В дальнем углу помещения натренированный глаз капитана выхватил высокий и узкий железный ящик – оружейный шкаф. Внутри, без сомнения, хранилось помповое ружье, а то и охотничий карабин «Сайга», прямой гражданский аналог военного автомата Калашникова. И карабины, и ружья давно уже свободно продавались всем желающим гражданам страны, включая уголовников и бандитов, по предъявлении ими охотничьего билета и разрешения из милиции. Судя по тому, что шкаф находился на виду, авторитет Соловей оформил все бумаги на свои стволы как положено, и капитан решил не поднимать вопроса.
Позвоню завтра участковому, подумал он, и науськаю коллегу. Пусть придет и проверит, правильно ли хранится огнестрельное имущество. Не дослан ли патрон в патронник?
А ведь я знаю, Соловей, почему твой шкаф при входе вмонтирован. Хорошо знаю. И ключик явно где-то здесь же, под рукой. И боеприпасы наготове. А все для того, чтобы не терять времени, когда в дверь начнут ломиться твои коллеги. Мгновенно встретить нападающих огнем. Ведь врагов у тебя, Соловей, немало. Такая твоя жизнь бандитская.
Моя, правда, не лучше.
Тем временем крепко помрачневший авторитет отбрел в глубину квартиры и вернулся, одетый уже в спортивный костюм: по понятиям, чисто черный.
– Вещи брать? – деловито спросил он.
– Пока не надо. Только паспорт. Кстати, давай его сразу сюда.
Неуловимо приободрившийся, Соловей нацепил обувь, пригладил перед зеркалом короткие волосы, вручил капитану свой личный документ и только потом бросил на свою подругу суровый взгляд.
– Позвони пацанам, – негромко, на пределе слышимости, приказал он.
А мальчик, безошибочно уловив тяжелую тревожность происходящего, надул губы и тихо спросил:
– Пап, ты куда? Опять в тюльму, да? В тюльму? Мам, папу куда? В тюльму?
– Нет, сынок, – спокойно ответил авторитет. – Я на переговоры. Скоро вернусь, понял?
Собака не выдержала и рявкнула густым басом.
– Фу! – крикнул Соловей. – Угомонись, дурак! Давай, начальник, пошли уже…
Шагая к лифту вслед за сутулым, невысоким авторитетом, засовывая паспорт во внутренний карман, капитан поймал себя на том, что ему не жаль ни несчастной, полуразрушенной женщины с оплывшим телом, ни даже маленького мальчика с розовыми ушами и неровно остриженными волосиками. Капитан знал, что имеет и душу, сердце, знал доподлинно, потому что грубая милицейская его душа, бывало, разрывалась на части, а сердце кровоточило. Женщины и дети ни при чем, они не виноваты, они беспомощные жертвы бесконечной войны. Да только война эта развязана никак не капитаном.
Может быть, мальчик вырастет, и впитает от своего отца ненависть к ментам, и пойдет по его же дороге. Или наоборот – сын возненавидит образ жизни родителя и станет добропорядочным честным гражданином, инженером или архитектором. Так или иначе – капитан здесь ни при чем, он посторонний элемент, он делает свою работу.
– А что за хрень, командир? – спросил Соловей, едва сели в машину и поехали. – Какой болт ты меня дернул? Что за срочная потребность? За мной ничего нет. Я сухой и чистый.
– Помолчи, – процедил капитан.
– Как скажешь.
Некоторое время действительно молчали. Авторитет смирно сопел, капитан рулил, пытаясь отыскать удобную полосу движения в потоке машин. Но вдруг внутри головы капитана ожило, запульсировало, затяжелело; он поморщился, потер пальцем висок и вполголоса выругался.
– Голова болит? – осведомился Соловей.
– Ну.
– И у меня, – печально сказал авторитет. – Давление поменялось. К вечеру снег пойдет.
– К обеду. А что у тебя с головой?
– Отшибли. Твои друзья, кумовья тюремные. Во Владимире, в девяносто девятом. С тех пор мучаюсь…
– А меня – фугасом долбанули. Твои друзья, бандюки чеченские. В Аргуне, в две тысячи первом. Закопали мину на обочине, а я мимо на броне ехал…
– Так ты, значит, по горячим точкам специалист?
– Сказал же – помолчи. Поговорим, когда приедем.
– О чем? – патетически возопил авторитет и интенсивно заерзал. – О чем? Я сто лет не при делах! Ращу сына! Живу тихо!
– По паспорту, – возразил капитан, – у тебя нет ни сына, ни жены.
– А в натуре – есть.
– А по паспорту – нет.
– А ты на бумажку смотришь или на человека?
– Я смотрю и туда, и туда. И еще – в другие стороны. Ясно? А теперь умолкни. Думай о том, чего натворил.
– Чего я натворил? Чего я натворил? За все, что я натворил, мною уже отсижено! И ты это знаешь.
– Разберемся.
Капитан испытывал удовольствие. Он пребывал в своей тарелке. Он уже понял – по жестам клиента, по суете конечностей, по подергиваниям некрупного квадратного кадыка вдоль жилистой коричневой шеи, – что тут он найдет все, что ищет.
