Костомаров порозовел, и я внимательно посмотрел в его глаза. Если он их сейчас опустит или отведет, я промазал. Если нет — я попал. Мужчинам очень редко делают такие предложения другие мужчины, и у любого из нас в крови с рождения бродит понимание того, как нужно себя в такие моменты вести. Доктор выдержал мой взгляд, и пыл его угас.
— А разве мы теперь не друзья? — спросил он.
Я похлопал его по щеке — вот еще одна из незабытых привычек проклятого корпоративного клана. Похлопывание по щеке по примеру сицилийских крестных отцов — удел боссов. Челядь похлопывает друг друга в ладоши.
— Тогда мы сделаем следующее. Я оставлю тебе ружье, а сам направлюсь в свою пристройку. В стволах два патрона. Больше тебе не понадобится, потому что перезаряжать оружие тебе никто в случае промаха не позволит. Эту историю пора заканчивать, верно?
Он был согласен со мной.
— Когда я войду в пристройку, Бронислав и его верный пес будут уже там либо тут же подъедут. Они войдут, и мы начнем разговор втроем. Я прошу тебя не медлить, потому что очень плохо переношу боль. Закрыть за собой дверь они не смогут, потому что она взломана. После моего исчезновения учитель труда скорее всего заколотил ее гвоздями, но гвозди — это моя проблема. Ты должен будешь войти и разрядить ружье таким образом, чтобы morte наступила еще дважды. Я знаю точно, что сможешь, потому что передо мной сидит врач. Как ни кощунственно это звучит, но доктор лучше кого бы то ни было понимает, куда нужно целить, прежде чем нажать на спусковой крючок. У доктора высшее медицинское образование. После этого ты вернешься в больницу, а я и Лида уедем.
— Как ты узнаешь, где Лида, если я их убью?
Я улыбнулся. Более сатанинской улыбки этот город еще не видел.
— Я скажу им, где документы на квартиру и остальное, только тогда, когда увижу Лиду. Им придется ее привезти. Вот тогда-то ты и войдешь. И ни минутой ранее. Ты понял меня, друг Костомаров?
— Кажется, ты только что говорил, что плохо переносишь боль, — вполне резонно напомнил он.
— Я ее вообще не переношу, — я рассмеялся. — Я сразу теряю сознание. А в бессознательном состоянии я, как правило, не говорю правды, так что им привезти Лиду все-таки придется.
— Значит, ты выкупишь жизнь девчонки за состояние более чем в четыре миллиона долларов? — произнес он шепотом и покачал головой. Само число не вмещалось в этой доброй голове, туда входили не все нули, и он не мог представить, что эту сумму можно отдать только за то, чтобы выручить девчонку, которая, быть может, уже завтра вильнет хвостом и отвалит в сторону какого-нибудь тинейджера с серьгой в ухе.
— Не будем терять времени. — Я переломил ружье и вставил в него два нагретых ладонью патрона. С клацаньем распрямив оружие, я протянул его доктору. — Общество Бронислава не самое приятное из тех, в каких может находиться женщина. Теперь моя жизнь и жизнь этой девочки зависит только от того, насколько решителен ты будешь. Не знаю, чем отплатить тебе за эту услугу, разве что… дружбой?
Взгляд Костомарова потеплел.
— Этого вполне достаточно.
Дотянувшись, я похлопал его по щеке и почувствовал, насколько она холодна.
Сунув в зубы сигарету, я прикурил на крыльце и направился к школе.
Теплый вечер обещал скорый дождь. В воздухе парило, деревья начинали чуть раскачиваться, словно тренируясь перед главным мероприятием. Я шел и думал о том, насколько все-таки живучая скотина человек. Ему можно испортить всю жизнь, его можно травить сутками, причинять боль, унижать и бесчестить, и когда этого становится слишком много, человек начинает постепенно привыкать. Со временем это уже и не человек вовсе — какое-то другое существо: оно живет по другим правилам, но все-таки живет.
Человека можно привязать к стулу и бить палкой, он будет дико кричать и молить о пощаде. Если не забить его до смерти, а дать передохнуть, то на следующий день он будет кричать уже тише, сообразив, что кричать бессмысленно и силы тратить лучше на то, чтобы правильно напрягаться и расслабляться во время удара. На третий день он перестанет кричать вовсе и будет лишь морщиться, ругая себя за то, что не вовремя приготовил мышцу для удара. Человека можно поставить в магазин и заставить говорить: «Уважаемые посетители, сегодня мы проводим беспрецедентную акцию! Покупая две пачки чая „Беседа“, третью вы получаете в подарок!» Первый день человеку будет невыносимо стыдно, и он ежеминутно будет наблюдать за толпой, чтобы, не дай-то бог, в ней не оказался кто из знакомых. На второй день человек убедит себя в том, что все работы хороши, он, к примеру, видит мир вот так, а не иначе, а потому стыдиться ему не следует. На третий человек будет кричать уже с выражением, и на его призывы действительно будут откликаться. Если распространителю присвоить почетное звание «менеджер», то распространением каш он будет заниматься, уже задумываясь о перспективах, которых нет и быть не может по определению. Рано или поздно человек приходит к тому, что работа на дядю есть не только полезное, но и выгодное дело, и с этого момента он превращается в скотину.
