Но в ту же ночь он забыл обо всем и пустился во все тяжкие. И все обошлось. А ребята сидели в своей норе в Вейсензее и помирали от страха. На следующий день они тайком заехали за ним, чтобы снова увезти его к себе, но Рейнхольд об этом и слышать не хотел, его неудержимо тянуло к некой Карле, которую он вчера только открыл.
Рейнхольд оказался прав. О Франце Биберкопфе не было ни слуху ни духу. Исчез человек, будто ветром сдуло! Исчез, ну и слава богу. И все снова выползли на свет божий и, довольные, разошлись по домам.
А у Рейнхольда — пир горой. Упомянутая Карла уже у него. Светлая, как лен, блондинка. Она принесла с собой три бутылки водки. Сам он пропускает по маленькой, зато она хлещет напропалую. А он думает: "Пей, голубушка, пей. Придет время, и я свое выпью, на прощанье. А там — адью, дорогая!"
* * *
Верно, кой-кто из читателей беспокоится о судьбе Цилли. Что-то станется с бедной девушкой, если Франц не вернется или если его уже нет в живых, — ну, словом, если нет его? Эта не пропадет, будьте уверены! О ней беспокоиться нечего; такие бабы что кошки — всегда падают на ноги. У Цилли, например, оставалось денег еще дня на два, а во вторник она, как и следовало ожидать, встретила на улице Рейнхольда: да, да, именно Рейнхольда, самого шикарного пижона с Алекса. Он был в настоящей шелковой рубашке и как раз собирался кого-нибудь подцепить. Цилли была потрясена и долго не могла решить, то ли она снова влюбилась в этого человека, то ли ей хочется свести с ним старые счеты.
Она, почти по Шиллеру, прячет кинжал под плащом. Правда, в данном случае это не кинжал, а кухонный нож, но все равно она пырнет им Рейнхольда в отместку за все его подлости, пырнет куда придется! Постояла она с ним у ворот своего дома, а он знай любезничает. Две красные розы, холодный поцелуй… Ладно, — думает Цилли, — болтай хоть до завтра, я тебя все равно пырну! Но только куда? В какое место? Этот вопрос ее очень беспокоил. Нельзя же, в самом деле, портить ножом такой дорогой костюм, жалко костюма — уж очень он ему к лицу. Прошлись они немного. Идет Цилли с ним рядом, стучит каблучками. А потом, возьми и спроси, уж не Рейнхольд ли сманил ее Франца? Как то есть сманил? Да так, очень просто. Франц не явился домой и посейчас его нет, что с ним могло случиться? А от Рейнхольда как раз Труда ушла. Значит, — дело ясное, тут и говорить даже не о чем. Рейнхольд сплавил ее Францу, а тот и сбежал с ней. В том-то и штука!
Изумляется Рейнхольд, как это она так скоро все разнюхала? Что ж тут удивляться? Сходила к его хозяйке, та и рассказала ей, какой у него вышел скандал с Трудой.
И начала тут Цилли его честить. Это она для храбрости себя подзадоривала, шуточное ли дело — ведь собиралась ножом пырнуть человека! Дрянь ты, кричит, негодяй, небось снова другую завел, по глазам твоим вижу.
Но и Рейнхольд не слепой! Тут за километр видно что: во-первых, у Цилли нет денег, во-вторых, она зла на Франца и, в-третьих, она до сих пор любит его, красавчика Рейнхольда. Еще бы, в таком костюме перед ним ни одна не устоит, особенно если по второму разу, "реприз" так сказать. И Рейнхольд тут же принял решение по всем трем пунктам. Первым делом он выделил Цилли 10 марок. Во-вторых, ругательски изругал Франца Биберкопфа. Где эта дубина пропадает, хотелось бы знать? (Угрызения совести? Какие еще там угрызения совести! Орест и Клитемнестра? Это еще что за личности? Рейнхольд о них и слыхом не слышал. Он просто от всей души хочет, чтоб Франц оказался покойником и чтобы труп его даже не опознали.) Но Цилли тоже понятия не имеет, куда делся Франц. Стало быть, крышка ему! Подумал так Рейнхольд и расчувствовался и перешел к третьему пункту — о возобновлении спектакля.
— Сейчас, — говорит, — место занято, но в мае ты можешь опять наведаться.
— Рехнулся ты! — огрызнулась Цилли для вида, а сама рада — ушам своим не верит!
А Рейнхольд осклабился:
— Пусть рехнулся.
Попрощался он с ней и пошел своей дорогой. Рейнхольд, ах, Рейнхольд, прелесть моя, Рейнхольд, мой Рейнхольд, люблю лишь тебя…
Перед каждой пивной он останавливался и благодарил создателя, что на свете существуют спиртные напитки. Что стал бы он делать, если бы вдруг закрылись все кабаки или в Германии ввели бы "сухой закон"?
Надо запастись на всякий случай. Сказано — сделано. "Ловкий я парень", — думает Рейнхольд, стоя в винном магазине и читая этикетки. Теперь-то он знает, что коли понадобится, то у него не только большой, но и средний мозг сработает.
