— Остановись, мне это неинтересно.
— Ты готов навсегда отказаться от своего брата и никогда с ним не разговаривать?
Я взлетаю из-за стола, расплескивая нетронутый чай.
— Я тебя просил… — шепчу я.
Он с ненавистью и недоумением смотрит в мои глаза.
Из комнаты, где она лежала со мной после изнасилования, из комнаты, где я впервые окончательно вошел в нее и она перестала быть девушкой, из комнаты, с которой столько связано, — я снимаю трубку и звоню…
Я слышу, как отец требует меня за стол, я, хлопая дверью, выхожу из дому.
Я приезжаю и сижу в другой комнате, где она заразила меня венерическим заболеванием. Которым заразили ее во время изнасилования. По местам венерической славы! Если только оно было. Какие милые мысли сопутствуют мне из квартиры в квартиру, каждый день, каждый час моей жизни.
Наверное, шизофрениками становятся медленно.
Иларион суетится, накрывая что-то на стол, наливая.
— Алексей, у тебя хреновый вид. Что-то он мне не нравится. Давай выпьем!
Я пью, даже не чувствуя что.
— А теперь закусим.
Я жую, не понимая зачем.
— Илариоша, дома очень тесно…
— То есть невмоготу, — улыбается он.
— Ты не Юнг, случайно?
— И не Фрейд, и не Фромм, но по твоему виду…
— Иларион, когда-то ты меня выручил, здорово…
— Пустяки, что ты все помнишь!
— Добро стало редкостью. Редкая вещь, его надо помнить, всю жизнь.
— Ты не Толстой, случайно?
— И не Тургенев, и не чахоточный Чехов. Добро и зло, эти понятия… — я запнулся.
— Давай еще выпей, может, в голове легче складываться слова будут. Как тебе настойка? Из лучшего спирта и ягод.
— Я не распробовал.
— Потому что ты занят библейскими вопросами, а жизнь проста, она черно-белая и идет полосами, то идет черная полоса, то идет белая. А ты все усложняешь…
— Иларион, почему существуют предательства и измены?
— Они существовали испокон веков, с возникновением рода человеческого. Библия кишит примерами, возьми двух братьев, Авеля и Каина…
Я вздрогнул.
— Почему женщина изменяет? Лжет… Ведь проще уйти.
— Ты что, ненормальный — хочешь от женщины постоянства?! Ты хочешь понять женщину?
Он поднял рюмку и с грустью посмотрел на меня:
— В этом причина?
— Нет…
— Тебе надо много выпить, чтобы отрезветь, привести свою голову в порядок. А потом я поведу тебя в кабак, где играю, слушать джазовую музыку.
— Причина — в неудовлетворенности яствами, которые преподносит жизнь на блюде существования, — сказал я ни к чему. И никому.
— Как высокопарно, а попросту?
— Я не удовлетворен жизнью и всем, что в ней происходит.
— Чем я могу тебе помочь? Но выпьем сначала, глядишь, и жизнь светлей покажется.
Выпили, я не закусил.
— Мне нужна квартира, хочу побыть один.
— На ловца опять зверь бежит. Мой приятель — диктор программы новостей на английском языке, уезжает на стажировку в Австралию на шесть месяцев.
— Не может быть! — взмахнул я театрально руками.
— Может! Для тебя только.
— И сколько?
— Бесплатно. Дом на снос в переулках на Кировской, он живет там с женой, один. И боится потерять ордер на переселение в новую квартиру. Поэтому нужно следить за домом и почтой, а если придет открытка — сразу уведомить его родственников. Когда снесут дом, никому не известно.
— Илариоша, ты волшебник! И это все?
— Нет, еще надо выпить со мной и рассказать… что тебя мучает. Снимешь с души — легче станет.
Я выпиваю большую рюмку и целую его в щеку.
Как я мог ему рассказать: весь этот ужас, бред, патологию, грязь — кошмар.
Через десять дней, несмотря на все протесты отца, я переехал на Кировскую.
Дом был старый, деревянный и пах прошлым столетием. Переулок тихий, извилистый и по своей кривоколенчатости мог возникнуть только со дня основания Москвы. Как посада. То есть в четырнадцатом веке примерно, если верить легенде. Так как истории верить нельзя. Согласно ученому, проведшему долгие годы в Петропавловской крепости и написавшему многие тома там, все было переписано и пересочинено в пятнадцатом веке, после возникновения и расцвета книгопечатания. Когда купцы продавали издателям тексты, выдавая их за оригиналы прошлых веков. «Илиада» и «Одиссея», сочиненные лишь в пятнадцатом веке… А не Гомером, или легендой, про которую говорили. Библия тоже легенда, основанная на легенде, основанной на легенде.
