Ответ. Да нет, уверен… Я просто как-то по привычке…
Вопрос. Считаете ли вы, что лично вам нанесен моральный ущерб?
Ответ. Конечно! Меня ущербили… морально. Я теперь морально ущербный.
Вопрос. В чем это проявляется?
Ответ. Ну как… в чем? Во мне проявляется. У меня бессонница.
Вопрос. Считаете ли вы себя человеком, у которого есть чувство юмора?
Ответ. Конечно! У меня чувство большого юмора.
Вопрос. Не дает ли вам чувство-большого-юмора оснований для того, чтобы рассматривать инцидент как шутку?
(Голос прокурора: Я протестую.
Голос судьи: Протест отклоняется).
Ответ. Конечно! Дает как шутку… как интересную шутку со мной и моими товарищами.
Вопрос. Кого вы называете своими товарищами?
Ответ. Кто был в банке… - их.
Вопрос. Вы дружите с ними?
Ответ. Как дружу, когда их сто человек, вы что - с ума сошли?
… Ну и так далее.
Нужно ли говорить, что зал давно уже валялся под креслами? Усилиями Беллы Ефимовны в серьезной, в общем, ситуации обозначился довольно заметный перелом. И вскоре суд удалился для вынесения приговора. К барьеру подошла мама Эвридики.
- Запрещено, - сказал юный блюститель.
- Я только хочу дать дочери скрипку, - решительно сказала Нана Аполлоновна, протягивая скрипку.
Юный блюститель совсем не был готов к такому повороту: он потянулся было за скрипкой.
- Вы умеете играть? - строго спросила Эвридика.
- Нет, а… что? - испугался тот.
- Тогда я сыграю, - сказала девушка и заиграла сразу - никто даже опомниться не успел. Это была "Чакона" Баха.
Эвридика играла солнечный день. По дороге катился возок с бродячими артистами. Они были молоды и талантливы. Они смеялись и жевали зеленые яблоки. Возок подъезжал к небольшому городку. У въезда в городок стоял патруль: лица солдат… это были те самые лица, которые окружали Эвридику сегодня. Командир патруля с лицом судьи сказал артистам:
- В город нельзя: черная оспа.
…играя на черной скрипке, бросая черные розы… Что-то отвечал командиру патруля папа Сеппль - они смеялись. Потом повозка въехала в город - и бросились люди навстречу, и плакали. Не надо плакать, зачем же… смотрите, какие акробаты!
Эвридика играла "Чакону" Баха. Эвридику слушали все. Когда в зал суда вошли судьи, никто не произнес "встать-суд-идет". Потому что Эвридика играла "Чакону" Баха.
А в городе умирали люди. И особенно умирали дети. Все хоронили всех. Но давали артисты концерты - каждый день по нескольку раз. На всех улицах, где умирали люди и особенно где умирали дети. И куда-то улетали, улетали души мертвых… Эвридика играла "Чакону" Баха. Вот и все… Последний аккорд улетел в открытую форточку. Сидевшие в зале поднялись: они приветствовали Баха.
- Садитесь, - сказал судья. А люди стояли.
- Садитесь, - повторил судья. А люди стояли.
Судья зазвонил в колокольчик. Люди вздрогнули и сели.
Приговор выносили тихо и даже немного стыдливо: Эвридика Александровна Эристави и Петр Васильевич Ставский приговаривались к выплате штрафа в размере двухсот рублей каждый.
Глава ТРИНАДЦАТАЯ
Лексико-стилистическая ИЗБЫТОЧНОСТЬ
Автор приносит извинения за то, что снова вынужден обращаться к событиям, происходившим первого апреля. Но эти события происходили уже в другом месте - так что рассказывать о них в предыдущей главе было совсем не с руки. Трудно ведь говорить обо всем сразу.
В зале заседаний старого корпуса МГУ (проспект Маркса, 20, второй этаж) первого апреля тысяча девятьсот восемьдесят третьего года было особенно много народу: по-видимому, у сегодняшних диссертантов недостатка в родственниках не наблюдалось. Родственники эти либо были занудами, либо очень уж хотели на банкет: они проявляли прямо-таки невиданную выдержку, почти целый час ожидая начала церемонии. Первая защита назначалась на пятнадцать ноль-ноль, однако к пятнадцати сорока в зале едва собралось двенадцать членов Ученого совета по журналистике и было совершенно неизвестно, где находились остальные члены упомянутого совета по упомянутой науке. Правда, к шестнадцати ноль-ноль двое из них по очереди позвонили ученому секретарю интересующего нас совета по интересующей нас науке и поставили его в известность о том, что жены их внезапно заболели одною и тою же болезнью, вследствие чего срочно потребовалось вызывать для них скорую помощь, однако эти два члена все таки обещали прийти. А третий член прислал с какой-то студенткой пространную записку о том, что в квартире данного члена унитаз вдруг начал функционировать посредством горячей воды - и это почему-то помешало обладателю унитаза прийти вовремя, однако с минуты на минуту должен был обнаружиться и он.
