— У меня пет сил везти вас сегодня домой, — решительно заметила она. — Допивайте кофе и устраивайтесь здесь, на диване. Да и мне нелишне немного соснуть.
Она собрала чашки на поднос, отметив при этом, что он съел почти все тосты.
— Туалетная комната в конце коридора. Если хватит сил — можете принять горячую ванну. Спокойной ночи, и пусть вас не смущает, что вы остались здесь. Я сама себе хозяйка. Поступаю, как мне заблагорассудится. А поговорить успеем утром.
Дэвид слышал, как опа заперла входную дверь и накинула цепочку. В туалетной комнате он обнаружил на стуле приготовленную для него пижаму. Устоять перед искушением сбросить с себя мокрую грязную одежду, подставить тело под струю горячего душа и влезть в чистую пижаму было выше его сил. Он воспользовался ее предложением, испытывая некоторую неловкость примысли, что принимает дары от той самой девушки, с которой — он не мог того не признать — обошелся когда-то так сурово. Но желание отдохнуть и выспаться взяло верх.
Уже сидя перед зеркалом и листиком розовато-лиловой шелковой бумаги, смоченной в благоухающем лосьоне, снимая с лица остатки косметики, она услышала, как ее гость прошел в ванную. И с удовлетворением прислушалась к шуму воды в ванной комнате, означавшему, что он решил принять душ.
Как забавно! Мысль о стечении обстоятельств, которое давало ей возможность свести старые счеты с Дэвидом Ивенсом, приятно щекотала нервы. Хотя в нынешнем жалком состоянии он вызывал у нее лишь чувство глубокого сострадания. А что, если бы ей удалось убедить его в своем дружеском расположении… что, если бы ей удалось подкормить его, прилично одеть, подыскать работу, которая помогла бы ему вновь обрести чувство собственного достоинства, — может быть, тогда… может быть, он вновь станет для нее столь же привлекательным, как прежде? А она — для него?
Идея показалась заманчивой. Расчесывая волосы, укладывая их красивыми волнами, она смотрела, как вспыхивают в них золотые искры, словно отблеск того пламени, которое горело в ее душе. Она улыбнулась, вспомнив, скольких мужчин поработил их магический огонь. Джан прекрасно понимала, что именно она, эта копна густых, золотисто-рыжих в пору молодости волос, была главным ее козырем в искусстве обольщения мужчин. Она тратила уйму денег, чтобы сохранить этот золотистый цвет, но игра стоила свеч — ее козырь неизменно срабатывал, нужен ли был ей мужчина по деловым соображениям или для развлечения.
Ее любовникам и в голову не приходило, что под ее, по их выражению, «ослепительными волосами» скрывается проницательный, расчетливый ум. Она отнюдь не была неуравновешенна и экзальтированна, как можно было бы предполагать. Конечно, она гордилась своими волосами, но главное — она в совершенстве постигла искусство всегда и во всем использовать их красоту в своих интересах. А использовать ее приходилось постоянно, прежде чем она стала тем, чем сейчас, — добилась независимости и материальной обеспеченности. Что и говорить, немалая заслуга в этом принадлежала Клоду: кто, как не он, пристроил ее в газету и журнал «Герлс», который ныне в значительно большей степени принадлежит ей, чем ему.
В конце концов он ведь укатил в заморское путешествие; как любовница она ему больше не нужна, и ей он не нужен ни как любовник, ни как источник денежных средств.
Сняв с лица косметику, Джан принялась внимательно рассматривать свое лицо в зеркале. Курносое, с мягкими чертами лицо молодой женщины, впрочем, не столь уж и молодой в свои тридцать пять лет; великолепные волосы да пара желто-зеленых глаз, зеленых и блестящих, как ночью у кошки, — вот и все, что могло привлечь к пей взгляд мужчины. Но при желании всегда можно призвать на помощь косметику — положить зеленый тон на веки, приклеить черные выгнутые ресницы, ярко накрасить губы, придать матовую белизну коже — и перед вами обольстительнейшая из сирен.
Хотя мысли ее были неустанно заняты всякого рода планами и расчетами, что, по ее мнению, являлось основой ее успехов и в области журналистики, и в бизнесе, ей не чужды были известная широта характера и щедрость, она охотно предавалась любовным утехам, а порой пускалась и в весьма рискованные gaminerie[Проказы, шалости (франц.).].
«Джан, милая, — доверительно сказала она самой себе, — а что, если стащить старое тряпье Ивенса, запереть его самого в квартире и подержать в заключении до вечера, а после работы принести ему все новое? Вот будет смеху-то!»
