* * *
Мы просидели с Александром Александровичем до полуночи. Разговор о деревенском укладе жизни неизбежно коснулся прежних традиций, обрядов и праздников, рожденных спецификой сельского быта, близостью человека к природе, влиянием времен года на его занятость.
— Это все — употребим не крестьянское слово — поэзия бытия. И это очень важная вещь. При нелегком труде на земле особый деревенский уклад давал человеку, даже при бедности, ощущение радости жизни… Согласны?!
Так вот, надо ли это забыть и перекладывать деревенскую жизнь на городской лад? Некоторые думают: именно так следует сделать. А мы вот так не считаем.
Я возразил, главным образом из желания удержать разговор в нужном русле:
— Но. Александр Александрович, жизнь-то в корне переменилась. Есть ли что сохранять, утверждать и отстаивать?
— А вот давайте поразмышляем…
Взялись прикидывать вместе, и оказалось, что есть! И на примере села Дмитриева это можно и рассмотреть.
Сельский дом… Традиционно — это не просто жилище, это еще и двор, сад, огород. Это корова (коза, на худой конец), куры, гуси, кошка, собака, скворечня, ласточки под карнизом. Это целый мир для деревенского человека от рождения и до старости. Это его школа жизни, его убежище, это основной корень, соединяющий человека с землей. Подруби этот корень, и человек уже — перекати-поле, ему все равно, где и на каких этажах жить. На эту традиционную жизнь кое-где покушаются, пытаясь втиснуть деревню в три-четыре многоэтажных дома. «Последствия этого неизбежно будут печальными, ибо человека, с его извечной жаждой «копаться в земле», можно все-таки приучить к сидению у телевизора и к игре в домино», — говорил Александр Александрович.
В Дмитриеве, правда, тоже построен один жилой двухэтажный дом. В нем поселили учителей и молодых специалистов, недавно в деревню приехавших. «Но курс основной — одноэтажный дом для семьи. Строит такие дома колхоз. Плата жильца — менее трех рублей в месяц. Всячески поощряем инициативу в строительстве. Строящий себе дом — это постоянный жилец в деревне. Это опора в нашем хозяйстве».
Неосмотрительное нарушение основ в сельском укладе жизни уже дало примеры для поучительных размышлений на этот счет.
Лет двадцать назад возобладала мысль, что если сельский житель не будет иметь коровы и иной живности во дворе, то все свои силы он направит на работу в хозяйстве общественном.
Мы помним то время. Сколько было и вздохов, и слез при расставании с буренками! Корова для сельского жителя всегда была чем-то само собой разумеющимся в домашнем хозяйстве — «Как жить без коровы?!».
И вот видим теперь, что вышло из насильственной операции. Пожилые владельцы скотины поплакали, повздыхали и успокоились постепенно — житье без коровы оказалось возможным и даже не лишенным удобств: не надо с зарей подыматься на дойку. Не стало в доме «своего» молока, масла, творога — да уж ладно, как-нибудь перебьемся. («Во град ездим за молоком», — сказала мне жительница деревеньки, стоящей в пятидесяти километрах от столичного града. Старуха это сказала с горечью, а молодуха из той же деревни о привозном «городском молоке» говорила с вызывающей бодростью, как будто во градах молоко бьет из артезианских скважин.)
Итог невеселый. С молоком и творогом туговато. И не потому только, что ранее от любой коровы молоко так или иначе попадало в общегосударственный бидон. Не достигнута цель, ради которой все затевалось. Пожилые теперь Дарья Петровна или Марья Петровна, лишившись своей коровы, на общественной ферме все-таки продолжали работать. А вот дочери их, не понюхав с детства навоза на своем дворе (деревенская пословица говорит: «что воняет, то и пахнет»), не спешат идти и на общественный двор. Таково следствие повреждения корня традиции. Сейчас помаленьку поправляется дело. Но подобного рода просчеты исправить очень и очень непросто.
Дмитриево не было исключением, когда коров провожали под нож. Но тут раньше других поняли ошибку, а общий стиль жизни села позволил легче ее исправить. Сейчас тут на 240 дворов 90 коров, то есть больше, чем в каждом третьем дворе. (Не говорите, что это мало. Приходилось бывать в деревнях, где молока купить невозможно — нет ни единой коровы.) И количество скота в Дмитриеве возрастает. «Колхоз, — как сказал Александр Александрович, — создал для этого «режим наибольшего благоприятствия»: по низкой цене продаются телки и поросята, всячески помогаем с кормами, из общих укосов каждый владелец коровы получил долю, а неудобья отдали косить исполу: копна — колхозу, копна — косцу». В результате колхоз обеспечен кормами и личный скот тут не будет голодным. Итог: в каждом третьем доме — свежее молоко, масло, творог. (Излишки покупает сосед, а поскольку и при этом условии молоко остается, то каждое утро по селу проезжает машина с цистерной, и эти излишки — 700–900 литров вместе с удоем общественной фермы идут государству, «во грады».)
