Тишина.
У матери даже дыхание перехватило.
— Ну знаешь… знаешь… Это все-таки поразительно! — проворчала она про себя.
Отец сел, положил руки на стол, приготовился есть. Его спокойствие обезоруживало мать.
— Если бы я знала, что ты приедешь сегодня, — сказала она Жюльену, — я бы испекла пирог со сливами. На большом дереве в конце сада есть спелые.
Жюльен ел с аппетитом. Прожевав, он предложил:
— Испеки завтра. Если хочешь, я нарву слив.
Когда он наконец управился с помидорами, мать спросила:
— Так где же ты был?
— Ну, этого в двух словах не расскажешь!
Продолжая есть, он начал описывать свое путешествие. Юношу из Домбаля он оставил в Лионе в городской больнице, дальше он поехал один и в общем потоке докатился до Тулузы.
Он прервал рассказ и принялся за яичницу, которую подала ему мать.
— Как-никак, а сегодняшнее событие надо отметить, — сказал вставая отец.
Он вышел. Мать спросила:
— А из Тулузы ты не мог вернуться раньше? Все уже давно дома.
— Потому что они вернулись сразу. Я бы тоже мог, но монеты у меня еще остались, и я подумал: «Глупо быть так близко от моря и не повидать его». Понимаешь, я ведь не видел моря, а тут такой случай.
— Ты… ты…
Больше мать ничего не могла выговорить. Она видела, что сын не шутит. Он спокойно ел, макая кусочки хлеба в желток.
Ей понадобилось некоторое время, чтобы прийти в себя. Услышав, что хлопнула дверь погреба, она быстро, очень быстро сказала:
— Господи, как ты не понимаешь… Главное, не говори этого отцу.
— Но, мама…
Она волновалась. Она видела, что он не понимает, но продолжала настаивать:
— Придумай что-нибудь, все равно что, что хочешь, я… потом я объясню тебе… Но не говори ему… Ни в коем случае… Обязательно надо что-то придумать.
На лестнице уже слышались шаги отца. Она понизила голос:
— Очень тебя прошу.
Жюльен пожал плечами, как бы говоря: «Как тебе угодно. Но я не вижу тут ничего дурного».
Отец вошел. Он поставил на стол запыленную бутылку вина.
— Ему столько же лет, сколько тебе, — сказал он.
— Ты говорил, что бережешь эти бутылки к его свадьбе, — заметила мать.
— Боюсь, как бы оно не дало осадок, я даже по цвету замечаю.
Он поднял бутылку и посмотрел ее на свет. Потом, поставив обратно, прибавил с улыбкой:
— А кроме того, ты предпочитаешь красное.
— Что обо мне говорить, — сказала мать, — сейчас, когда у меня все внутри перевернулось…
Отец перебил ее:
— Да ты понимаешь, какое это вино! Надеюсь, ты не будешь от него нос воротить. Особенно сегодня.
Она не ответила. Она посмотрела на Жюльена. Она думала о его поездке; о том, что он вбил себе в голову обязательно доехать до моря… Думала и о своем обете господу богу… Ей вдруг захотелось смеяться, но она сдержалась.
Отец как раз спросил:
— А что ты делал в Тулузе?
— В Тулузе народ не очень-то гостеприимный, — сказал Жюльен. — Тамошние жители прозвали нас колорадскими жуками. Все равно как мы немцев зовем бошами.
Жюльен рассказывал о своем житье в Тулузе. Мать не спускала с него глаз, стараясь напомнить сыну его обещание.
— А как ты возвращался? — спросил наконец отец. — Теперь уже все вернулись.
Жюльен ни на миг не запнулся. Тем же самым тоном, ничуть не смущаясь, он рассказал, что ему пришлось возвращаться кружным путем из-за взорванных мостов и разбомбленных городов.
— Да, здорово разрушили нашу прекрасную страну, — заметил отец.
Жюльен улыбнулся и подмигнул матери, которая встала и пошла к буфету за банкой с вареньем.
Ей хотелось плакать и смеяться, поблагодарить сына и оттрепать его за уши. Никогда бы она не подумала, что он может так уверенно лгать. Все, что он рассказывал, было очень правдоподобно, и она уже стала сомневаться, может быть, он врал не сейчас, а тогда, когда говорил о Средиземном море? Несколько раз она чуть не крикнула: «Хватит, хватит и так, не надо больше».
Она была убеждена, что ему доставляет удовольствие лгать отцу. Чем больше старик ворчал, тем больше подробностей присочинял Жюльен.
— Все-таки можно сказать, что нам здесь повезло. Как я вижу, всюду вокруг куда хуже, — сказал отец.
Он откупорил бутылку.
— Только совсем немного, — сказал Жюльен.
Мать накрыла ладонью свою рюмку.
— Нет-нет, я не могу. Не заставляй меня, Гастон, я уверена, что мне будет нехорошо.
