— Был трудный день? — догадалась Ольга.
— Суматошный какой-то, — коротко ответил Данилов, справляясь с первым из шнурков.
— Умница! — похвалила Ольга и ушла накрывать на стол.
— …Приличные люди должны самостоятельно исправлять причиненный ими вред, — сказала Ольга, когда почти все сладости были съедены.
— Ты намекаешь на то, что я должен вымыть посуду?
Данилову было спокойно и хорошо. Иногда (а особенно, когда на душе скребут кошки) так приятно отключиться от действительности, отгородиться от нее каким-то барьером, например стенами Ольгиной квартиры, и расслабиться. Ни о чем не думать, планов не строить, не спорить, не убеждать, не оправдываться… Наслаждаться общением и отдыхать от этого безумного мира, в котором выпало счастье родиться. Из глубин памяти всплыли слова «клетка Фарадея». Об этой клетке, изолирующей того, кто в ней находится, от электрических разрядов, рассказывал школьный учитель физики. Даже если молния ударит в такую клетку, сидящий в ней нисколько не пострадает. Полная защищенность…
— Ты что?! — Ольга округлила глаза. — До таких интимностей между нами вряд ли когда дойдет! Я всего лишь намекнула на то, что раз уж втравил меня в обжорство, то будь любезен, помоги слегка растрясти жир!
Мнимые излишки жира были продемонстрированы столь соблазнительным образом, что устоять было невозможно. Впрочем, сегодня Данилов себя не сдерживал. Назвался груздем — цепляйся на вилку!
— А потом я поиграю для тебя, — пообещала Ольга, исступленно целуя Данилова. — Это будет так здорово!
— Если у тебя останутся силы, — улыбнулся Данилов.
— Останутся. Я тебя сегодня замучаю…
До скрипки Ольга так и не добралась.
Глава девятнадцатая
Изыди, окаянный!
В Склиф отправились вместе — у обоих было воскресное дежурство.
— Утро-то какое! — восхитилась Ольга, когда они вышли на улицу.
Несмотря на раннее время, на скамейках возле подъезда уже сидели две пожилые женщины. На Ольгу они только неодобрительно покосились, уделив почти все свое внимание Данилову.
— Соседи уверены, что я проститутка, — сказала Ольга, когда они немного отошли от подъезда. — Живу одна, часто дома не ночую, иногда ко мне приходят в гости мужчины. О том, что я когда-то училась на врача, все давно забыли. А я не напоминаю. Так спокойнее, не будут доставать просьбами измерить давление и сделать укол. Кстати, я краем уха слышала о твоих проблемах. Чем все закончилось?
— Еще не закончилось, но скорее всего мне придется уйти.
В подробности Данилов вдаваться не хотел, но Ольге подробности и не требовались.
— Везет же людям! — откровенно позавидовала она. — Уходят куда-то!
— Оль, ты чего? — удивился Данилов. — Какое такое везение?
— Обыкновенное! Когда жизнь кипит, бурлит, когда в ней все меняется и она не похожа на заросший ряской пруд! — судя по серьезному выражению Ольгиного лица, она не издевалась, а говорила то, что думала. — Когда нет этой проклятой рутины!
— Частые перемены — это, знаешь ли, не всегда хорошо, — вздохнул Данилов. — А кое-кто считает, что это просто ужасно!
— Ни слова о жене, домашних проблемах и совместных планах на будущее! — предостерегла Ольга. — Мы с тобой всего лишь весело проводим время, не более того. Что же касается рутины, то меня она просто убивает… Из года в год ходить в одно и то же отделение, работать бок о бок с одними и теми же людьми. Они еще не раскрыли рта, но я уже знаю, что они сейчас скажут. Такое впечатление, что жизнь остановилась. А потом она внезапно закончится…
— Кто ж тебе мешает поменять работу?
— Менталитет. — Ольга взяла Данилова под руку. — Боязнь потерять то, что имею…
— Что именно?
— Ну, определенное положение, статус… На новом месте придется лепить свой авторитет с нуля. Доказывать коллегам, что я не глупее их, строить сестер… Сразу начинаешь сомневаться, а стоит ли овчинка выделки? И в результате остаешься на старом месте. Остаешься и думаешь: «Как же все достало!» Лучше, когда кто-то решает за тебя, или просто так складываются обстоятельства. Не остается возможности в последнюю минуту передумать и врубить задний ход. Ах, это же Склиф! А если вдуматься, то чем наше отделение отличается от точно такого же, ну хотя бы, в сто двадцатой больнице? Да ничем! Разве что количество ученых степеней на душу населения там меньше… Чему ты улыбаешься? Считаешь меня идиоткой?