Она с удовольствием представила себе, как сыграет такую шутку с человеком, который всегда относился к ней столь высокомерно, и ей ужасно захотелось сделать это. Надо надеяться, ее затея не рассердит его — скорее, убедит в том, что она стремится помочь ему вновь обрести то неколебимое высокомерие, с каким он относился к бездарным молодым девицам. Простит ли он ее? Это не имеет ровно никакого значения. Она сделает ставку на его здравый смысл, а там будь, что будет.
И все же, стоя у дверей гостиной и прислушиваясь, как беспокойно мечется Ивенс по постели, она не могла унять нервной дрожи. Когда он уснул, она босиком подкралась к стулу подле дивана, на котором лежали его мокрый пиджак, грязная рубашка, брюки и поношенный серый джемпер, схватила все это в охапку и бесшумно вернулась в свою комнату.
Она бросила вещи в чемодан, задвинула его под кровать и легла, свернувшись клубочком, испытывая мальчишеское удовольствие от сознания, что привела в исполнение свою затею, внушавшую ей поначалу такой страх.
Дэвид открыл глаза, разбуженный смехом, и до него донесся голос, словно молния пробившийся сквозь мглу тяжелого сна.
— Эй вы, соня, вставайте! Давно пора завтракать!
Он в изумлении уставился на видение в образе женщины, которую со всех сторон обступили золотые драконы. Может, он еще спит? Видит сон? Сопя, пыхтя, кашляя, он сел в постели, комкая в руке грязный носовой платок.
— Вот, возьмите-ка! — услышал он откуда-то издалека голос. И рядом с ним упал чистый носовой платок.
Видение исчезло, затем снова вернулось, постепенно он стал более отчетливо различать извивающихся на черном утреннем халате драконов и лицо женщины в ореоле огненных волос. И тут он разом вспомнил все, что предшествовало этому жалкому пробуждению. Он машинально откинул голову, провел рукой по небритому подбородку.
— Боже… Боже мой, — пробормотал он, запинаясь. — Я приношу свои извинения… Я… Я не знаю, что и сказать.
— Молчите! — коротко бросила она. — Не надо ничего говорить. В такую погоду хороший хозяин не бросил бы на улице и собаку, тем более больную собаку.
— Я и есть больная собака. — Дэвид невесело усмехнулся.
— Чепуха! — Она взяла с подноса и подала ему чашку чая. — У вас грипп или что-то в этом роде. А уж зачем вы шатались по улицам в такую погоду — вам самому лучше знать. Погода и сегодня премерзкая, поэтому оставайтесь-ка здесь и отдохните денек. Мой доктор уверяет, что отдых и сон — самое верное средство от гриппа.
Она налила себе чашку чая и взяла с тарелки, которую поставила возле него, хрустящий хлебец.
— Это очень мило с вашей стороны, — поспешно отозвался Дэвид, — но я уйду, как только… — И он зашелся в приступе кашля.
— И не вздумайте, — твердо сказала Джан. — Мне уже пора, квартира остается в вашем полном распоряжении. Лежите себе спокойно. Не то заработаете осложнение, не хватает еще схватить плеврит или воспаление легких. Может, лучше прислать вам доктора?
— Нет, нет, — задыхаясь от кашля, проговорил Дэвид, — ни в коем случае! — Он старался не обращать внимания на покалывание в груди, хотя мучительно страдал при малейшем движении от боли в голове и во всем теле.
— Ну хорошо, не пришлю, если только вы обещаете никуда не уходить до моего возвращения. Вот здесь на столике, — продолжала Джан, — апельсиновый сок, булочки, сыр и мед — только-только чтоб не умереть с голоду, хотя, на мой взгляд, это не самая лучшая диета для больного.
— Право, не стоит, — запротестовал Дэвид, — не стоит обо мне беспокоиться.
— Не спорьте! — Опа дотронулась рукой до его лба жестом, взятым напрокат с широко распространенного рекламного плаката. — Пересядьте-ка на минутку в это кресло, — добавила она, — я устрою вас поудобнее.
У Дэвида чуть не подкосились ноги, когда он, завернувшись в плед, сделал шаг к креслу. Джан откинула верх дивана — под ним оказалась застеленная постель.
— Очень удобно, когда кто-нибудь из моих друзей остается на всю ночь, — заметила она как бы между прочим. — Ну вот. — Она взбила подушки и положила их на прежнее место. — Ложитесь, и чтоб я больше не слышала от вас ни слова, мистер Ивенс!
Дэвид перебрался в постель, голова кружилась, не было ни сил, ни желания оказать сопротивление этой властной молодой женщине. Какое блаженство опустить голову на подушки, вытянуться меж белыми простынями, укрыться пушистым одеялом!
