(Нет, конечно, у Роберта не все клеилось. Но все было и не так уж плохо. Во всяком случае, он жил. А это удавалось далеко не многим в те времена. Но где же все они теперь! Итак, пора юности, друзья. Потом все разбрелись, пропали из виду. Роберт был не из тех, кто вдается в подробности. Он старался не принимать все близко к сердцу. Но вот судьба Вилфреда Сагена, Маленького Лорда, пожалуй, все-таки немного мучила его. Не так чтобы очень, но все-таки. Совесть нечиста? Но почему же у него, Роберта, совесть нечиста перед этим себялюбцем и почему он должен быть в ответе за все, что с ним происходило до конца, до восьмого мая 1945-го. Роберт протягивал ему руку помощи в тяжелые времена, так что совесть его чиста. Просто и на самой чистой совести всегда найдется какое-нибудь пятнышко. Это другое дело. И ведь мог бы Вилфред - эта зловещая птица - остаться в живых, среди тех немногих, кто остался? Черт его знает. А его семья - Роберт никогда толком и не знал, в какой среде обитал этот баловень судьбы. Потом, - новый виток. Когда у друга Роберта - Вилфреда был период взлета и падений. Только ему, Роберту, не хотелось участвовать в этом деле. Во всяком случае, с этим дядей Мартином. Который в полосатых брюках и вообще насквозь полосатый, весь эдакий умеренный и в интересах общества добровольно сотрудничавший с оккупантами - вон куда крутануло его колесо судьбы. Кто знает. Землевладельца звали Оскар, и в пятидесятые годы его судили весьма милостиво, ведь он был назван в честь Оскаpa II и поэтому жил - как аристократы прошлого века, и его отношение к существующему строю - вся эта чушь на суде была сказана всерьез!
Некоторым повезло, но теперь эта аристократическая компания уже вымерла. Не то чтоб он специально следил за траурными извещениями, но все-таки было известно, что члены этой компании были кремированы с подобающими церемониями, с соболезнованиями, с катафалками, украшенными цветочными венками фирмы "Клейнсорг". Мир их праху. Роберт был не из тех, кто желает вечных мучений умершим душам. С тех пор у него вошло в привычку со стаканом виски с сельтерской сидеть в кафе "Гернет" и предаваться ностальгическим воспоминаниям о минувших днях под звуки "Юморески" Дворжака в исполнении случайных музыкантов. Он любил их. К тому же музыка напоминала ему...
Женитьбу. Да, именно его краткую совместную жизнь с Бианкой, его мини-супружество, которое не попало в поле зрения писателя. Во всяком случае, в своих опубликованных сочинениях он не упоминал о нем. Это загнанное вглубь воспоминание никогда не причиняло ему, Роберту, боли. Нисколько. Да и ей тоже, собственно. Вообще с ней все была сплошная игра. Но он понял это гораздо позже, часов через двенадцать. Но как было - он не рассказывал своему другу официанту Бродерсену, как он себя чувствовал, когда высадился с поезда в Моссе. Да, с поезда. Настоящего поезда со старинным паровозом на манер двадцатых годов, с паром, копотью и всем прочим. Она, конечно, не рискнула бы лететь самолетом, эта ведьмочка (еще стаканчик, Бродерсен!).
Ты ведь тоже не решишься лететь, Бродерсен.
Я не боюсь. Просто не хочу.
Нет, боишься.
Просто не хочу.
Ладно, пусть так.
Что ж, может, я и сам не рискну.
Нет, ты, конечно, осмелишься. Только не хочешь.
Нет, я боюсь. Я не исключение.
Вот так все и произошло. Хорошо было сойти с поезда в Моссе. Хорошо было стоять у стойки спиной к выходу на перрон и слушать казенный женский голос, объявляющий: "Поезд в Осло отправляется с платформы номер один, займите свои места".