— Нет, просто думаю о том, как все странно складывается. Я не хочу уходить из Склифа, а меня вынуждают. Ты ушла бы, но тебя никто не гонит. Каждому — свое, и у каждого это свое совсем не такое… Прикольно, прикольно все это.
— «Прикольно» — неподходящее слово. От приколов должно становиться весело, а не грустно.
— Так, может, кому-то от этого и весело, — предположил Данилов.
— Кому?
— Кто смотрит на нас со стороны…
— Ой, давай без метафизики и эзотерики, ладно? — попросила Ольга. — А то мы договоримся до того, что у каждого свой путь, который надо пройти до конца, и все такое… Ненавижу! От одной мысли о том, что кто-то может решать за меня, что и как я должна делать, мне становится не по себе!
— Мне тоже, — признался Данилов.
— Приятно встретить единомышленника! — рассмеялась Ольга.
Примерно в двадцати метрах от ворот Склифа Ольга остановилась и сказала:
— Спасибо за компанию, дальше я пойду одна. Надумаешь — заходи в гости, я тебе всегда рада.
— Счастливого дежурства! — ответил Данилов.
— И вам не болеть, — улыбнулась Ольга.
Оглянулась по сторонам, украдкой чмокнула Данилова в щеку и пошла к воротам, на ходу нашаривая в сумке пропуск.
Данилов вспомнил, что его пропуск остался дома. Он не таскал пропуск с собой постоянно, а брал только на дежурства.
«Сейчас буду долго объяснять, что я свой», — обреченно подумал Данилов, но тревога его оказалась напрасной. На воротах стоял знакомый охранник, без вопросов пропустивший Данилова на территорию института.
В ординаторской Данилова встретил заспанный Агейкин.
— Хорошая ночь была, — похвастался он. — С половины первого — ни одной «скорой». Выспался на три дня вперед…
«Значит, мне поспать вообще не удастся», — подумал Данилов.
— За затишьем всегда следует обвал. А за обвалом — затишье. Говорят, тебе выговор дали?
— Дали, — подтвердил Данилов.
— Сволочи! — прочувственно сказал Агейкин. — Мы их лечим, а они на нас жалобы пишут. А начальство жалобам не верит, но нас наказывает. Меня одна дура обвинила в том, что я, пока она лежала в реанимации, спер у нее изо рта золотые коронки! Причем не просто спер, а заменил на металлические! Представляешь?
— Представляю. Выговор дали?
— Дали. Не за коронки, конечно, а за то, что рано перевел ее в отделение. А рано я ее перевел потому, что в реанимации места не было. Вот так… Меня потом вся больница «стоматологом» дразнила. Эх, лучше не вспоминать, сколько раз я незаслуженно получал по ушам…
— Лучше вспоминать, сколько раз не получал.
— Такого не было, — покачал головой Агейкин. — За все получал. И за свои косячки, и за чужие…
— Ладно, хватит ныть. Сдавайся.
— Сдаюсь. — Агейкин выложил на стол ключи от сейфа. — Больных нет, в журналах я уже расписался.
Едва за Агейкиным хлопнула дверь, как повалили «скорые». Отравление за отравлением. Опасения его были не напрасны. Кто-то перепил снотворного по дури, кто-то с суицидальной целью…
Три любителя грибов поступили один за другим… Кто сам грибочки собирал, кого в гостях угостили. Те, кто отравился собственноручно собранными грибами, всегда рассказывают о том, сколько лет они собирают грибы и ни разу — ничего, кроме удовольствия. А вот на этот раз не повезло… Лучше бы уж шампиньоны ели, честное слово.
Юноша семнадцати лет отравился водкой.
— Водка-то нормальная была, только я много выпил, наверное…
— У Марины, медсестры из трансплантологии, так племянник умер, — сказала медсестра Маша. — Мать домой пришла, а он на полу мертвый валяется, а на столе литровая бутылка стоит. И водки там на донышке…
— По идее, если с организмом все в порядке, то должен включиться рвотный рефлекс, — сказал Данилов. — Самозащита срабатывает…
— У этого не сработала, — вздохнула Маша. — Я чем дальше живу, тем убеждаюсь — лучше без детей. И хлопот меньше, и разочарований.
«Выйдешь замуж — сразу изменишь свое мнение», — подумал Данилов, но переубеждать Машу не стал. Сама разберется…
Елена не звонила. Данилов тоже не звонил. Не было ни желания, ни времени. Время от времени в душе колыхалась горечь. Даже не горечь, а злость. Злость на Елену (неужели она его не понимает?) и на себя самого (ты, брат, тот еще кобель, сразу же сообразил, где и с кем утешиться).
Данилов пообещал себе, что завтра же вечером поговорит с Еленой серьезно. Надо же внести ясность. Может, ей еще что-то не нравится, пусть скажет об этом прямо.
