько–нибудь акций завода… да вряд ли купил, так как разговоры, что новые русские скупают акции, уже долетели до МЗ, и рабочие вдруг стали отказываться отдавать бумажки свои по цене, еще вчера казавшейся им выгодной. Цена подскочила в семь раз!
— Какие акции? О чем вы? — Татьяна трогала тонкими мизинцами себе виски. — Я ничего не знаю! Я — ничего — не знаю! Ай донт ноу!
Пыхтя и краснея, и почему–то оглядываясь, долговязый Саня поведал писклявым своим голосом Татьяне об их с Миней задумке, он понимал, что виноват, — отправил доверчивого и тихого друга одного к проклятому заводу. Оказывается, сам–то он побывал там еще утром, до первой смены, и потом, расстроенный, как раз и пошел в сауну к друзьям из спорттоварищества «Белые ночи» (но не «Сочи», как послышалось по телефону).
— Наверное, будут выкуп требовать, — ляпнул Саня. Хотя было непонятно, зачем требовать выкуп, когда у Мини с собой уже были большие деньги. Впрочем, ни Татьяна, ни Саня еще не знали про те деньги, которые Миня получил под залог от золотоволосого Каргаполова. Не знали, что Вячеслав и прежде, при случайных встречах в городе, спрашивал у Мини весьма доброжелательно, как они живут, не помочь ли чем. И Миня во время последней их встречи в гараже взял да и попросил… с надеждой вернуть, сумму, да еще с процентной приплатой, удивив золотоволосого красавца…
Татьяна уже не плакала на людях, шла на работу, сделав надменное кукольное лицо, четко щелкая шпильками по асфальту. Именно в эти дни на нее свалились новые заботы: в ее кабинете, рядом с кабинетом первого заместителя мэра, каждый день толкутся господа из Англии и Германии, обещают инвестиции городу, гостей надо поощрять шуточками и цифрами. И разумеется, явившись к ним, Татьяна мигом меняется — никто из чужих и не подумает, что у нее горе. Глаза сияют, как у кинозвезд на эстраде, когда им вручают «Оскара» или «Нику».
Но к вечеру, если говорить ее собственными словами, она как выжатая «лимонка», распускаться никак нельзя, взорвется. А ведь Татьяна еще прирабатывает репетиторством.
И еще огородик имеется в дачном кооперативе за городом, четыре сотки под картошкой и плодовыми деревьями. Оба лучших куста смородины «Памяти Шукшина» вызрели — боязно к ягодам прикоснуться, усть–каспинская свесилась до самой земли, некоторые даже в пыли, не прозевать бы — осыпятся, как в прошлом году, огромные и черные, будто бусы из агата, смородинки… А пора бы и картошку окучить. На днях Татьяна съездила вечером, но поработать не дал сосед по участку. Он вместе с Миней занимается (занимался?) ремонтом машин в автомастерской.
— Я дико извиняюсь, — сосед пытается быть интеллигентным, но глаза желтые, как у кота, он в комбинезоне, движется угрожающе ловко и быстро. — Миня попросил под залог своей «хонды» деньжат…
— Сколько? — устало прошелестела Татьяна. И тоже, пытаясь быть интеллигентной и остроумной, добавила почему–то по–немецки: — Вифель?
Тундаков, такая у него фамилия, мгновенно оскалился в улыбке, чуть задержался с ответом — то ли набавил, то ли все же правду сказал:
— Четыре тыщи… Ну, не рублей, конечно.
— Я верну, — сказала Татьяна, трогая мизинцами виски — резко заболела голова. — Через месяц верну.
Желтоглазый сделал трагическую мину. Даже стукнул смуглой от машинного масла рукою себя по сердцу.
— А мне сейчас нужно… даже не «бабки» нужны, а телега. Давайте, Татьяна Сергеевна, так. Я беру ее, — он кивнул на железный гараж, в котором стояла лавриковская «хонда». — Если через месяц найдете… или сам объявится с деньгами… я верну. О’кей?
Татьяна медленно кивнула и подала ему длинный ключ от гаража. Тундаков мигом отпер и распахнул ворота, которые даже не скрипнули (Миня смазывал везде все двери), и, выкатив сизую, как спелая слива, иномарку, подошел к Татьяне с ключом. Она смотрела на его действия, как смотришь в кино на убийство или грабеж, совершенно отстранясь.
— Знаете, Татьяна, — уже как бы дружески, мягко сказал Тундаков. — Он, конечно, был классный мужик… то есть, может, и есть, дай ему Бог здоровья… я к тому, что разобрать и собрать любую телегу для него ноль проблем. Но я чему завидовал больше всего… — Желтые глаза сладостно моргнули. — Может, вы не знаете? Вот посмотрит на любой предмет и говорит, какого размера. Хоть на доску, хоть на швеллер… ну, ошибется, так на миллиметр. Верите?
Татьяна молчала, глядя на него.
— И даже вес.
Про этот талант мужа Татьяна, конечно, знала. Когда в магазине покупали филе кеты или в начале лета на рынке привозные помидоры или яблоки, Миня, кивнув на будущую покупку, мог буркнуть:
— Килогламм двести тр–ридцать гламм.
И оказывалось именно так, точка в точку! А когда не совпадало, продавец менялся в лице, начинал демонстративно сердиться (особенно если с Кавказа), бросал дополнительно на плошку весов яблоко или помидорку — мол, не веришь, вот тебе еще!..
