Владимир Соколовский - Уникум Потеряева

Но тут наверху грянули перемены. Некий унтер-офицер, изрядно хлебнув с утра тростниковой огненной воды — мфуду, исполнился вдруг чувства мести к взводному лейтенанту, накануне избившему его палкой за отправление большой естественной потребности рядом с президентским дворцом. Забежав в казарму, он выхватил из пирамиды свой верный АКМ и расстрелял офицера вместе с юным новобранцем, с которым тот занимался любовью в кладовке. Брызги крови, визгучий рикошет завертевшихся в темном пространстве пуль отрезвили его, заставили думать о собственной смерти, скорой и ужасной; он выскочил в жилое помещение и, перекрывая вой испуганных сослуживцев, призвал немедленно свергнуть ненавистную власть плутократа-президента и его марионеток, обещая в случае удачи трое суток поить дорогих друзей и соратников крепкой мфуду и отдать им на тот же срок в бесплатное пользование Пфебе, вонючее предместье столицы Угугу, где жила продажная любовь. При этом он намекнул, что действует не столько от своего имени, за его спиною стоят могучие международные силы. Продолжая выть, солдаты расхватали оружие, забили в него полные рожки и покинули казарму. Через полчаса президентский дворец был взят, защитники и обитатели всех его семи комнат безжалостно уничтожены, унтер-офицер провозглашен главою новой власти. И он, и его сподвижники были вечно пьяны, ужасающе подозрительны и жестоки. И, узнав однажды, что на территории вверенного ему государства кучка неких образованных людей собирается вместе в саванне (самое место для конспиративных сборищ!), и при этом не только пьют огненную воду, прыгают через костры и занимаются любовью — а и ведут странные, подозрительные разговоры, — приказал командующему сухопутными войсками в звании главного маршала немедленно поднять по тревоге всех его подчиненных числом триста пятьдесят два человека и двигаться походным порядком в сторону, где действует гнездо бунтовщиков. Главное — строгость и неуклонность; он со свитою прибудет позднее. Не прошло и недели, как любители плясок при кострах, томных воспоминаний и интеллектуальных дискуссий маялись уже, привязанные к кольям, плевались крутою слюной и кляли соплеменников, выловивших и представивших их на суд за малую мзду. На вершине небольшого, насыпанного к этому случаю холма в роскошном высоком кресле самой изящной работы, вывезенном с парижского аукциона старинной мебели, сидел сам президент. Это был как бы его полевой трон, возимый следом на специальной машине. Рядом мыкался серый от страха отец Мбумбу: первым своим приказом могучий бвана велел изрубить на части старого вождя, заменив его ближним родственником. Теперь он вершил свой беспощадный суд над дурачками, легкомысленно возомнившими, что уж в родной-то саванне они — сами себе власть, и сами над собою присмотр. Человека подводили к креслу и распластывали по земле, дабы он не смел даже глянуть из своего ничтожества на Великого Владыку. Президент хрипло и отрывисто кидал несколько вопросов, и столь же хрипло выносил приговор. По саванне полыхало уже несколько костров; оттуда несло обуглившимся мясом, слышались ликующие крики ребятишек. У некоторых соплеменников алчно вздрагивали ноздри, и взгляд мутился: давало себя знать людоедское прошлое. Кое-кого из бедняг разрубили на куски: в тех местах рылись, чавкая, свиньи, и пьяно визжали собаки. С немногими обошлись милостиво: лишь выдавили глаза, отрубили одну или обе руки, подрезали сухожилия на ногах.

Когда дошла очередь до Мбумбу Околеле, отец его пал ничком у подножия трона; сморщенное темя его дрожало, и он боялся хоть звуком, хоть движением напомнить о себе.

— Кто это, и в чем его вина? — спросил владыка своего верховного советника.

Давняя придворная традиция страны Набебе предписывала подчиненным обращаться к высшему властелину только стихами, сопровождая их изящными телодвижениями. Верховный советник, в своем полосатом бубу и полосатой же шапке чрезвычайно похожий на опасного международного рецидивиста, выпрыгнул вперед, и, сплясав замысловатый танец, запел:

Чудо Вселенной прикрыл глаза, разомкнул толстые губы, соединил два пальца, — знак вынесения приговора, как вдруг подлежащий каре диссидент тонко запел, изящно подвиливая задом:

Услыхав слово «предсказать» Владыка, обожающий, как и всякий тиран, мистику, буркнул:

— Этот вонючий… Он — что? Нгоку??[15]

Советник исполнил сложный танцевальный каскад, и пнул Мбумбу:

— Продолжай говорить!

