— Ладно, мне пора. Нужно ей позвонить.
— Вот и умница… — Помедлив в нерешительности, Анук вдруг быстро спросила: — Не хочешь после мне перезвонить?
— Нет, нет, все будет нормально. Надо бы нам как-нибудь собраться вместе.
Под «вместе» подразумевались она сама, Анук и Айша. Без мужей и любовников. Нехотя Рози пришлось признать, что для Анук «вместе» означало, что они должны собраться без Хьюго. Без детей.
— На следующей неделе.
— Ловлю на слове.
Рози хотела попрощаться, но Анук уже положила трубку.
Она все еще никак не могла собраться с духом, чтобы позвонить матери. Все откладывала и откладывала. Пошла проверить, чем заняты Хьюго и Гэри. Оба спали. Ее сын сопел, развалившись на коленях у ее храпящего мужа. На губах Хьюго блестели слюни. Рози всегда нравилось смотреть на отца и сына, когда те были вместе. Она завидовала их непринужденной близости. А в ее отношениях с Хьюго превалировала напряженность чувств. Он никогда не был расслаблен, сидя у нее на руках. Всегда крепко обнимал ее, завладевая ею так же, как она завладевала им. Она понимала, что скоро, очень скоро ей придется окончательно отнять его от груди. Это должно произойти в следующие несколько месяцев, до того, как он пойдет в детский сад. Ей хотелось коснуться спящего сына, но она подавила свой порыв, решив, что не станет их будить и требовать, чтобы они перебрались на постель. Они оба казались такими счастливыми. Рози выключила телевизор и с книжной полки тихо взяла один из фотоальбомов. Погасила свет, вышла на кухню.
Взглянув на потертый пурпурный корешок фотоальбома, она перенеслась в ту пору, когда еще не было Хьюго, когда она еще не встретила Гэри. Она до сих пор помнила, как купила этот альбом в маленьком пыльном газетном киоске в Лидервилле[86]. Она тогда работала официанткой, снимала комнату в одном доме, где кроме нее обитала еще смурная пара — Тед и Даниель. Она увлекалась «спидом», плыла по течению, жила как бог на душу положит. В то лето Айша переехала в Мельбурн. Рози быстро перевернула несколько страниц и нашла фотографию, которую искала. Боже, какая же она здесь юная, этакая крутая пляжная цыпочка. Впрочем, такой она и была.
На ней яркий мандариновый — теперь этот слепящий цвет кажется ей шокирующим — купальник, ее любимый. Выпятив вперед подбородок — по совету какого-то юношеского журнала, — она восторженно улыбается в объектив. Рейчел стоит рядом. На ней бикини скучного голубого цвета, на плечи небрежно накинута белая мужская сорочка. Рейчел нет нужды выпячивать подбородок. Вид у нее спокойный, уверенный. Она улыбается сдержанно, словно насмехаясь над лучезарностью юной Рози. В руке у Рейчел сигарета. Они в доме Анук, в том самом, с видом на фримантлский[87]пляж, где Рейчел позже и умерла. Сегодня, разговаривая с ней по телефону, Анук пыталась быть ей хорошей подругой. Рейчел совсем не была похожа на ее собственную мать. Да, она бывала безжалостной, но эта ее жестокость всегда была продиктована честностью; она никогда не обижала умышленно. Рейчел была умна, предприимчива, свободна от национальных предрассудков. Не боялась рисковать. И ждала, что ее дочери будут такими же смелыми. В этом она была неумолима. Именно Рейчел сказала ей, чтобы она уезжала из Перта, последовала за Айшей в Мельбурн. Уматывай к черту из Перта, девочка. Здесь ты впустую прожигаешь свою жизнь. Закончится тем, что ты станешь домохозяйкой при каком-нибудь скучном избалованном адвокатишке, проживающем в Пепперминт-Гроув[88], или, того хуже, занюханной женой бессловесного недотепы из Скарборо[89]. Уезжай немедленно, девочка. Откровенно, ничего не скажешь. Анук, вне сомнения, была дочерью своей матери.
Это было жестоко. Несправедливо. Раковая опухоль поразила обе ее груди, и она сгорела за год. Жизнелюбивая, бесстрашная Рейчел. Рейчел, так непохожая на ее собственную мать.
И все же надо позвонить. Рози бережно закрыла фотоальбом и опять взяла телефон.
Один гудок, потом настойчивый сигнал междугороднего соединения, и ее мать сняла трубку.
— С днем рождения.
— Розалинда, поздно ты спохватилась.
Она не станет извиняться.
— Хьюго долго спать укладывала.
— Он уже девятый сон должен видеть.
Я не стану отвечать. Я не стану отвечать.
— Хорошо отметила?
— Что за глупости, Розалинда?! Мне восьмой десяток. Дни рождения я уже давно не отмечаю.