Третий этаж дома был весь заколочен, и я жил на втором. Этого тоже было достаточно. У меня имелось восемь комнат, с которыми я не знал, что делать. Разве что устроить публичный дом, бордель и стать его настоятелем. Как ни странно, топили, энергию тогда никто не экономил (всё принадлежало народу), форточку приходилось держать все время открытой. Хозяина я уговорил взять хоть какие-то символические деньги. Он нехотя, но согласился.
Дома я предупредил маму, чтобы мой телефон никому не давали. Я сам дам.
Неделю я просидел один, длинными осенними вечерами осмысливая. Было уютно и жарко. Я ходил раздетый. Я вообще не любил одежду. Первая дама, которая посетила меня в новом доме, в череде многих, была Вика. Она привезла вино, фрукты и полную сумку всякой всячины, объяснив, что мы будем праздновать новоселье. Через пару часов возник Марек и Вивьен, Иларион с дамой, Марина с Ирой и кто-то еще. Марек бросил в бой свои ресурсы, в результате праздновали мы три дня и три ночи. Что мы праздновали, я так и не понял. Да это и не было важно. Благо, комнат много, мы были не в тесноте и не в обиде, и всем хватило. Марек предложил, что он расколотит и снимет третий этаж. На что Иларион сказал, что притон можно устраивать на первом и втором этажах, для этого не надо расколачивать третий. Все долго смеялись. Потом чокались и пили.
Вечером Вика купает меня в ванне и моет губкой спину.
— Поразительно, что здесь сохранилась старинная ванна. — Ее грудь касается моей головы. Она в красивом шелковом французском лифчике и трусиках, подарки Алексея. Мне нравится наряжать ее, мне нравится одевать женщин. Я вздрогнул. Я одевал другую, замшевая юбка лепестками. Раз, забыв, она приехала в этой юбке ко мне. Я помог ей раздеться, снять пальто и не поверил своим глазам. Метнувшись на кухню, я схватил нож-тесак и, сорвав с нее юбку, стал располосовывать на части. Вонзая нож, как безумный.
«Я забыла, Алешенька, прости, я забыла».
Час спустя ее тело лианой обвивалось вокруг меня, умаляя о прощении.
— Алеша, почему ты вздрогнул? У тебя по бокам шеи как будто штыри торчат. Ты чем-то озабочен?
— Нет, тебе показалось.
— Я помассирую твои плечи и спину. Можно?
— Кинодива спрашивает простого грешного?..
— Не называй меня, пожалуйста, так, я хочу быть просто твоей девушкой. Ты же знаешь, а в кино я снимаюсь для мамы.
Она касается опять моей спины и скользит вдоль позвоночника. Вика не возбуждает меня так, как другие. Почему-то. Хотя возбуждает миллионы других — на экране.
— Ты все еще думаешь об этой бывшей девушке и твоем брате?
— С чего ты взяла?
— Так, показалось.
— А почему ты спросила?
— Извини, если я сказала что-то бестактное.
В эту ночь я не хочу, чтобы она оставалась у меня, и отвожу ее домой.
В институт на лекции я не хожу, а если меня и затаскивает Ирка, то совершенно не смотрю в ту сторону, где могу наткнуться на змеиную головку. После семинара меня ловит Света, дева-пава, и говорит:
— Алешечка, я слышала, что у тебя большая пустая квартира на Кировской.
— От кого же ты слышала?
— Птичка одна невеличка на хвосте принесла. Я могу помочь тебе заполнить ее.
Светочка — куколка, но развратная и учится в моей группе. Зачем ей диплом — непонятно, она и так доцент секса как минимум. Если не член-кор.
— Это в каком смысле, моральном?
— Ну почему же только моральном, Алеша, и физическом тоже.
Я улыбаюсь. Светочка:
— Я пока еще из плоти состою.
«И какой!» — думаю я.
— Итак? — Ее ореховые глаза смотрят на меня.
— Я должен приготовиться к такой важной гостье. Такому высокому визиту.
— То есть ты хочешь сказать, я должна ждать, пока цикл подойдет или фазы совпадут.
— Как вам угодно.
— Или попросту, когда настанет мой черед.
— Что-то в этом роде. Он давно настал, но мы учимся в одной группе, а там, где живешь…
Ошибок своих я никогда не повторяю.
— Ты хоть поколебайся чуть-чуть. А я тебе помогу…
— Что, удержаться?
— Нет, упасть!
Она улыбается недвусмысленно. Вот уж в чьих словах одна только правда, так в ее. Голая правда. Мы заходим на семинар.
Периодически Вика встречает меня у клуба «Каучук» на Плющихе. Иногда мне кажется, что знакомый воротник дубленки, купленной когда-то вместе, следует за мной через парк, но это мне только кажется. Такая кажущаяся жизнь. Я не желал, чтобы в институте знали, что я встречаюсь с актрисой кино. Ее и так постоянно узнают на улице. И вдруг я ловлю себя на страшной мысли: а что, если причина другая…
