Дженет взяла у Уэйда сигарету, прикурила и закашлялась.
— Уэйд, это ж настоящие сигары. У меня даже голова закружилась.
— Привыкнешь.
На несколько мгновений солнце пробилось сквозь завесу мелкого дождя. Уэйд внимательно прищурился.
— Уфф! Вон тот желтый шар, там, наверху, — он меня слепит. Что это?
— Пора увидеть хоть кусочек солнца, — сказала Дженет.
— Солнце. Значит, вы называете этот золотой шар «солнцем»? Что еще знают люди, чего не знаю я?
Дженет хихикнула, и оба блаженно подставили лица солнечному свету.
— Мам, какой был самый счастливый момент в твоей жизни? — спросил Уэйд.
— Что? Ох, Уэйд, я не могу на это ответить.
— Почему?
И правда, почему? Не вижу никаких причин.
— Что ж, пожалуй, я могу сказать тебе.
— Скажи.
Чтобы вспомнить этот момент, Дженет потребовалось время.
— Я была тогда не намного старше тебя. В восемнадцать я еще оставалась такой глупышкой. Отец на месяц отправил меня в Европу — летом, за год до того, как я встретилась с твоим родителем. Папа тогда начал зарабатывать большие деньги, а доллар — ты и представить не можешь, как он тогда ценился в Европе.
Дженет заметила, что Уэйд прихлебывает кофе. О, Уэйд и кофе теперь пьет.
— У меня был чудесный загар, и я выбросила всю эту безвкусную одежду, в какой ходят канадские туристки, и накупила себе в Италии чудных легких летних платьев. Как на женщине с коробки с изюмом «Солнечная красавица». А как мне нравилось, когда на меня обращали внимание и свистели мне вслед. Я ездила с двумя девчонками из Альберты, которые ничего на свете не боялись, и, знаешь, я тоже прониклась их духом. Я была тогда такой смелой.
— Ты красивая женщина, мам. С фактами не спорят. Но как все-таки насчет самого счастливого момента?
— Ах да. Это было в Париже уже под конец поездки. Несколько парней-американцев заигрывали с нами, и вот как-то мы вместе поужинали, а потом отправились танцевать в ночной клуб.
— Американцев?
— С ними было так весело! В конце концов, может, именно поэтому я и вышла за твоего отца. Он был американцем, а американцы всегда предпочитают действовать, а не говорить, а мне нравятся такие люди.
— Итак, ты говорила...
— Пожалуй, осталось добавить совсем немного. Было три часа утра, и я шла вдоль Сены, рядом с собором Нотр-Дам, вместе с Донни Макдональдом, который пел для меня песни из «Карусели», и я чувствовала, что сердце у меня вот-вот разорвется! А потом задул пронзительный ветер, такой холодный, что я вся покрылась гусиной кожей, хотя вечером было жарко, даже душно. У меня возникло предчувствие, что моя молодость и беспечные деньки скоро кончатся, и это переполнило меня печалью и смирением, то есть я хочу сказать, я тогда только-только ощутила себя новорожденной, которой открыты все жизненные пути или, по крайней мере, те, что были открыты для девушки в пятидесятых. Таким был мой краткий миг счастья. Прежде чем я успела что-либо сообразить, я снова оказалась в школе, потом вышла за твоего отца, и у меня появились вы, и как будто целая вселенная возможностей, которыми я могла бы воспользоваться, закончилась именно там, на набережной Сены, с Донни Макдональдом.
Дженет вытерла глаза бумажной салфеткой.
— А у тебя он был, Уэйд? Самый счастливый момент?
Дженет не ожидала, что у Уэйда найдется самый счастливый момент; он был слишком молод, чтобы у него вообще могли быть хорошие или плохие моменты, но он застал Дженет врасплох.
— Это было с Дженни. Месяца два назад.
— Дженни?
— Да. Мы качались в гамаке позади ее дома. Мы оба знали, что она беременна, и думали, что сможем справиться. Я устроюсь на работу, мы подыщем квартиру и будем растить ребенка, как в настоящей семье. Она позволила мне дотронуться до ее живота, и вдруг я почувствовал, что я уже больше не Уэйд Драммонд, что я перерос самого себя, стал лучше и чем-то намного более важным, чем прежде. У нас было чувство, как будто мы перенеслись на свою собственную планету. И мы чувствовали, что это может длиться вечно.
Дженет молчала. Вот, значит, как Уэйд заполняет мои пробелы,
Внизу на улице завыли полицейские сирены. Солнце спряталось за облаками.
— Уэйд, ты не хочешь домой?
— Навестить тебя? Обязательно. Скоро зайду. Может, на следующей неделе, — зависит от графика работы.
— Нет, я имею в виду вернуться насовсем. Уверена, что твой отец жалеет о драке и сцене, которую вы устроили на вечеринке.
— Мам...
— На этот раз все может быть по-другому.
— Мам, я ушел из дома.
— Уэйд.
— Я не могу вернуться, мам. Я ушел.