Отец недовольно поморщился и сказал Жюльену:
— Последнее время мать не ест, не пьет. Я просто не понимаю, как ее еще ноги носят.
— Не тебе бы говорить!
Жюльен посмотрел на родителей.
— Верно, — сказал он, — вид у вас у обоих неважнецкий. Честное слово, не скажешь, что вы жили дома и горя не знали. Можно подумать, что вы проехали больше километров, чем я.
Старики с улыбкой покачали головой, смотря на сына, который намазывал вареньем большой ломоть хлеба.
Отец пошел прилечь. Оставшись одна с Жюльеном, мать не сводила с него глаз. Она убрала со стола, не приняла только кофейных чашек и коробку с печеньем, ту, где на крышке изображены ветряные мельницы. Жюльен съел четыре оставшихся печенья и сказал:
— Знаешь, я все еще голоден.
Любо было смотреть, как он уписывает за обе щеки. Менее чем за час он съел больше, чем отец с матерью за всю прошлую неделю.
— Печенья больше нет, — сказала мать, — хочешь, я открою еще банку варенья?
— А яиц больше нет?
— Но ведь ты сейчас ел сладкое.
— Ну так что ж такого!
Он съел три яйца и еще варенья, а потом персики и сливы.
Мать не притронулась ни к сладкому, ни к фруктам. Но сегодня для нее это не было лишением. Ей еще меньше, чем все эти дни, хотелось пить и есть. Она смотрела, как ест Жюльен, и по всему ее телу разливалось приятное тепло. Она с таким удовольствием дала бы ему еще всего-всего, и побольше, и повкуснее. Все время она повторяла про себя: «Благодарю тебя, господи… он возвратился… Благодарю тебя за то, что ты вернул мне его».
Ей не хотелось говорить. На ум приходили все новые и новые вопросы, но она отмахивалась от них: «Потом, потом… Теперь у нас много времени… у нас много времени впереди».
Стояло лето, за окнами, разомлев в знойном безмолвии, дремал сад. Доброе, хорошее лето, оно позаботилось обо всем. Была война. А теперь она уже далеко. Да в конце концов не такая уж это была злая война, раз она пощадила Жюльена.
Мать не могла ни о чем думать. Не та у нее была голова, чтобы думать. А впрочем, сейчас у нее вообще не было головы, у нее было только сердце, которое теперь снова билось нормально.
Продолжая уплетать фрукты, Жюльен спросил:
— Скажи, почему ты не хотела, чтобы я рассказал о своем путешествии папе?
— А это правда, что ты прокатился к морю, вместо того чтобы поскорее вернуться домой? — спросила она.
— Но это удлинило мой путь всего на несколько километров, а на море я провел только четыре дня…
— Четыре дня… четыре дня.
Мать несколько раз почти про себя повторила эти слова. Она мысленно заново переживала те четыре дня. И все же она, не отрывая глаз, смотрела на сына, и ей хотелось обнять его, сказать ему спасибо за то, что он вернулся; спасибо за то, что заставил ее ждать; спасибо за то, что позволил ей…
Но вдруг она вспомнила об отце, о том, что эти последние дни он не жил, а мучился, о тоске, которая не покидала его. И тут же она вспомнила, что, когда Жюльен был ребенком и она прощала ему любую выходку, отец говорил: «Он плюнет тебе в лицо, а ты скажешь ему спасибо…»
А сейчас она шептала про себя: «Господи, чего бы я ни сделала, только бы он был жив, только бы сидел здесь, рядом со мной, и ел фрукты из нашего сада!..»
Она постаралась придать строгость голосу и спросила:
— А ты не подумал, когда был там, у моря, что мы волнуемся?
— Но вы ведь знали, что я уехал на юг… мне же ничего не грозило.
Она не нашлась, что ответить. Как чудесно и в то же время как страшно. Заговорил опять Жюльен.
— Уж скорее я должен был бы психовать из-за вас.
Он замолчал. Она подождала немного, потом спросила:
— Но ты не «психовал»?
— Конечно, психовал.
— Однако это не помешало тебе уехать на четыре дня к морю.
— Это совсем другое дело.
Для нее было неясно, что он имел в виду.
— И тебе даже не пришло в голову прислать нам открытку или письмецо?
— Я же не взял с собой конвертов.
— Жюльен! — невольно вырвалось у нее.
— Что? — спросил он.
— Взрослый ты мой сын, глупый ты мой…
— Кроме того, знаешь, первые дни почта не работала. А потом я подумал, что не стоит, раз я уже еду домой.
Она не знала, что еще сказать.
Он сидит здесь. Рядом. Она может прикоснуться к нему, взять его руку, сжать в своих. Нет, она этого не сделает. Он не любит нежностей, она знает, но, во всяком случае, она может это сделать.
