— Страшно то, — сказал Джеймс, — что мы в любое время уязвимы для вторжений с «другой стороны» нашей личности… Мы не можем определить природу целостной личности просто потому, что значительная ее часть, а возможно, и большая, скрыта от нас… Таким образом, когда мы подвергаемся вторжению, мы теряемся и тотчас же покоряемся ей. Эмоционально заряженные интуитивные прозрения, предчувствия, догадки, даже идеи, быть может, представляют собой наиболее безобидные из подобных вторжений; но существуют, кроме того, зрительные и слуховые галлюцинации, формы механических действий, неподконтрольных сознанию… Ах, да вы думаете, что я просто описываю безумие?
Я пристально посмотрел на него в полном изумлении.
— Нет. Нисколько. Нисколько, — выпалил я.
Листал дневники деда, начатые в Восточной Англии за много лет до моего рождения. Совсем другой мир. Совсем другой язык, ныне утраченный нами. Человек по природе греховен. Справедливость господа предшествует его милосердию. Догмат первородного греха: нечто жестокое в невинности этой доктрины. И тем не менее утешительное…
Боюсь спать — сны мои так тревожны теперь. Голоса неотвязных духов (являлся даже сам Иммануил Кант, выговаривая за то, что злоупотребляю его категориями!..), бессвязные выкрики, неразборчивый шепот, лица моих незабвенных покойных родственников, склонившиеся надо мной, словно карнавальные маски, невесомые и, наверно, обманчивые. Раздражителен с женой — слишком подробно расспрашивает меня об этих личных вещах; временами, особливо по вечерам, досаждает глупость детей. (Старшему уже двенадцать — должен бы соображать.) Страшусь получить еще одно длинное письмо — фактически проповедь — от Перри Мура относ, его «новой позиции» и, однако ж, упрямо надеюсь, что оно скоро придет.
Я должен знать.
(Должен знать что?..)
Я должен знать.
10 апреля 1887 г. Бостон. Епископальная церковь св. Эйдана.
Сегодня утром панихида по Перри Муру; скончался сорока трех лет от роду.
17 апреля 1887 г. Севен-Хиллс, Нью-Хэмпшир.
Уединился на уик-энд. Никаких разговоров. Никакой необходимости думать.
В гостях у бывшего коллеги. Автор многих книг, специалист по Декарту. Преклонных лет. Глуховат. Необычайно добр ко мне. (Не спрашивал ни о факультете, ни о моей работе.) В настоящее время глубоко интересуется поведением животных, преимущественно — наблюдениями; увлечен феноменом зимней спячки.
Оставляет меня одного на много часов подряд. Видит что-то в моем лице, чего не вижу я сам.
Старое утешение: бог жесток, но справедлив — ныне смехотворно.
Мы, в девятнадцатом столетии, живем, освободившись от бога. Живем иллюзией свободы от бога.
Задремал в комнате для гостей на этой старой ферме, внезапно проснулся. Кто здесь? Кто здесь? Мой голос странен, приглушен, ребячлив. Ну, пожалуйста, кто здесь?
Молчание.
Вопрос: не есть ли мрак, лежащий за пределами сознания, все, что когда-либо подразумевалось под словом «бог»?
Вопрос: не есть ли неотвратимость все, что когда-либо подразумевалось под словом «бог»?
Бог… тогда мы «обитаем» в теле, которое есть судьба; ни больше ни меньше.
Бог заключил Перри в тело, которое есть судьба — есть он сам. (Или — оно само.) Как мог бы сказать профессор Джеймс, доктор Мур был «уязвим» для нападения с «другой стороны».
Так или иначе, он мертв. В прошлую субботу его похоронили.
25 апреля 1887 г. Кембридж.
Полки, уставленные книгами. Святость книг. Кант, Платон, Шопенгауэр, Декарт, Юм, Гегель, Спиноза. И прочие. Все. Ницше, Спенсер, Лейбниц (о котором я вымучил диссертацию на степень магистра). Плотин. Сведенборг. «Труды Американского общества психологических исследований». Вольтер. Локк. Руссо. И Беркли: добрый епископ, витающий в облаках.
Над моим письменным столом — гравюра Холбреча «Темза, 1801 г.». Вода слишком черная. Как чернила. Вязкая от тины?.. В любом случае грязная.
Эссе Перри, накатал сорок пять страниц. «Вызов, брошенный будущим». Несколько недель назад мне передал его доктор Роу, который боялся отвергнуть его, но, разумеется, не мог принять его для «Трудов». Могу читать зараз всего по нескольку страниц, потом откладываю в сторону — слишком расстроен, чтобы продолжать. К тому же боюсь.
