– Чихает он, – печально сказал Ким, – понимаешь…
Аскольда тем временем сменил новатор-комбайнер. Уборочная шла хорошо, несмотря на сложные погодные условия. Опять корнеплоды придется у американцев покупать, подумал я.
– Ну так вызови ветеринара.
– Да вызывал я. Он, сука, говорит, антибиотик нужен. А на животных не полагается, сам знаешь. Достанете, говорит, отлично. Только учтите, я вам ничего не советовал.
– Сам и доставай.
– Он мне не продал. Послал меня. Может, решил, что я провокатор – откуда я знаю?
– Кто – он?
– Говорю, малый один, в Нижнем Городе. Шевчук такой. Мне один человек сказал…
Ветеринар, наверное, и сказал, подумал я. А вслух проговорил:
– Шевчук? Не Адам Шевчук случайно?
– Во-во! – обрадовался Ким. – Я так и думал, что ты его знаешь.
– Однокурсник он мой. Бывший.
Лицо у Кима сделалось совсем жалобным.
– Сходил бы, Лесь, а? Я денег не пожалею. Хороший кот, жалко. Уж такая умница.
Я вздохнул:
– Адрес хоть у тебя есть?
– Какой адрес? Он на станции очистки работает… вот и весь адрес.
– Так он небось днем работает. Где я его сейчас найду?
– Ну спросишь там. Лесь, ну пожалуйста. Ты ж там свой, тебе скажут.
– Какой я свой – теперь-то…
Комбайнер на экране благодарил за доверие, рассказывал, как осваивал сложную машину, и предлагал поделиться опытом… Кто-то за моей спиной пробормотал сквозь зубы: «обезьяна дрессированная». Я обернулся – какой-то молодой парень, лица в темноте не видно.
– Как я работать буду? – ныл Ким. – Считать как? Когда душа об нем болит… об паразите этом.
Я помолчал, потом проговорил:
– Ладно. Но ничего не обещаю.
– А и не надо, – обрадовался Ким.
Комбайнера сменил парижский губернатор, опять что-то там про уборочную – его я уже не слушал.
* * *
Отвык я от Нижнего Города – все тут не так, даже лифты в муниципалках: просто-напросто железные клети, и тянут их самые элементарные тросы. Почему-то они все время выходят у них из строя, эти лифты.
У винного ларька толклась компания подростков – все затянуты в черные кожаные куртки, все подстрижены чуть не наголо, даже девчонки, голоса у всех возбужденные, чуть визгливые. Я прошел мимо них беспрепятственно, хотя кто-то и свистел мне вслед. Но я был хоть и чужак, но свой чужак. Попадись им мажор, подумал я, живым бы он отсюда не ушел. И чего хотеть – согнали всех с низким ИТ в один район… а с другой стороны – где-то же они должны жить.
Никакой особой ностальгии у меня не было – только странное чувство узнавания, когда все кажется знакомым и одновременно немножко не таким. Я выбрал в крохотном скверике скамейку почище и присел – подумать, осмотреться. Жара последние месяцы стояла невыносимая – даже в сумерках было видно, как по руслу Днепра расползаются языки отмелей, а от них тянется пышная зеленая муть. Берега поросли ивняком.
И тут я увидел церковь. Пожалуй, только на Подоле и встретишь действующие церкви – остальные превращены в музеи истории атеизма, в Софиевском соборе на всеобщее обозрение выставлены орудия пытки – с тех еще времен, когда в Испании действовала катакомбная инквизиция. Потом-то мажоры ее поприжали. Жестокость им претит, что верно, то верно.
Из распахнутых двустворчатых дверей на брусчатку падала заплата света. Я поднялся со скамейки и направился туда.
Этой церкви самое меньшее лет четыреста – а если верить учебникам истории, то и больше. Построена она в честь отражения нашествия. Вот он – князь Василий, избавитель наш, основатель правящей династии, его лик сияет с настенной росписи, и крылья за спиной вздыбились, точно паруса прогулочной яхты. А в правом верхнем углу Ярослав Заступник, прямой его потомок, а вон и гетман Богдан, приведший все северные области под руку мажоров, – могучий человек, не уступающий Ярославу ни ростом, ни статью. И что это нынешняя государственная политика не в ладах с официальной религией, хоть убей не пойму – лучшей пропаганды Единения и придумать трудно. Но верхушка нынче помешалась на материализме, только и знает, что твердит, что нет таких вершин, которые не мог бы взять человек, – а только и добились, что с души воротит от этого ханжества!
Немолодой сутулый священник что-то там такое делал у алтаря – я растерянно топтался у него за спиной. Последний раз я был в действующей церкви, когда мне было года три от силы, – бабка потащила. Помню, нам обоим потом влетело.