Еще одна сторона жизни… Александр Александрович особо ее подчеркнул — забота о стариках. «В деревне все на виду, все рядом — жизнь и работа. Забвение тех, кто ослаблен годами, — неизбежно подточит все ценности. Это ведь как на войне. Если о раненых забывают — армия обречена. Умный командир даже ценою новых потерь вынесет раненых с поля боя. Таким образом укрепляется нравственная сила. А она важна одинаково всюду, где живут и действуют люди. Заботясь о стариках, мы не только воздаем должное за все, что они тут сделали, мы укрепляем веру у молодых: твое село, твой колхоз — надежное место для жизни».
Александр Александрович по памяти перечисляет людей, которые, перешагнув пенсионный возраст, продолжают работать в колхозе. «Никого не понуждаем бросать. Потребность трудиться у многих сохраняется до последней черты. Помогаем подыскать дело по силам, лишний раз похвалишь, поддержишь старания человека, и это, глядишь, главное, в чем он нуждается. А когда приходит время все-таки сесть на скамейку у дома, человек опять же ломтем отрезанным себя не чувствует.
К государственной пенсии мы выделяем специальную «колхозную надбавку», заботимся о дровах, о том, чтобы яблоком из колхозного сада, молоком, зерном для птицы не был человек обделен. Из каждого урожая выделяем пшеницы. И что, возможно, самое главное — несмотря на дела, находишь минутку забежать, спросить: как жив-здоров?»
О молодых в колхозе своя система забот.
Учиться поехал — держат его в поле зрения, помогают. В армию идет — проводы. Вернулся из армии — деньги из специального фонда.
Свадьба — тоже колхоз участие принимает. Обстроиться захотел — опять же в помощи не откажут. Пять лет механиком отработал — в четверть зарплаты надбавка. «Восемь человек из десяти, отслужив в армии, едут домой, да еще и невесту с собой привозят. Приятно это все видеть? Приятно! Однако не будем при этом преувеличивать блага материальные. Мы знаем хозяйства, где этот поводок легко обрывается и люди, как горох из сухого стручка, — кто куда. Важен нравственный климат.
А всякий климат в одночасье не создается. Это работа долговременная. Вот почему важно, заботясь о молодежи, не терять из виду и стариков. И ежели обратиться к опыту жизни, то мы увидим: в деревнях, аулах, хуторах, кишлаках так и было всегда. В этом мудрость традиций».
Коснулись мы в разговоре и того, что обычно в первую очередь вспоминают, когда говорят о традициях на селе, — праздников и обрядов. «Увы, — сказал Александр Александрович, многое ушло невозвратно. Искусственно возрождать то, что было связано с прежним укладом в деревне, — бессмысленно».
И это, конечно, верно. Но вот что важно заметить в прежних праздниках и обрядах. Все они были крепко привязаны к укладу именно деревенской жизни, к срокам сельских работ, к переменам в природе. Масленица — это конец зимы, Троица — это начало лета. Яблочный Спас, Медовый Спас, печенье жаворонков из теста в марте, смоление кабана к рождеству и свадьбы на Покров, осенью — главные деревенские праздники не приходились на горячее время работ. Они либо предваряли эти работы, а чаще венчали их. Иначе говоря, дело, труд, зависимые от капризов природы, — в первую очередь, а праздник — это в подходящее время передых от трудов. В этом смысле в сельской жизни, несмотря на обилие механизмов, условия не изменились. Тут по-прежнему не потерянный в нужное время день (даже час!) кормит год. И по этой причине в колхозе «Заветы Ильича» 1 Мая, например, — день рабочий. Это не значит, конечно, что село Дмитриеве не ценит солидарности со всем трудовым человечеством. Просто начало мая — это самый разгар работ. Потерять в это время два дня и, хуже того, сбиться с ритма — это очень большие потери. «Поэтому мы вывешиваем флаги, а сами в борозду», — говорит Александр Александрович.
Майский праздник в этом селе передвинулся на начало июня (точного числа у него нет, проводится по окончании весенних работ и называется «Праздник березки»). Дома в этот день не остается никто. Тысячи полторы людей, молодые и старые, с ребятишками на руках и в колясках, под руку с женами и невестами, с гостями из других деревень (в колхозе есть отделения), собираются в парке. «Минут пятнадцать говорит председатель или я говорю.