Человек сошел с ума.
Умер безумным.
Личность разрушена: клочья разрушенного интеллекта.
Страстные, бессвязные рассуждения, даже не претендующие на объективность. Тогда как несколько недель назад он стоял на том, что исследовать Духовный Мир безнравственно, теперь он доказывал настоятельную необходимость этого. Мы на пороге нового века… нового открытия вселенной… это сравнимо лишь с бурями того периода, когда совершался переход от теорий Птолемея к Копернику… Требуются новые эксперименты. Деньги. Пожертвования. Субсидии частных организаций. Все психологические исследования должны быть направлены на систематическое изучение Духовного Мира и тех способов, какими мы можем сообщаться с этим миром. Медиумов, подобных миссис А., необходимо доставить в такие центры науки, как Гарвард, где обращаться с ними следует с уважением, подобающим их гению. В конце концов они представляют для человечества бесконечную ценность. Надо спасти их от тягот обыденной жизни, где их талант растрачивается в тривиальных занятиях… надо освободить их от клиентов, которые озабочены главным образом тем, чтобы их соединили с покойными родственниками по наибанальнейшим, своекорыстнейшим соображениям. Ученые мужи должны осознать серьезность ситуации. Иначе мы не выдержим, ноша раздавит нас, мы потерпим позорное поражение, и открыть Духовный Мир, окружающий Материальную Вселенную, определить в точности, каким образом один мир связан с другим, будет суждено двадцатому столетию.
Перри Мур скончался от удара восьмого апреля; умер мгновенно на ступеньках «Бедфорд-клуба» вскоре после 2 час. пополудни. Прохожие видели, как джентльмен с красным лицом, в очень возбужденном состоянии протиснулся сквозь небольшую группу людей, собравшихся на верхних ступеньках лестницы, — и затем вдруг упал словно подстреленный.
После смерти выглядел совершенно другим человеком: черты заострились, особенно же вытянулся нос. Мало общего с красавцем здоровяком Перри Муром, каким его знали все.
Явился на собрание Общества, несмотря на то что доктор Роу и другие (я в том числе) не советовали ему этого делать. Явился, разумеется, чтобы спорить. Обосновать свою «новую позицию». Оскорблять остальных членов Общества. (Демонстрировал презрение во время одного весьма слабо подготовленного доклада о медиуме из Сэйлема, мисс Э., молодой женщине, которая работает с такими предметами, как кольца, пряди волос, предметы туалета и т. д.; весьма разъярился от свидетельств, представленных неким молодым геологом и, по-видимому, раз и навсегда опровергавших притязания Юстаса из Портсмута. Прервал третий доклад, называя докладчика «ханжой» и «невежественным дураком».)
По счастью, инцидент не попал ни в одну из газет. Пресса, которая (сознательно и злонамеренно) не понимает отношения Общества к спиритизму, обожает высмеивать его работу.
Уважительные некрологи. Чудное надгробное слово подготовил достопочтенный Тайлер из св. Эйдана. Другие панегирики. Трагическая утрата… Его оплакивают все, кто его знал. …(Голос у меня срывался, я не мог говорить. Не могу говорить о нем, об этом, даже теперь. Скорблю ли я, убит горем? Или просто потрясен? Напуган до ужаса?) Родственники, друзья, коллеги, посудачив о его поведении в последние несколько месяцев, отдали предпочтение первоначальному Перри Муру, человеку в высшей степени здравомыслящему, знаменитому врачу и литератору. Я не возражал, просто молчал; не мог утверждать, что когда-либо действительно знал его.
И вот он умер, и вот он мертв…
Вскоре после похорон я уехал на несколько дней в Нью-Хэмпшир. Но сейчас я едва-едва припоминаю тот период. Плохо сплю, с нетерпением жду лета, крутой перемены погоды и обстановки. Было неразумно взять на себя ответственность за исследования психики, хоть я и увлечен ими; занятия и лекции в университете поглощают почти все мои силы.
Как быстро он умер, и такой молодой — сравнительно молодой.
Говорят, никогда не страдал гипертонией.
Однако под конец он спорил со всеми. Абсолютное перерождение личности. Стал груб, запальчив, даже весьма склонен к богохульству; даже одевался небрежно. (Когда он встал, собираясь оспорить первый доклад, манишка у него оказалась в пятнах.) Поговаривали, будто все это время он пил, много лет. Возможно ли?.. (В тот вечер, в Куинси, ему явно нравилось вино и бренди, но я бы не сказал, чтобы он проявлял невоздержанность.) Слухи, фантастические легенды, откровенная ложь, клевета… Мучительно, до чего беззащитен человек после смерти.
