— Алеша, тебе надо принять снотворное, иначе ты сойдешь с ума.
— Я уже…
Мама произносит вслух:
— Какая дура, она же любит тебя!..
Мама дает мне три сильно действующих таблетки, но и они не могли успокоить еще час.
Мне что-то снится, но что именно, я не могу вспомнить. Страшное. Проснувшись, я чувствую дикую головную боль, какой никогда не было. В голове какой-то непонятный хмель. Отчего, почему… И только тут я вспомнил, внутри все заныло и застонало. Нет, нет, нет!.. Все что угодно, только не это. Опять девятое мая… Хуже. Я не представлял, что может быть хуже. Но было хуже. В тысячу раз. Да что же за исчадие такое.
Раздался звонок. Я вздрогнул и непонимающе посмотрел на аппарат. Он продолжал звонить, я снял трубку.
— Как ты, сынок? Мама сказала, что ты заболел. Я не хотел будить тебя с утра.
— Лучше.
— Ты опять не послушался меня…
— Ты был прав, папка, ты был прав. Господи, какая грязь, какой ужас.
— Ладно, не переживай, я приеду вечером домой, и мы поговорим. Не страдай так, она этого не стоит.
Я безвольно повесил трубку, как телефон зазвонил опять.
— Как дела? — спросила Вика как ни в чем не бывало.
«Как сажа бела», — хотелось сказать мне, но я не сказал.
— Звонил твой брат, исповедоваться. — Я вздрогнул. — Твоя бывшая девушка позвонила ему сразу после случившегося и сказала: «Поздравляю тебя, он все узнал». Я не поверил новому предательству, хотя знал, что Вика говорит сущую правду.
— Почему ты считаешь, что это должно меня интересовать?
— Я так не считаю, но почему его так волнует, что ты узнал?
— Это тебе, наверное, лучше у него спросить.
— Когда мы увидимся? — спрашивает она.
— Когда хочешь, — говорю я и прощаюсь.
Значит, первый, кому она позвонила, был он. Брат. У них уже был союз.
— Я тебе говорил, что она блядь, — говорит папа, — что ты должен ее забыть и выбросить из головы. Да или нет?
— Да.
— Но ты меня не послушался. Ты стал правду искать. Добиваться справедливости. А я тебе скажу, что это не их вина. Они ее не насиловали. Они ее только напоили. Она сама дала…
Я вздрогнул, как от пощечины.
— Ты обратил внимание, что их так и не посадили — за изнасилование. Потому что его не было.
— Папа…
— Я твой папа, но ты меня не слушаешь.
— …я не хочу, чтобы Максим когда-нибудь переступал порог этого дома.
— Хорошо. С ним я еще разберусь сам. Чтобы не лез на всякую дрянь. Не для того я вас рожал. А ей все равно, под кого и с кем…
Я повернулся, чтобы уйти.
— Нет, ты не уходи. Ты же любишь правду, одну только правду, вот и слушай.
Он поймал меня за руку и обнял за плечи:
— Сынок…
Я затрясся в его объятиях.
— Папка, мне больно… ох как больно.
— Это пройдет, только выброси ее как можно скорее из головы. Не думай!.. Она — грязная венерическая подстилка. Не вздрагивай, я называю вещи своими именами. Тебе пора стать мужчиной. Ты клянешься мне?!
— Да, — тихо вымолвил я.
Вечером позвонила Вика и сказала, что завтра мы приглашены ее мамой на обед.
Я вздохнул и — согласился. Надо было уйти из дома, вырваться куда угодно, только не сидеть в четырех стенах со своими страшными мыслями.
Чуть позже раздался еще один звонок.
— Алексей, это я…
Я в озверении швырнул трубку.
— Папа! Я хочу, чтобы он больше никогда не набирал номер этого телефона.
— Хорошо. — Отец с горечью и грустью смотрел на меня.
В конце недели к институту подъезжает «скорая помощь», которая когда-то подъезжала к моему дому. Меня мягко просят сесть в машину. Я иду мимо, не обращая внимания. Авто едет медленно за мной по улице. На следующем перекрестке они перегораживают мне путь.
— Алеша, сядь, пожалуйста, в машину, нам нужно поговорить.
Я иду дальше, они опять едут. Я останавливаюсь и вдруг сажусь.
— Алеша, мы понимаем твое состояние. То, что сделала Лита, не поддается описанию. Мы в полном недоумении, зачем она это сделала.
«Потому что она блядь», — думаю я.
— Я чувствую себя очень виноватым, — продолжает он, — что настаивал тогда, чтобы ты ее простил…
— «Она будет ноги мыть и воду пить», — цитирую я.