Приятно было стоять как столб, курить прекрасный старый норвежский табак "Тедди", слушать, как запыхтел поезд и двинулся в родной город, битком набитый родственниками жены с распростертыми объятиями, с приданым наготове. Бианке, конечно, было не очень приятно возвращаться из свадебного путешествия одной, без мужа. Притворная улыбка скрывала слезы. Но это прошло. Обычно это проходит. И воспоминание о бедняге Кнудсене Кнуссене, как его называли. Да, так что же потом? Когда все раны затянулись, Бианка пережила трех мужей, началась новая война, старый Кнуссен - миллионер или мультимиллионер - утратил свое былое величие, достигнув сорока пяти. Поскольку он не был королем Оскаром или дядюшкой Мартином, это был закат семьи Кнуссенов! Семья сильно поредела. Достопочтенная старая сеньора Бианка "почила вечным сном", выпив, не считая, таблетки, лежавшие в ящике тумбочки. Юная Бианка была не из тех, кто идет ко дну, она вовремя вышла из игры, все эти годы она успешно снимала пенки, пока не запахло жареным. Загадка Бианки Кнудсен - ах, как нелегко разгадать ее до конца, но чтобы описать ее - для меня, Роберт, ничего не стоит. Она - хищная ворона, способная пережить всех в Уллерносен 1. Что мог он, Роберт, сделать для этой курицы, обыкновенной наседки, из каприза не желавшей называться фру Ангелл, Бианка Ангелл? Просто сойти с поезда в Моссе и позволить ей катить дальше оставшиеся полтора часа со своим дорогостоящим багажом, в своем серебристо-сером костюме из Парижа, с пятнадцатью чемоданами, битком набитыми модными тряпками. Ей, Бианке, никогда не приходилось туго, все ее расчеты оправдывались, за исключением сюрприза в Моссе, который она, между прочим, со свойственным ей притворством тоже обернула себе на пользу, заявив, что в одиннадцатом часу вечера она поняла, что ошиблась, и высадила мужа из поезда. Что ж, пусть так. Роберт, как обычно, не возражал. Может быть, именно поэтому его жизнь была немного... ...или, во всяком случае, казалась несколько суматошной. Кто знает, может быть, где-то с самого начала его жизнью управляли какие-то тайные силы, вроде подводного течения? А стоит ли вообще разгадывать такие загадки? Это не для меня, не раз повторял он. И все-таки случалось, что иногда строил планы. Строить планы наперед - что это значит? Начинать возводить свой дом с подвала и выше - ради чего, собственно? Когда-то у него была гостиница, почти тридцать лет назад, маленькая загородная гостиница среди гор и долин, именно так, как сообщалось в путеводителях. Она принадлежала ему, но может ли целая гостиница принадлежать кому-то одному? Вернее, он был управляющим. Конечно, дела шли так себе. Но все-таки... Здесь постоянно жили друзья, пестрая публика, которой, собственно, некуда было податься. Может быть, это ему когда-нибудь зачтется. Но Роберту это не казалось главным. Хотя временами... А почему бы и нет? Он мог иногда позволить себе, сидя в своем углу, вспоминать о своих былых благодеяниях. Вот, пожалуй, и все. Можно ли представить себе, что человек подводит итоги жизни со всеми вычетами и с процентами за честь и совесть? И вспоминать какие-то мелочи. А когда фортуна повернулась к нему спиной... впрочем, по-настоящему этого никогда не случается. Поразительно, как со временем все постепенно становится на свои места. Главное - выжить. Дует попутный ветер, но все равно - будь начеку. Времена меняются, да, они сильно изменились за те шестьдесят лет, которые он прожил. И люди тоже. И на то, за что раньше строго осуждали, теперь смотрят легко (опять выражение "раньше"). Порядочность и честность упали в цене, и это очень удобно. Большинство считали теперь, что главное - не попасться и что все зависит от случая. Честность недолговечна. Сколько было таких, кого он не знал и которые могли бы...
1 Фешенебельный квартал в Осло.
Нет, конечно, он не судил их слишком строго. Они были как бы в одной лодке. Ждали у моря погоды. Поразительно, как часто пользовались они моряцким жаргоном. Когорта мореплавателей. Он и сам когда-то был связан с флотом, тогда половина нации была связана с этим, по крайней мере так говорилось. Хотя и не в открытую. Не так уж долго это продолжалось. В конце концов, мировая война не вечна, не вечно же люди будут истреблять друг друга. Но теперь это уже в прошлом. Если верить заголовкам новогодних газет, то к пасхе ожидается экономический спад из-за того...