Таким образом, ночь с воскресенья на понедельник прошла для Рейнхольда без последствий, — во всяком случае, до поры до времени. Вы спросите, есть ли на свете справедливость? Скажем прямо — пока что нет, во всяком случае до этой пятницы не было.
НОЧЬ С ВОСКРЕСЕНЬЯ НА ПОНЕДЕЛЬНИК. ПОНЕДЕЛЬНИК 9 АПРЕЛЯ
Франц был без сознания. Ему впрыснули камфару и морфий, уложили в чью-то большую легковую машину. За два часа домчали его до Магдебурга. Остановились на площади возле церкви. Двое сопровождавших его мужчин чуть дверь не выломали в местной клинике. Оперировали Франца той же ночью. Правую руку отняли в предплечье, извлекли осколки кости; ушибы грудной клетки и правого бедра оказались, сколько можно было судить, незначительными; правда, врачи не исключали возможности внутренних повреждений, например — небольшого разрыва печени; но серьезных опасений на этот счет пока не было. Сказали, надо выждать.
— Много ли он потерял Крови? Где вы его нашли?
— На Н-ском шоссе. Там же лежал и его мотоцикл. Вероятно, на него наехали сзади.
— А машину, которая его сбила, вы не видели?
— Нет. Когда мы наткнулись на него, он уже лежал на дороге. Незадолго до этого мы расстались с ним в NN. Он поехал налево.
— Да там гиблое место, темно очень!
— Вот, вот, там это и случилось.
— А вы, господа, еще задержитесь здесь?
— Да, пробудем несколько дней: это мой свояк, жена его приедет сегодня или завтра. Мы остановились в гостинице напротив, на случай если что-нибудь понадобится.
У дверей в операционную один из мужчин еще раз обратился к врачам.
— Дело, конечно, гнусное, но нам не хотелось бы придавать его огласке. Во всяком случае, мы просили бы вас никуда ни о чем не заявлять. Лучше дождаться, пока больной придет в себя, и узнать, как он сам думает на этот счет. Насколько нам известно, он не любитель судебных процессов. Он, знаете, сам как-то сбил человека, и нервы у него с тех пор пошаливают.
— Как вам угодно.
— Пусть поправляется, а там посмотрим.
В понедельник, в одиннадцать утра, перевязка. В это время виновники несчастья, в том числе и Рейнхольд, пьяные в дым шумно гуляют в притоне у Пумса в Вейсензее. Франц пришел в себя, осмотрелся. Он лежит на чистой койке, в светлой палате, грудь у него туго и как-то пугающе забинтована. Спросил сиделку, где он. Та передала ему, что слышала от дежурной сестры и подхватила из разговоров. Франц в полном сознании. Все понимает, пытается нащупать правое плечо. Но сиделка взяла его руку и положила ее поверх одеяла: не надо двигаться! Да, помнится, когда он лежал в грязи на мостовой, из рукава текла кровь, он это ясно чувствовал. А затем около него появились люди, и в этот момент у Франца словно просветление наступило. Он знал теперь, что надо делать. От железных ударов Рейнхольда по рукам, во дворе, на Бюловплац, Франца стало трясти, земля тряслась под ним, Франц ничего не соображал.
Когда он затем ехал в машине, дрожь не унималась, хотя Франц и старался не замечать ее.
А когда он пятью минутами позже лежал в уличной грязи, что-то шевельнулось в его мозгу. Мысли будто выплыли из мглы, зазвенели, зазвучали… Франц словно окостенел — он понял, что попал под машину, но не ощутил ни страха, ни тревоги. Что же, каюк мне? Вроде того. Но тут же он твердо и ясно сказал, куда его везти. Если мне каюк, то туда и дорога, а впрочем нет. Выживу. Ему перетянули раненую руку подтяжками, как жгутом. Хотели отвезти его в больницу в Панкове, но он, словно охотничья собака, следил за каждым движением стоявших около него людей. Нет, не в больницу, и сразу назвал адрес на Эльзассерштрасе — там живет Герберт Вишов, его товарищ с прежних времен, до Те-геля. Вот вам адрес, пожалуйста! Что-то шевельнулось в его мозгу, когда он лежал в грязи на мостовой — мысль выплыла из мрака, зазвенела, зазвучала… Словно осенило его в этот миг, — теперь он твердо знал, что надо делать.
Только бы не засыпаться. Герберт наверняка живет, где и жил, сейчас он, наверно, дома. Люди, подобравшие Франца, забежали в указанную им пивную на Эльзассерштрассе и спросили Герберта Вишова. Сразу же из-за столика поднялся стройный молодой человек, сидевший рядом с красивой брюнеткой. Что там случилось? Где? В машине?.. Франц? Он выбежал на улицу, брюнетка за ним, а следом половина пивной. Франц лежал и ждал — он знал, кто придет сейчас к нему. Он победил время!