И снова Дженет показалось, что она проваливается сквозь время; теперь она вернулась в очередь в техасском аэропорту, где расплачивалась в кафетерии. Она поела, сидя на поручне рядом с вентиляционным отверстием, и после этого ей оставалось убить еще час с четвертью. По другую сторону прохода она заметила киоск, в котором был платный доступ в интернет. Место только что освободилось, и Дженет заняла его. Она навела справки о Донни Макдональде и узнала, что теперь он офтальмолог и живет в Нью-Лайм, в Коннектикуте. Она подумала, не связаться ли с ним, но тут же поняла, что ни за что этого не сделает.
Потом падение сквозь время прекратилось, и Дженет с Уэйдом тяжело плюхнулись в теплое грязное месиво. Страха она не чувствовала. Увозившая Ллойда и Гейл машина просто растаяла на мосту. Дженет стукнулась об Уэйда. Воды в болоте было всего лишь по колено, но, как только они встали, их ноги провалились в топкое дно, как сваи причала.
— О Боже, — сказал Уэйд. — Прости, мам.
— Прости?
Оба исполняли какой-то неуклюжий танец, чтобы обрести устойчивость.
— Это я виновата, что мы здесь. Я всех нас в это впутала.
— Болит где? — спросил Уэйд.
— Кажется, да. Запястье и лодыжка — от наручников. Но боль не обязательно означает вывихи и переломы. А ты?
— Рука.
Они выпрямились, и глаза их мало-помалу привыкли к лунному свету. Единственный рукотворный свет находился по меньшей мере в дюжине миль от них, это светились отели на побережье, и казалось, огни только и ждут, чтобы им позволили отчалить и уплыть в поднебесье.
— Похоже, я здорово порезала руки, — сказала Дженет.
— А у меня рука сломана, мам.
— Ты уверен? Откуда ты знаешь?
— Посмотри...
Его левое, свободное от наручников предплечье было неестественно изогнуто. Из рукава что-то торчало.
— Боже мой, милый, тебе больно?
— Нет. Ерунда.
Дженет ему не поверила — но времени на раздумье не оставалось.
— Кровь капает в воду. Тут есть аллигаторы?
— Люди боятся аллигаторов, но ты не волнуйся — не такие уж они и страшные.
— Ты меня обманываешь.
— Просто хочу, чтобы ты поменьше волновалась.
Дженет посмотрела на серебристо-серые опоры моста.
— Может, попробуем забраться на мост? Похоже, не так уж высоко.
— Нет, — сказал Уэйд, посмотрев на опоры.
— Ладно, тогда как нам отсюда выбраться?
— Теоретически, если бы мы не были ранены или скованы, я мог бы отнести тебя на плечах куда пожелаешь. Но так? Нет.
— А может, попробуем докричаться до других машин?
— Каких других машин? Это частная дорога... или государственная.
— Прекрати на все отвечать «нет». Можем же мы хоть что-то предпринять. Уэйд... — Дженет заметила, что Уэйд сдерживается, чтобы не заплакать. — Ох, милый, прости, я не хотела тебя ругать. Вообще не собиралась злиться.
— Не в этом дело. Дело во мне. Всё, за что бы я ни брался, оборачивается дерьмом. Все, в чью жизнь я суюсь, оказываются в дерьме. Вся моя жизнь была никчемной. Ноль без палочки.
— А что же тогда сказать о моей жизни, милый?
— О твоей? Ты прожила прекрасную жизнь. У тебя трое детей. Ты была душой семьи. Ты...
— Постой-ка. Ты сказал: «была».
— Извини. Ты и до сих пор — душа семьи.
— Угу. И что я за это получила?
— Твоя жизнь не была бессмысленной, мама.
— Вот насчет этого я бы с тобой поспорила.
Лицо Уэйда смягчилось. Дженет могла только догадываться, какую боль причиняет ему сломанная рука.
— Тебе удобно? — спросила она. — Как мне сделать, чтоб тебе было удобнее?
— Почему бы нам обоим просто не опуститься на колени в эту грязь? Думаю, так устойчивее.
— Запястье... — Дженет почувствовала острую боль. Уэйд посмотрел, и ему удалось разглядеть то, что видела Дженет, то, насколько серьезно она поранилась при падении, он увидел содранную, свисающую лоскутами кожу.
— Мне так жаль, мам.
— Уэйд, до восхода осталось шесть часов, и даже тогда... Что мы будем делать?
— Давай посидим спокойно. Переведем дух.
Они продолжали сидеть молча; с небес светила луна; насекомые, мерцая, носились вокруг; Дженет показалось, что она увидела спящих в густых зарослях болотной травы белых цапель. Она постаралась не думать о боли, но это оказалось ей не под силу. Где-то высоко над их головами послышалось гудение самолета, но скоро оно стихло, и они снова погрузились в изменчивую, богатую оттенками тишину. Дженет чувствовала себя микроорганизмом. Рептилией. Куском мяса. В ней не осталось ничего человеческого. Зазвонил мобильник.