— донеслось от земли.

— Нет, он не простой нгоку, — захрипел президент. — Начерти свой знак, ублюдок!

Мбумбу оторвал лицо от земли, и быстро вычертил на песке свастику, священный знак индов. Тут же нос его чуть не расплющился: сверху на затылок обрушилась тяжелая ступня советника. Отдышавшись, он вновь запел:

Забывшись в творческом экстазе, Околеле поднял снова голову, глянул на властелина. Столь немыслимое нарушение этикета взбеленило советника: забыв об изящности движений, он взмахнул мечом, чтобы изрубить нахала на мелкие куски, — но стоящий неподалеку главный колдун страны Набебе, упрежденный президентом, так шмякнул его сзади своей огромной дубинкою, что советник распростерся на песке и торопливо засучил ногами.

— Не надо его трогать, — сказало Чудо Вселенной. — Это — полезный человек.

Тотчас два воина подхватили беднягу подмышки, посадили, и, запрокинув голову, стали вливать ему в рот тростниковую водку мфуду. Потом они же втащили его в одно из деревенских жилищ — низкую хижину из сухого коровьего навоза, — и бросили на пол. Там с Мбумбу быстро сошел всякий хмель: его принялся больно бить палкою сам командующий сухопутными силами в маршальских витых погонах. Избив, сунул на подпись бумагу, суть которой оставалась единою во всех веках и народах: сотрудничать и доносить. Мбумбу подписал, — а куда ему было деться?

Да он, в-общем, подписал и забыл об этом в тот же день, радостный тем, что уцелел в такой заварухе; притом цивилизация, какой бы ни была она в далекой Москве, научила уже его относиться к подобным вещам достаточно цинично: да идут они все! Случись чего, додумайся племя нгококоро, к примеру, до идеи самоопределения — куда бежать, кому о том доносить? Если и бумага-то, которую он подписал, была напечатана на русском языке; вряд ли в окружении президента остался хоть один человек, способный ее прочесть. Это просто был ритуал, неизбежный для государственных игр. Ведь любое общество есть система; система же, и этому учит даже марксизм, есть единство и борьба. Да, противоположностей. А во всякой противоположности человек, стоящий у власти, видит врага, и стремится его уничтожить. Но сначала — выявить. Отсюда — и суть, и смысл любой агентурной работы.

Дело, в конце концов, вовсе не в ней. Саванна большая, там можно спрятаться даже и от главного маршала с его войском неполного батальонного состава. И пустить слух, что тебя сожрали крокодилы, или задрал леопард, или затоптал слон, или закусали павианы. Гораздо важнее другое: власть развращает неумных людей до степени, когда они искренне начинают верить в свое всемогущие и неуязвимость. А вдруг какой-нибудь субалтерн-офицер, будучи зстигнут в караульном помещении самим президентом за приготовлением и употреблением любимого лакомого блюда владыки — жареных жуков, дуду, не захочет с ним поделиться, и всадит в его тело половину автоматного рожка? Перебьет той же очередью охрану, и поднимет мятеж? Лучше от смены президента, понятно, не станет никому, — а вот хуже?.. Начнут ловить умников, уцелевших от прежних побоищ, чтобы было на кого свалить позор старого правления, рубить на куски вождей, жрецов, колдунов, садить на эти места своих ставленников… И тут-то спас жизнь случай, ум, воля, реакция, не позволили уйти раньше времени в мир кекоморо — мертвых, второй раз от судьбы не уйти… А замешаться в массе резвых соплеменников, стайками бегающих по саванне и добывающих ньяму, мкате, маджи и мафута — мясо, хлеб, воду и жир стрелой, копьем, капканами и разными сложными манипуляциями — ему очень не хотелось: все же он вырос в семье вождей, получил образование, — нет, увольте, надо искать иное решение…