Сидеть за своим постоянным столиком со стаканом виски с содовой, улыбаться знакомому официанту. Он все понимает с полунамека. Официант высокого класса - перед ним можно вволю притворяться, разыгрывать беззаботность на полную катушку. Клоун тоже ведь имеет право жить. Клоунов встречаешь на протяжении всей жизни, но в результате остаешься одиноким. Какое слово!
Сидеть в своем углу, никакой суматохи, никаких надоедливых друзей, если тебе уже за шестьдесят, и друзей у тебя было множество. Никто тебя не тревожит, никто не пристает. Иногда подходят, здороваются, спрашивают: "Я вам не помешаю?" - "Помешаете, черт бы меня побрал". Забулдыга, вразвалочку, животом вперед, подходит к бару, выпрямляется в надежде, что никто не угадает, что он пьян, - в старые времена он, наверное, покачиваясь, подходил к столу в полупоклоне, спрашивал: "Можно?" Нет, те времена уже прошли. Вилфред Саген, парень, которого он знал тогда, не был забулдыгой, он не спрашивал: "Можно?" Ему все было можно. К черту этого баловня судьбы. Останься он в живых, он наверняка стал бы таким же пьянчужкой. А ему, Роберту, никто не нужен. У него all right 1, как говорили тогда. Да, all right. Почти хорошо, не все, но многое; что еще человеку надо - стоять на сияющей вершине, над ним летают ангелы, а внизу лес, украшенный, как новогодняя елка к рождественскому празднику. Устраиваться, карабкаться изо всех сил?.. Эй, Бродерсен, еще пол-литра пива и виски, выпьем за старую дружбу. Да, мужчины наживались на морской торговле. И отец Бродерсена тоже. Бродерсен был образованный малый, пообразованнее меня, закончил университет. Бродерсен угодил в кельнеры, простите, в официанты, мир совершенствуется. И здесь все было надежно, никакой суеты, вообще-то по образованию Бродерсен был филологом. Но здесь он зарабатывал больше, чем какой-нибудь старомодный учитель, с мозолями и пакетами с бутербродами. У Бродерсена была машина, а семья его жила в Экерне, в собственном доме - не каком-нибудь загородном кооперативе, а в настоящем старом доме, с красной смородиной в саду, да еще и с протекающей крышей. Бродерсен был официантом высочайшего класса -он мог притворяться гомосексуалистом, если это нравилось клиентам. Он был по-своему талантлив, этот Бродерсен, и опытен, гораздо опытнее, чем я в свои двадцать три. Коротко стрижен, открытый взгляд, движения его были точны, когда он нес блюда и бокалы. Нет, он не курил гашиш, чтобы вознестись на небеса. Небеса здесь, с нами, считал Бродерсен. Не то чтобы они все время нам покровительствуют, но все-таки они здесь. Я тоже был когда-то таким. Пора надежд. О, это были хорошие времена. Мы проводили ночи в кафе "Селект", на Монпарнасе. Таланты есть повсюду, да-да, Бродерсен, пожалуй, еще маленькую, раз уж вы пошли туда. Но искусство быстротечно, как и все остальное. Дождь в Париже в двадцатые годы - это совершенно особый дождь, не такой, как в других городах. Не дождь, а сплошное вдохновение. Пожалуй, дайте нам сразу двойную, чтобы вам не бегать взад-вперед. Опять они пристают, художник, понимаете ли, Бродерсен, да нет, он уже ушел. О чем я говорил - или, вернее, подумал? Если заглянуть в самого, себя снаружи, как смотришь с улицы на первый этаж, то там довольно уютно. Трубка над камином, где-то в углу лежит вязанье. Дверь в кабинет открыта. Смотрите, Бродерсен. Нет, только не вглядывайтесь особенно долго, не то этот антураж расстроит вас. Не так уж много воспоминаний за все эти годы. В кабинете все разбросано, бумаги лежат в беспорядке. "Париж закрыт, ключ сломан" 2, и слава тебе господи. Потом еще одна краткая женитьба - и это было. Странное дело с этими женитьбами, они происходят так незаметно...