Поразительно, думала Рози. Ее мать всю жизнь провела в трущобах Перта, а до сих пор изъясняется, как истинная англичанка, на правильном английском.
Безукоризненный английский Рози научилась понимать, когда жила в Лондоне, хотя никто из выходцев с Британских островов эту речь не признал бы. Потому что так говорили дикторы Эй-би-си и Би-би-си несколько поколений назад.
— Джоан заходила? — Джоан была лучшей подругой ее матери. Джоан — единственная подруга матери, злорадно подумала Рози.
— Заходила.
Спроси про своего внука. Спроси, пожалуйста, про своего внука.
— Эдди звонил?
— Нет, Эдвард не звонил.
— Он позвонит, я знаю.
Ее мать на другом конце провода презрительно фыркнула:
— Твой брат наверняка сейчас напивается в каком-нибудь баре. Он вряд ли помнит, какой сегодня день недели, не говоря уже про день рождения матери.
Сколько ожесточенности, сколько недовольства в ее тоне! Рози почувствовала, что ее неприязнь испаряется, остается только жалость к матери. Она успокоилась. Скоро они попрощаются, и жалеть будет не о чем.
— Одна только Джоан и думает обо мне.
Ей следовало бы сказать: «Я же позвонила». Ей следовало бы сказать: «С тобой так трудно». Ей следовало бы сказать: «Мы не звоним, потому что не любим тебя». Но Рози вообще не ответила. Скоро, очень скоро неприятный разговор будет окончен.
— Твой брат — пьяница. В нашей семье все мужчины пьют, а все женщины выходят замуж за алкоголиков.
Рози покраснела. Жар опалил ее лоб, щеки, шею. Все добрые чувства, что она испытывала к одинокой пожилой женщине, исчезли. Злая карга! Ты все выдумала. Гэри не алкоголик. В представлении ее матери, исповедующей мещанскую узколобость христиан среднего класса, всякое употребление спиртных напитков считалось грехом. Почему она не хочет честно признать, что не выносит Гэри лишь по той простой причине, что он — скромный работяга?
— Ладно. Я ведь позвонила просто, чтобы поздравить тебя с днем рождения.
— Спасибо.
— Не буду тебя задерживать. Ложись спать.
— Вообще-то, Хьюго следовало бы укладывать раньше.
Ей не удалось быстро сориентироваться, не удалось быстро сообразить, как выпутаться из западни, устроенной матерью. Поэтому она солгала. В этой ситуации ничего умнее придумать было нельзя.
— Обычно он засыпает гораздо раньше. Приболел, наверное.
— Ты работаешь? Неработающие матери всегда находят себе проблемы на одно место.
Да, мама, я работаю, воспитываю своего сына.
— Устроюсь на работу в следующем году, когда Хьюго пойдет в сад.
— Надеюсь, ты больше не кормишь его грудью?
На это можно было ответить лишь очередной ложью.
— Нет.
— Слава тебе Господи. Мне непонятно стремление молодых мамочек вернуть то время, когда женщины были дойными коровами. Я не приемлю кормление грудью.
А то я не знаю.
— Когда ты отняла его от груди?
— Четыре месяца назад, — в очередной раз солгала она.
— С ума сойти. Ему ведь уже четыре года?
— Только что исполнилось. Между прочим, ты не позвонила на его день рождения, — не сдержалась Рози.
Она глянула на дверь. Гэри тащился в туалет.
— Я послала открытку. Только за этим ты мне позвонила? Чтобы обидеть? — разъяренным тоном заявила ее мать.
Гейм, сет и матч. В ответ она могла сказать только то, что ждала услышать от нее мать.
— Извини.
— Спокойной ночи, Розалинда. Спасибо за звонок. — Ее мать повесила трубку.
С минуту Рози не шевелилась. Сидела, прижав трубку к уху, слушала шипение невидимого электричества. Потом со стуком положила телефон на стол, вновь чувствуя себя шестнадцатилетним подростком. Ей хотелось переспать с мальчиком, переспать с мужчиной, переспать хоть с кем-нибудь, напиться, наширяться, отключиться, стащить что-нибудь из магазина, ей хотелось сквернословить и визжать. Она готова была сделать что угодно, лишь бы мать возненавидела свою дочь так же сильно, как она сама ненавидела ее. Она потянулась за табаком мужа. Сейчас в самый раз покурить.
— Тебе это не нужно.
Она не отдернула руку, хотя, пойманная с поличным, чувствовала себя виноватой.
— Нужно. С мамой только что говорила.
Они смотрели друг на друга. По лицу мужа она не могла определить, о чем он думает. Не кричи на меня, не строй из себя умника, не доставай. Гэри подошел к ней, наклонившись, поцеловал ее в макушку, стиснул ее плечо. От его нежности у нее на глазах проступили слезы. Он отер ее глаза, взял у нее из руки мешочек с табаком и принялся скручивать для нее сигарету.