— Она и сейчас отдала бы всю свою жизнь, если б ты ее простил. Но я знаю, что ты ее не простишь никогда. Второй раз…
— Я ее и первый не простил.
— Вот что я до сих пор не могу понять, как она при такой любви к тебе…
Я перебиваю:
— Если вы еще раз скажете о «ее любви», я выйду и на этом наш разговор закончится навсегда.
— Хорошо, хорошо, извини, — поспешил он успокоить меня.
— Она сидит у окна и плачет целые дни напролет…
— Это меня абсолютно не интересует.
— Я понимаю, Алеша, и все же…
— Что?
Вера с грустью смотрит на меня, и делает знак Саше, чтобы он остановился. Говорит:
— Алеша, мне очень стыдно, что она моя сестра. Лита просто без «царя в голове». Я могу это объяснить только безумием. Как врач… Затмением в голове. Когда человек, в данном случае больная, не соображает, что она делает. Я готова целовать тебе руки, лишь бы ты простил ее и забыл обо всем. И о ее существовании…
— Вера…
— Помолчи, Саша. Мне дико стыдно и боязно перед тобой. Я, даже при всей своей впечатлительности, не могу представить, с какой болью и раной ты живешь… Как ты живешь… Это, наверно, ужасно мучительно и больно. Прости меня за нее, если можешь. Я готова стать на колени и просить твоего прощения…
— Вы здесь ни при чем.
— Я чувствую себя очень виноватой, что… Не предотвратила, не избила ее тогда… Я дала ей телефон твоего брата.
Я вздрогнул.
— Она неделю просила меня этот телефон, чтобы вернуть какой-то шприц. Не выдержав, я спросила, почему она не вернет его через Алешу? Она промолчала.
В пятницу вечером она вся разоделась, расфуфырилась в самое лучшее. Красивое белье… Я думала, она едет встречаться с тобой. Оказалось, нет… Я спросила: «Для того чтобы вернуть шприц, нужно так одеваться?» Она сказала, что будет через два часа и чтобы я не говорила глупости. Тогда я закрыла дверь собой и сказала, что никуда ее не пущу. У меня зародилось предчувствие. Она сказала, чтобы я открыла ей дверь или она выпрыгнет в окно. Ты же знаешь, мы живем на первом этаже…
Вернувшись через два дня, она сказала, что была у Марты, ее подруги, где нет телефона. Потом… она исчезала еще несколько раз, по нескольку ночей. Однажды я спросила ее, соображает ли она, что она делает. Она сказала, что ничего не делает, проводит время со своей новой подругой, ей скучно сидеть дома.
Видимо, у меня был очень неважный вид, так как Вера остановилась.
Значит, это продолжалось какое-то время… А был не случайный раз. Я все пытался найти объяснение… Опять измена, опять предательство. Кровосмешение — с братом. Я не верил в этот бред, но бред был реальностью.
— Алеша, я думаю, Вера не должна была тебе этого рассказывать, так как…
— Вера все правильно сделала. — Я взял ее руку и поцеловал. И вышел из машины.
— Можно мы будем тебе иногда звонить? — услышал я его голос. И, ничего не ответив, пошел по улице дальше.
Ночью я не сплю, раскладывая все на составные части: семь дней просила; переступает через сестру у двери; «она со своей подругой»; ей скучно сидеть дома; не появляется днями, ночами…
Все ложь, ложь, ложь. Сколько лжи! Какое упорство — целых семь дней… Сколько напора — добиться своего. Кровосмешательства. Кровосмешения. Спермосмешения. И это после всего того, что было, было, было, было!..
Я бью кулаком в подушку. Голова раскаленная, в ней все трещит, горит, как от огня. Блядь, блядь, сучка с тонкой талией. Змея. Ведь больней не могла ужалить, выбрала самое сокровенное — родного брата. Как ей не страшно было, когда ехала первый раз, открывала рот, составляла слова, влажнела между ног, возбуждалось в чреслах желание, подставляла губы для первого поцелуя, с кем! Тонкие пальцы касались его…
Я бью головой об спинку. Выбить эти святотатствующие мысли. Как страшно, господи… за что мне… За что меня? Я виноват?..
Суббота, отец за завтраком начинает свою проповедь.
— И сколько ты думаешь со своим братом не разговаривать?
— Я, по-моему, просил тебя не произносить его имени в моем присутствии.
— Из-за какой-то бляди, потаскушки, которая не знает, на какой еще сесть…
— Остановись, мне это неинтересно.
— Ты готов навсегда отказаться от своего брата и никогда с ним не разговаривать?
Я взлетаю из-за стола, расплескивая нетронутый чай.
— Я тебя просил… — шепчу я.