Я не бастую против бизнеса, ибо бизнес немыслим без таких людей, я просто объясняю себе причину, которая ведет сейчас меня в школу. Я могу уже сейчас развернуться и сделать так, что ни Бронислав, ни кто другой не найдут меня никогда в жизни. Думаю, им не хватит на розыск меня и в следующей. Я могу уйти, но тогда я превращусь в ту же скотину, которая, приучившись к ударам, не смогла противостоять палке. Оставить девочку на растерзание и уйти — поступок, достойный растения.
Единственное, к чему растение не расположено, это к привычке подозревать всех вокруг себя, даже если ответы на все вопросы найдены.
Найдя неподалеку от своей пристройки кусок арматуры, я всадил ее в косяк и вывернул дверь вместе с торчащими из нее гвоздями.
Уголок, приютивший меня, уже не напоминал мне тихой пристани. Бумаги по-прежнему валялись на полу, на них отпечатались следы тех, кто по ним ходил, но более-менее ценных вещей не было. Видимо, сообразив, что я все-таки вернусь, добрый Ильич унес их к себе.
А в остальном ничего не изменилось. Та же лампочка под потолком, те же самопальные жалюзи, сделанные на уроке труда учениками специально по требованию Ильича, тот же сексуальный прищур Ферджи со стены.
Вскипятить чай, чтобы успокоить нервы, было невозможно. Чайник, по мнению Ильича, — вещь более-менее ценная. Оторвав от пола лежащий на боку стул, я поставил его у стены и закурил. Думаю, долго ждать мне не придется. Очень скоро я увижу всех своих знакомых, и каждый из них проявит себя по-своему. Не помню, говорил ли я о том, что неплохо разбираюсь в мотивации людских поступков… Кажется, да. Так вот, сейчас я разбираюсь еще лучше. И теперь вряд ли встречу с непониманием вопрос человека в потертом пальто и ботинках на босу ногу, если мы вдруг снова встретимся в Москве.
Когда я делал последнюю затяжку, которую мне так и хочется назвать «крайней», а не последней, у пристройки зашуршали колеса. Мое предсказание начало сбываться. Если это не инспекция из роно, конечно, приехавшая выяснить, почему начинающий педагог Бережной позволяет себе пропускать уроки…
Дверь распахнулась, и на пороге возник Витя. Ни слова не говоря, получив команду, видимо, заранее, он прыгнул в мою сторону с явным намерением пробить историку пяткой грудину. Ожидавший нечто подобное, я свалился со стула в сторону и оказался у стены. И в этот момент в ухо мне врезали. Я почему-то сразу вспомнил Костомарова. Не давая мне опомниться, головорез Бронислава всадил мне в живот ногу, и я повис на ней, как на заборе. Когда на спину опустились его руки, я оказался на полу в совершенно недееспособном состоянии. По компании ходили слухи, что Бронислав нанял этого костолома, перекупив его у Киркорова. Все это, конечно, враки, но легче от этого мне не становилось. Обдувая тяжелым дыханием пыльный пол, я краем глаза заметил, что в помещении появился третий персонаж.
— Бронь, это ты, — не глядя в сторону двери, проскрежетал я. Во рту стоял противный привкус меди, грудь болела, в общем, было нехорошо.
— Артур, Артур… — услышал я его скорбный голос. — Что ж ты делаешь, Артур?
Раздался скрип — это усаживался на мой стул президент компании, производящей каши.
— Как же так получилось, Артур?
Поднявшись под полным контролем бесчувственного Вити, я нащупал рукой стену и выпрямился. Бронислав был верен себе: дорогой костюм от Бриони, розовая сорочка, идеально вычищенные туфли. Он смотрелся в моей хибаре, как заглянувший узнать, как там живется на нынешнюю пенсию ветеранам войны, Греф. Разве что чуть пошире телом и лицом министра экономического развития был этот визитер. Сплюнув на пол, я помял грудь.
— Начнем сначала или покойный Гома уже все объяснил? — поинтересовался он.
