— Убери ты этого придурка нерусского! — взбеленился Ионыч. — Поищи, что ли, музыку какую-нибудь.
Федя поспешно повернул колесико настройки.
Катеньке приснился загадочный сон.
Приснилось ей, будто сидит она за большим дубовым столом перед пустой тарелкой, а напротив восседает кудрявая женщина в синем сарафане и деревянной ложкой ест мясной соус. Ест и смотрит на Катеньку из-под бровей, изучает.
Катенька говорит:
— Пошли скорей, нас папа ждет!
Женщина молчит, продолжает есть. Намазывает на толстый кусок ржаного хлеба сливочное масло, сверху кладет несколько крупных горошин красной икры, и всё это отправляет в рот. Смачно так жует, чавкает.
Катенька просит:
— Ну пойдем, пойдем же!
А женщина ест и ест, смотрит на Катеньку и ест, глядит в тарелку и ест. И не произносит ни слова.
Катенька умоляет:
— Пожалуйста!
Вдруг слышит Катя, за спиной что-то хлопает. Хлоп-хлоп. Точно дождевые капельки по стеклу размазываются. И понимает девочка отчетливо, что теперь можно никуда не спешить. Ей становится очень страшно, и, проглотив страх, как холодную мокрую жабу, она просыпается.
В кабине стоявшего посреди Снежной Пустыни вездехода потеплело. Тлел огонек электрической печки. В углу безмятежно храпел Ионыч. Стекла покрылись инеем. В небе, которое казалось сейчас гораздо ближе, чем днем, холодно мерцали редкие звезды.
Хлоп-хлоп.
Катенька повернулась к дверце и чуть не закричала от страха: из темноты, словно карпы из студеной воды, выныривали бледные безволосые лица. Слабые обмерзшие ладони хлопали по стеклу: хлоп-хлоп, — словно хотели попасть внутрь погреться.
— Ай…
Сокольничий Федя обнял девочку, погладил по голове:
— Не бойся, лапушка. Они нас не тронут, не достанут. Они как снег, слабые, бледные, из снега появляются, в снег и уходят.
— Кто это такие, дяденька? — шепотом спросила Катенька.
Федя вздохнул:
— Мертвецы это, Катя. Снежная Пустыня — место странное, страшное. Люди, которые тут погибли, превращаются в таких вот, сереньких.
— Если они слабые, может, впустим их погреться? — Катенька с жалостью посмотрела на бледные, полные муки некрасивые лица и коснулась пальчиком холодного стекла.
Хлоп-хлоп.
Хлоп-хлоп.
— Не стоит, девочка моя.
— Отчего же? — злым со сна голосом поинтересовался Ионыч. — Если негодница так хочет пообщаться с серыми, может, выпустим ее наружу? Вдруг найдутся общие темы. Ну-ка, Федя, приоткрой дверь…
— Ионыч, как можно!
Катенька недоверчиво посмотрела на Ионыча. Заныли царапины на лице. Неприятно заболело, заскребло в голове — будто внутрь черепной коробки запустили пугливого мышонка.
— Не хочешь? Тогда я сам. — Ионыч перегнулся через сокольничего и Катю, потянулся к ручке дверцы. Посмотрел на Катеньку: девочка дрожала.
— Страшно? — спросил Ионыч почти ласково.
— Дяденька… — По Катенькиным щекам поползли слезы, похожие на брильянты.
Ионыч убрал руку, ухмыльнулся:
— Ну-с? Что-то сказать имеем?
Катенька вскинула голову и заговорила горячо, страстно:
— Не страшно, дяденька! Не боюсь я серых людей, только жалость к ним питаю! По глазам вижу: больно им, страшно, не причинят они мне вреда! — Девочка улыбнулась, открыто и искренне. Как тогда, когда кровь глотала. Ионыч вздрогнул.
— Смелая наша! — умилился сокольничий.
Ионыч разъярился. Распахнул дверь, ногой отпихнул серых, схватил девочку за воротник…
— Ионыч! — воскликнул сердобольный Федя. Ионыч гневно зыркнул на него, и сокольничий немедля умолк и отвернулся.
В кабину проник колючий мороз: подрал, поцарапал Катенькину кожу. Ионыч уставился на девочку. Катенька улыбалась.
— Боишься?
Она помотала головой:
— Нет, дяденька.
Шепча что-то под нос, шурша остатками ветхой одежды, к кабине двигались десятки серых. Катенька видела страшную боль в черных маслянистых глазах существ.
— Уверена? — спросил Ионыч.
— Не боюсь.
— Не боишься?
— Не боюсь, дяденька!
Ионыч вытолкал Катеньку наружу, поставил на снег, сжал сзади за плечи. Катеньку затрясло от холода. Серые приближались. Девочка разобрала шепот одного из них.
— Слава небу в тучах черных… слава небу в тучах черных…
— Ионыч! — Федя едва не рыдал.
— Заткнись!
Серый со шрамом на правой скуле остановился возле Катеньки. Замерзшие губы двигались со скрипом, как створки заржавевших железных ворот.
