– Чем вам не нравится моя одежда? – с низин своего максимализма огрызнулась я.
– Приходите завтра в мой салон на рю Карбон – подберем вам что-то достойное вашей красоты! – ничуть не удивившись, сказала мадам Коко.
Я покраснела. Как я могла объяснить ей, что единственное, что я могу делать в этом городе, – вот так выйти в туалет. Но эта женщина имела удивительную способность понимать все, что существовало вне слов.
– Прошу прощения, – сказала она, – я что-то слышала о вашем полицейском режиме…
А теперь навострите ушки, господа журналисты! Дальше произошло самое интересное. Коко вынула из своего ридикюльчика… ножницы. Через много лет я узнала, что она всегда носила с собой это орудие своего труда.
– Стой спокойно, девочка. Сейчас сделаем из тебя настоящую парижскую куколку! – сказала она и легкими движениями, во время которых было слышно только позвякивание ее браслетов, моментально укоротила мою юбку почти до колен, точно так же поступила и с массивными полами жакета. Потом аккуратным полукругом срезала воротник. Работу закончила игла, которой Коко «на живо» и мастерски подрубила края. Этот сон длился не более пятнадцати минут. Я онемела.
Коко подвела меня к большому зеркалу.
– Долой все искусственное! – сказала она, придирчиво рассматривая плоды своего труда. – Естественность и элегантность. Запомни: естественность и элегантность. Везде и во всем.
…Так оно и было, если память меня не подводит! Мы вышли из уборной вместе – Коко понимала, что меня ожидают неприятности, и поспешила уладить дело, подозвав репортеров. Нас окружили камеры, и Коко продемонстрировала мой новый костюм, а наши «мальчики» уже ничего не могли с этим поделать. Только растерянно улыбались.
На следующий день Коко удалось повести меня в «Куполь»…
Больше мы не виделись.
После 53‑го – кажется, в начале шестидесятых – она написала мне письмо. Тогда ей было семьдесят, и она откуда-то узнала, что я реабилитирована…
Глава девятая
Стефка. Свежее яйцо
«Я хочу жить в мире НАСТОЯЩИХ мужчин и женщин! Скорее всего, это означает – «в снегах Килиманджаро, где на самой вершине лежит мертвый леопард…», то есть нигде. В беллетристике, среди героев Хэмингуэя, которые умеют свободно говорить обо всем на свете, глядя друг другу в глаза. Не затравленных, не закомплексованных, способных на поступки – не ради эффектного жеста, восторга публики или вознаграждения, а только потому, что им унизительно жить иначе. В таком мире не было бы преданных и оскорбленных, озлобленных и разочарованных. Не было бы лжецов. Потому что их желания и мысли совпадали бы со словами и поступками, а не залегали бы в укромных уголках души тяжелыми камнями. Это был бы мир настоящей свободы…»
Теперь Стефке было несложно подхватиться с постели в четыре и даже в три часа утра (если, конечно, этот час можно назвать утренним). Она не представляла, как это раньше могла спать до девяти и даже до одиннадцати! Она просыпалась так просто, как будто совсем не спала, и вечерние мысли плавно перетекали в утренние. И были так важны для нее, что она не хотел тратить на сон ни одной минуты драгоценного времени. Она пила кофе почти в темноте, смотрела, как за окном бледные звезды медленно тают в молочно-розовой реке, которая широкими прерывистыми волнами накатывалась на темное небо. Никто и никогда не заставил бы Стефку высунуть нос на улицу раньше, чем появится солнце! Теперь она выходила из дому в пять без малейшего сожаления о теплой постели.
А сегодня и того раньше, ведь еще нужно было заскочить в ближайший дом в пригороде за свежим яйцом для Альфреда Викторовича. К тому же она хотела собственноручно выбрать ту судьбоносную курицу – желательно в белую или черную крапинку – «Курочку Рябу», прародительницу Вселенной.
Автобус в этот ранний час был почти пуст. Она проехала свою обычную остановку и вышла на конечной. Осмотрелась. По обеим сторонам улицы тонули в тумане дома. В какой зайти? Лучше – в самый крайний, ведь ходить придется ежедневно. Приняв такое решение, Стефка направилась к ближайшему двору – напротив автобусной остановки.
Пригород еще дремал или притворялся спящим. Стефка поднялась на цыпочки и заглянула за забор. Дом был большой, но старой конструкции – не коттедж, не «вилла», которые нынче заполонили этот пригород. Обыкновенная сельская хата, аккуратно побеленная, чистый дворик, телевизионная антенна-тарелка на крыше. Как попасть внутрь? Едва Стефка об этом подумала, как в доме зажегся свет, клацнул замок и на порог вышла женщина лет шестидесяти, закутанная в длинный пуховый платок. Из-под байкового халата выглядывал край ночной сорочки. Она быстро пошла к калитке, будто давно ждала Стефку. Но увидев ее, женщина разочарованно спросила:
– Вы с автобуса?