Подъехали к отделению. Едва машина вкатилась в ворота и встала в один ряд к трем сине-белым «луноходам», едва несчастный гражданин Соловьев увидел автоматчиков в серых куртках, едва проникся аурой ментовки, как стало ему совсем кисло. За предплечье выволок его капитан из салона, протащил через крыльцо (часовые у входа хохотнули и сплюнули), шепнул дежурному пару нужных слов, повлек на второй этаж, завел в кабинет и усадил на стул, а сам грузно утвердился напротив, за столом, выстраивая классическую мизансцену: подозреваемый психует и сучит ногами, а хладнокровный сыщик формулирует вопросы не в бровь, а в глаз.
Безусловно, находящегося в отпуске, то есть не при исполнении, милицейского функционера никто бы не пустил в отделение, находящееся на чужой «земле», и не позволил бы проводить приватные беседы с подозреваемым уголовником. Но начальник отделения приходился капитану старым приятелем и даже в некотором роде боевым товарищем и без лишних разговоров разрешил капитану делать все, что тот задумал.
– Короче, – басом начал капитан, закуривая, – есть мнение, что ты порешил бизнесмена Матвеева.
– Кого? – заорал напрочь испуганный Соловей. – Матвеева? Да ни в жизнь! На кой болт мне сдался этот фуцан, чтобы его разменивать?!
– Тогда зачем ты его разменял?
– Кто? Я? Разменял? Да ты все попутал, командир! Отродясь мне не надо разменивать таких беспонтовых пассажиров! Что, вообще, за базар? Где улики, вообще? Где все? Да я ствол шесть лет в руках не держал! Я сухой, понял? Наглухо сухой! Я никак нигде не при делах! Живу – тихо, дышу – ровно! Мне сорок два года, я нормально стою, мне коммерсантов разменивать вообще без мазы! Оно мне никак вообще не надо!
– Тогда кто его разменял?
– Кого?
– Матвеева! – заорал капитан. – Матвеева! Где Матвеев?! Кто его разменял?!
– Бля буду, начальник, я не в курсе. Отвечаю.
– Значит, знаешь Матвеева?
– Конечно. Но я его не трогал. И близко не подходил. Он мне не нужен. Это левый крендель. Я с ним особых дел никогда не имел.
Капитан проделал амортизирующий жест.
– Тебе сорок два. И мне сорок два. Мы договоримся. Матвеев – твой коммерсант?
– Считается – мой.
– Ты с него имел?
– Как водится.
Капитан рассвирепел:
– Выражайся яснее! Гражданин Матвеев пропал без вести! Есть подозрение – погиб насильственной смертью! Сформирован круг подозреваемых!
– Отвечаю, командир, я его и пальцем не касался. Таких, как он, у меня пятнадцать человек. Каждый башляет по штуке в месяц, вот и весь мой кошт… Я ж скромный…
– Пятнадцать тысяч долларов в месяц – это скромный?
– Я ж отдаю! Ты что, не понимаешь? Я ж почти все отдаю! Я ж не один! Я ж отчисляю! Я ж в системе! Ты чего, в натуре, мальчик, что ли? Ты меня реально удивляешь…
– Где Матвеев?
Авторитет Соловьев мудро вздохнул.
– Крест на пузе, начальник, – я не при делах Ничего не знаю. И знать не хочу. Матвеев вино французское гонял из-за бугра, здесь толкал по кабакам, имел свой доход, людям – уделял, как положено. Больше я ничего не знаю. Моя задача – скромная. Сберечь интересы пацанов.
Капитан решил, что пора делать нажим.
– Ты мне свою пацанскую демагогию не толкай! Я ее прохавал сто лет назад!
Он вскочил, обежал стол и навис над клиентом, словно Змей Горыныч. Дракон, блюдущий закон.
– Кому и что ты там отчисляешь – я и без тебя знаю, и об этом мы еще поговорим в другом месте! А еще – в твой шкафчик оружейный заглянем! Сынок-то твой правду сказал! На тюрьму поедешь! Там твое место! Чего молчишь?
– А что тут скажешь? – с неожиданным философским спокойствием возразил авторитет, глядя в сторону. – Когда менты волну гонят – пацаны терпят.
– Что? – взвыл капитан. – Кто волну гонит? Я – волну гоню? Ладно! Успокоимся теперь оба!
Он схватил с пыльного подоконника графин с водой, крепко хлебанул из горла, а остальное – примерно литр – вылил прямо на голову авторитета; тот крупно вздрогнул и попытался сделать протестующий жест руками, но тут же огреб короткий удар в грудь, задохнулся и явно понял, что прочих резких движений лучше не совершать. Свинец же дал волю своей ярости, рванул со стола пепельницу, забитую кривыми потемневшими окурками, и швырнул содержимое в лицо недруга. Смрадные частицы пепла, кусочки табака прилипли к мокрому лицу авторитета, ко лбу, к ушам. Соловей не пошевелился – только зажмурил глаза, и плотно сомкнул бесцветные губы, и сыграл сухими скулами.