— Слава небу…
— Это стихи, дяденька? — спросила Катенька ласково.
Серый поднял руку и легонько хлопнул девочку по щеке. Рука у существа была холодная, сухая, словно бумажная. Черные глаза вдруг посерели. Снежинки падали серому на лицо и не таяли.
— Вы забыли продолжение? — стуча зубами от холода, спросила Катенька.
— …в тучах черных.
Серый замолчал. Провел пальцем по Катенькиной щеке, отдернул руку. Нелепо передернул плечами. Повернувшись к девочке боком, сделал шаг назад и провалился в снег — с головой. Только неглубокая черная ямка осталась. Из ямки с треском вылетели голубые искры, а потом и они исчезли.
Остальные мертвецы стали аккуратно обходить вездеход.
— Как это он… — прошептала Катенька. — Взял и растворился…
— В Пушкино идут, — пробормотал потрясенный Ионыч. Втащил девочку в кабину и захлопнул дверь.
— Ионыч… — промямлил Федя.
— Че?
— Ты видел?
— Чай, не слепой, — огрызнулся Ионыч. Он с опаской посмотрел на девочку: Катенька сидела с закрытыми глазами и не двигалась. На Катиных ресницах белели снежинки. Лицо ее побледнело, а царапины наоборот покраснели, словно налились клюквенным соком, стали уродливее.
— Ни разу не слыхал, чтоб серые так просто от добычи отказывались. Думал, конец нашей красавице…
— Ну конец-то ей не пришел бы, — заметил Ионыч. — Серые слабые, только если толпой навалятся что-то сделать могут… но даже в таком случае я б успел Катерину в кабину затащить и дверь закрыть. — Ионыч несильно толкнул девочку кулаком в плечо. — Слышишь, Катюха? Вытащил бы я тебя!
— Спасибо, дяденька… — прошептала Катенька.
— Шутил я так, — Ионыч завозился на месте, устраивая зад поудобнее. — Что, шуток не понимаете?
— Понимаем! — поспешно заверил сокольничий и укрыл Катю краешком своего одеяла. — Мы-то понимаем, Ионыч! А если кто не понимает, то он полный дурак, и в этом его проблема… — Федя вежливо захихикал.
Ионыч с раздражением наблюдал, как Федя укрывает девочку, но ничего не сказал.
— А что он шептал, Ионыч? — спросил сокольничий. — Что-то я не припомню, чтоб серые разговаривать умели…
— Они и не умеют практически. — Ионыч зевнул, обнял себя под шубой, чтоб согреться. — Обычно одну фразу помнят из прошлой жизни. Строчку из стишка или песенки какой-нибудь. Втемяшилась им в голову эта строчка — они ее и повторяют.
— Жуткое дело. — Федя покачал головой. — Что-то аж спать расхотелось. Может, тяпнем для успокоения нервов, Ионыч? У нас тут в бардачке водочка есть…
— А почему бы и не тяпнуть? — живо согласился Ионыч. — После пережитого страха алкоголь не помешает.
— И девочке нашей нальем! — заявил Федя. — Капельку, для сугреву.
— Обойдется, — зло бросил Ионыч. — Одеяла с нее вполне хватит. Даже много будет, пожалуй.
Катенька вздрогнула и открыла глаза. Слабыми ручонками схватилась за край одеяла, стащила с коленок, затолкала сокольничему под зад.
— Не надо мне одеяла, дяденьки, мне и так тепло!
— Правильно, — одобрительно прогудел Ионыч, подставляя жестяную кружку. Федя щедро плеснул ему водки. — Можешь ведь по-человечески себя вести, когда захочешь, Катюха!
— Я пытаюсь… — прошептала Катенька, отворачиваясь к окошку.
— Вздрогнули! — бодро произнес сокольничий.
— Пьем, — кивнул Ионыч. Они стукнулись кружками. Выпили, скривились, занюхали.
— А закусить есть чем?
— Вот, замерзшие полбуханки бородинского в бардачке…
— А консервы где?
— В кузове.
— Лезть неохота. Может, Катерину отправим? — Ионыч хохотнул. — Ты как, Катюха? Полезешь в кузов за хавчиком?
— Полезу, дяденька. — Девочка сжала кулачки. — Раз надо, значит, полезу.
— Ладно, сиди, околеешь еще — возиться потом с тобой. — Ионыч допил водку, кашлянул. Вгрызся в ломоть, который от холода стал будто пластилиновый.
— Водка греет, — заявил сокольничий, сводя зрачки к переносице. — Вот так-то вот…
— Палюбому, — грозно ответил Ионыч и приложился к бутылке.
— Че это ты?
— Горлышко дезинфекцирую, — заявил Ионыч и протянул бутылку сокольничему: — Ныряй с головой.
— Ладушки… — Лицо Феди растопила приторная улыбка; мелькнули желтоватые зубы, серебристая коронка. Сокольничий сделал добрый глоток и вернул пузырь Ионычу.