– Да.
Женщина оглядела пустую улицу. Она ждала кого-то другого.
– Что-то ищете? – снова спросила Стефку.
И та изложила ей суть дела.
– Нет вопросов! – сказала женщина. – Заходите. Сейчас пойдем в курятник. Будет вам свеженькое!
Она открыла калитку и еще раз бросила разочарованный взгляд на улицу, в конце которой еще клубился туман.
– Постойте тут. Сейчас вынесу, – сказала женщина, нагибаясь, чтобы войти в низкий сарайчик.
– А можно мне посмотреть на курицу? – спросила Стефка.
– Там темно. Ничего не увидите. Только одежду испачкаете. Да и что на нее смотреть – обычная «ряба».
– Белая в крапинку? – уточнила Стефка.
– У меня они все такие. А какое это имеет значение?
Она полезла в курятник, откуда послышалось недовольное квохтанье.
– Вот вам свежее, – сказала женщина, протягивая Стефке яйцо. Оно было теплым.
– Сколько я должна? – спросила Стефка.
– Не знаю… Если дадите копеек пятьдесят…
Стефка осторожно завернула яйцо в носовой платок.
– Я буду приходить каждое утро, можно?
– Приходите. Мне хватит. Я все равно не торгую.
Женщина провела Стефку до забора и снова посмотрела на остановку.
– Вы кого-то ждали? – не удержалась Стефка.
– Я всегда жду, – вздохнула хозяйка и, выпуская Стефку на улицу, в свою очередь, не удержалась от любопытства. – А зачем вам одно яйцо? Купите у моего соседа десяток – он продаст.
– Нет, спасибо. Мне нужно только одно. Одно – но каждое утро.
– Хорошо. Приходите.
Стефка смотрела ей вслед: как она идет к двери, придерживая на груди пуховый платок, в тапочках на босу ногу, в ночной сорочке, в цветастом халате. Еще одна параллель…
К месту работы Стефка пошла пешком. Трассу окружали высокие сосны, воздух был похож на воду, настоянную на хвойных иглах. До Дома она добралась минут за пятнадцать, быстро переоделась и сразу направилась к комнате Альфреда Викторовича. Перед тем немного постояла в коридоре у окна, разглядывая яйцо… Оно уже остыло. Оно лежало на ладони и было таким ослепительно-белым, будто бы в его середине горела маленькая лампочка.
Стефка неожиданно вспомнила о другом яйце, которое некогда потрясло ее воображение и вызвало множество ассоциаций. Это было во время путешествия в Прибалтику. В одной древней крепости под Таллинном на каменном подоконнике узкой и глубокой бойницы она увидела маленькое яйцо. Отбившись от группы экскурсантов, Стефка долго разглядывала его, не решаясь дотронуться. Оно было почти круглым, но главное, что привлекло внимание, – с одной стороны на его гладкой поверхности алело кровавое пятно… Стефка дотронулась до него пальцем и почувствовала тепло, потом – жар, словно в этом пятне сконцентрировалась неведомая птичья боль, которая, наверное, ничем не отличается от человеческой. Почему оно оказалось в таком неудобном месте, на плоском холодном камне? Что заставило птицу вот так выбросить его из себя – на подоконник? Может быть, она испугалась шума, который подняли туристы? Эта картина надолго запечатлелась в памяти, как единство противоположностей: холодные средневековые стены, которые простояли тут несколько веков, и маленькое окровавленное яйцо. Разница между этими двумя величинами состояла в том, что в последнем билось сердце. Но Стефка знала, что через час или два крепость и яйцо сравняются в своей мертвой нерушимой неподвижности, в каждом клубочком заснет свое привидение…
Стефка немного поразмыслила, стоит ли согревать яйцо в стакане, но решила – не нужно – и решительно постучала в двери оперного певца.
Услышав голос, вошла. Старик, как всегда, поднялся к ней навстречу.
– Вот яйцо! – как всегда торжественно объявила свой «выход» Стефка. Это было ежеутреннее дежа вю. Стефка знала, что сейчас, как и вчера, старик споет отрывок из какой-нибудь арии и побежит к окну разглядывать свою добычу, а потом закинет полу халата на плечо и хорошо поставленным голосом начнет рассказывать о символическом значении принесенного продукта. А Стефка снова будет нервно посматривать на часы…