Я кашлянул, и священник обернулся. Он был еще старше, чем мне показалось.
– Вы нездешний, сын мой? – мягко спросил он.
Врать смысла не имело, и я сказал:
– Я из Верхнего Города.
– Зачем вы пришли?
Я уже открыл было рот, чтобы сказать, что это не его дело, но тут священник мягко добавил:
– За утешением?
Я подумал.
– Не знаю. Пожалуй, что и так. Я… как бы это сказать… не вижу смысла.
– От вас ничего не требуется, – мягко сказал священник, – просто – поверить.
Я покачал головой:
– В том-то и беда, отец… я ведь не религиозен. Я ведь естественник. Там, где вы видите волю божию, я вижу лишь… необходимость. Или хуже того – случайность.
– То, что мы называем случайностью, – сказал священник, – на деле может оказаться частью божьего промысла.
И ведь этот проклятый твердолобый атеизм мажоров мне претит. Почему же я сопротивляюсь возможности поверить? Просто потому, что я знаю – как это на самом деле было? Но ведь нет никакого «на самом деле»…
– Тут, – сказал я, – я с вами согласен. Вполне. Не в этом дело… Церковь не признает за грандами первородного греха, верно, отец?
Священник поднял на меня прозрачные глаза.
– Грандам, – сказал он твердо, – первородный грех неведом ни в каком виде. Но и на них есть свой грех – иначе они бы не были изгнаны из рая… позже, чем люди. Но изгнаны.
– С чего бы? – сухо спросил я.
– Гордыня, – коротко ответил священник. – Когда гранды остались любимыми детьми Господа, они возгордились. Мы лучше людей – вот так сказали они. Мы почти равны самому Господу, а уж ангелам его – и подавно. Ибо мы и есть они… И мощь их была велика, и разгневался Господь, и низверг их на землю, и покарал Всемирным потопом. Тогда уцелел лишь один из них – единственный, кто не был настолько горд, чтобы поверить человеку. Ною. И взойти в ковчег. С тех пор гранды и люди – братья, и гранды пекутся о людях, как старшие братья – о младших.
– Это звучит довольно странно, – заметил я, – если учесть, что нынче мажоры не очень-то поощряют религию.
– Не надо путать теологию с текущей политикой, друг мой, – заметил священник, – тем более, что в Государственном Совете немало и людей.
– Да, – сухо сказал я, – двадцать пять процентов. Соответственно квоте.
– А сколько бы вы хотели? – поинтересовался священник. – Пятьдесят? Или сто?
Тут только я сообразил, что батюшка вполне может быть человеком государственным – ходили слухи, что ты просто не можешь получить приход, если не ладишь с властями. Вода камень точит – святой отец донесет, выплывет на свет Божий наше с Кимом общее дело, то да се… тогда мне будет одна дорога – прямиком в Нижний Город, считать палочку Коха в отстойниках. Валька меня убьет.
Я сменил тему.
– Где тут станция очистки, отец, не знаете?
– А у доков, – ответил священник. – Выйдете на Андреевский спуск – до конца, а там вниз и направо. Только сейчас там никого нет, наверное.
– Да мне только спросить. Дежурный-то наверняка есть.
Я поблагодарил и направился к выходу. Какая-то женщина чуть не столкнулась со мной в дверях – в смутном пламени свечей ее фигура казалась нереальной, словно сошедшей с настенной росписи… Задев меня горячим плечом, она прошла в глубь церкви, и я, обернувшись, успел увидеть, как она торопливо опустилась на колени у алтаря.
За то время, что я был в церкви, снаружи кое-что изменилось: Подол, одно слово… В скверике раздавались возбужденные голоса – кто-то явно кого-то бил. Я уже было хотел обойти свалку стороной – подростки со своим территориальным инстинктом хуже разъяренных павианов; вечно лупят кого-то, кто забрел не на свою территорию, или борются за переделы границ участка, но потом сообразил, что бьют-то мажора.
Обычно у них хватает ума сюда не забредать – разве что с официальными визитами, при охране и телевизионщиках. Мажор отбивался как мог, но, во-первых, противники превосходили его числом, во-вторых, ему мешали крылья. Крылья у них рудиментарные – с места поднять не могут, только поддерживают в воздухе, но сейчас инстинкт взял верх над здравым смыслом – мажор яростно хлопал своими придатками, точно перепуганная птица, но только подпрыгивал на месте.
Какой-то малый отошел в сторону и поднял с земли обрезок железной трубы – я понял, что дело зашло далеко, и преградил ему путь.
– Ты чего, мужик? – спросил парень почти дружелюбно. – Давай, вали отсюда.
– Оставьте его, ребята, – сказал я, стараясь говорить как можно более нейтральным тоном, – хлопот ведь не оберешься.