В половине пятого четыре члена, на явку которых никто давно уже не рассчитывал, неожиданно нашлись. Присутствовавшие члены затосковали: грозившее было сорваться заседание Ученого совета надвигалось, угрозы сорваться не выполняя. Тут уж и остальные члены не замедлили объявиться - включая и не обозначенного выше, который (по причине глубокой старости) просто забыл, что он член. Около пяти образовался кворум. Заседание следовало провести-в-темпе: никому не улыбалось задержаться здесь на ночь.
Первая защита в темпе и прошла. Немолодой человек с бойкими глазами говорил коротко и непонятно - по причине чрезвычайно сильного акцента. Однако на данном этапе защиты от него и не требовалось долгих речей, так что он правильно все делал: по-быстрому внес свой-большой-вклад-в-развитие-отечественной-науки, сделал свой-значительный-шаг-вперед в изучении проблемы-сверхфразовых-единств-на-страницах-молодежной-печати-Дагестана и сел. Совсем лысый ученый секретарь залпом прочитал все отзывы, в которых точно определялся экономический-эффект-от-внедрения-открытия-в-производство. Официальные оппоненты отбарабанили свое. Вопросов не задавалось - и диссертация, представленная на соискание ученой степени кандидата филологических наук, соискала своему автору желаемую степень. После блистательной-защиты новоиспеченный кандидат опять что-то говорил: все расценили это как благодарность-в-разные-стороны, поскольку на данном этапе защиты полагалось уже благодарить. В продолжение всей процедуры люди входили и выходили из зала, почему-то ужасно сильно топая ногами, но как до входящих, так и до выходящих дела никому не было.
Диссертация о сверхфразовых-единствах-на-страницах… была защищена в рекордно короткий срок - за двадцать пять минут.
После непродолжительной передышки, когда дагестанский ученый, сопровождаемый дагестанскими же друзьями-и-близкими, прямо из зала заседаний победоносно отправился в "Славянский базар", совсем лысый ученый секретарь оповестил присутствующих о том, что им предстоит обсудить еще одну диссертацию на тему "Лексико-стилистическая избыточность в газетно-журнальной публицистике конца семидесятых - начала восьмидесятых годов". На сей раз соискателем той же самой ученой степени был некто Продавцов Вениамин Федорович.
Внезапно в зале раздались аплодисменты. Все обернулись на рукоплещущую пару: он круглолицый и румяный, в бороде; она эдакая голландская молочница.
- В чем дело? - интеллигентно спросил председатель Ученого совета.
- Тема зашибенная! - охотно ответила молочница.
- Ах, вот как… - сконфузился председатель Ученого совета и кивнул совсем лысому ученому секретарю продолжать. Тот продолжал; с бешеной скоростью мелькали в руках его бумаги, из которых следовало, что Продавцов Вениамин Федорович не только талантливый ученый, но и председатель культурно-массового сектора где-то-у-себя-там, ответственный за проведение смотра-конкурса со странным названием, профорг кафедры, член общества "Знание", еще раз член, но активный, добровольной народной дружины по охране общественного порядка, руководитель кружка "Светоч", в третий раз член - теперь уже общества садоводов-любителей и, кроме того, выполняет многочисленные разовые поручения…
- Я выйду за него замуж! - разгоряченная перечнем подробностей молочница пожирала диссертанта глазами. Тот как бы даже исчез из виду.
Председатель склонился к одному члену и нашептал ему на ухо такое, от чего член только плечами пожал. Прочие члены насторожились.
- Девушка… - начал председатель, - я…
- Извините меня, пожалуйста! - алея щечками, произнесла молочница и волооко потупилась.
Лысый уже без перерывов дочитал бумаги - и на кафедру пригласили Продавцова-Вениамина-Федоровича-в-рост.
В рост он оказался человеком невысоким и серым, довольно здорово упитанным и весьма причудливо причесанным: волосы как бы просто-лежали-на-его-голове-сверху, образуя правильную дугу от одного уха до другого.
- Я позволю себе начать, - сказал он, но, видимо, все-таки не позволил, потому что не начал. Глазки его воровато забегали: создалось впечатление, что непосредственно перед защитой он обокрал всех присутствующих.
