Сьюзен удалось взять в аренду свой старый дом у «Стальной горы», которая купила его после авиакатастрофы. Теперь она жила буквально в нескольких минутах от Юджина-младшего. Сьюзен устроила Рэнди ассистентом по связям с общественностью в музыкальную контору. На заработанные деньги он снял дом в Долине. Дом, в котором жила Сьюзен, был всего лишь хитрой уловкой, чтобы отвлечь любое внимание публики от Юджина-младшего. Сьюзен все еще не придумала, как бы ей «представить Юджина обществу» так, чтобы было поменьше шума, но найти решение было трудно, так как любое решение означало наплыв средств массовой информации.
Ночи Сьюзен проводила в своем старом доме. В остальное время он нужен был лишь для того, чтобы в нем стоял автоответчик. На автоответчик приходили сообщения, почти все от Адама Норвица, уведомляющие Сьюзен о предложениях поведать кабельному телевидению все драматические перипетии ее судьбы. Ей приходилось отклонять эти предложения, так как на публике она отстаивала историю о потере памяти, а по сути, ей просто нечего было рассказывать. Все прочие звонки были от психиатров со всего мира, специализировавшихся на проблеме восстановления памяти, которым удавалось тайком вызнать ее номер. («Я знаю, это нехорошо прокрадываться в дом через черный ход, но думаю, что могу помочь вам, Сьюзен Колгейт».)
– Боже, Рэнди, эти недоумки считают, что если они пробьются ко мне по моему частному телефону, то это меня к ним расположит. Что за уроды!
Рэнди не спорил. Новая работа научила его неплохо ориентироваться в мире средств массовой информации. Его контора обрабатывала сообщения, которые еще появлялись в прессе о «Стальной горе», и он приносил домой информацию о том, что на участников группы обрушились усталость от бесконечных переездов, злоупотребление наркотиками, гепатит С, суды за оскорбления действием и непопадание в музыкальную струю.
– Со звездами работать куда веселее. В основном я ксерокопирую юридическую документацию и привожу какие-то таинственные оздоровительные продукты с другого конца города. Со звездами куда веселее.
Сьюзен нарезала дыню.
– Так, значит, со «Стальной горой» действительно покончено?
– Не хочу быть неблагодарным… они все-таки платят, – ответил Рэнди, – но я все думаю, сколько еще нужно энергии на то, чтобы пятерых седых ливерпульцев, с зубами как тающие кубики сахара, представлять ярыми нарушителями сексуальных и моральных норм перед сопляками, которые на двадцать лет моложе их? За какой-то чертой это становится просто неприличным.
– Как поживает Крис? – спросила Сьюзен. Они с Крисом общались редко.
– Босс уверяет, что мозгов у него уже почти не осталось.
– Но он был мозгом группы.
– Да, но…
– Что «но»?
– Не знаю, то ли дело в наркотиках, то ли в том, что альбомы не расходятся, то ли из-за того, что он скрытый гомик…
– Что? Он что, к тебе пристает?
– Нет. Сьюзен, я всего лишь ассистент, а не агент или еще кто-нибудь. Но я слышал, что память у него стала совсем дырявая.
– Все кокаин.
– У него хватает на это денег?
Пять недель спустя Криса посадили за решетку в Нагое, его задержали во время полицейского рейда по ночным клубам за то, что его ноздри и верхняя губа были густо запорошены кокаином. Три грамма кокаина обнаружили в кармане его пиджака, и японская исправительная система выбросила ключ от его камеры в колодец. Рэнди услышал об этом в новостях Си-Эн-Эн утром в четверг. За несколько дней то, что осталось от инфраструктуры «Стальной горы», было распущено, а долги оказались огромными. Сьюзен должна была до конца месяца освободить арендованный у «Стальной горы» дом. Рэнди потерял работу и не получил причитавшихся ему денег, он устроился на другую пиаровскую работенку, но теперь зарабатывал вдвое меньше. Малыш несколько раз болел, и Сьюзен приходилось лечить его в тех медицинских учреждениях, где платят наличными: Дрима изображала канадскую туристку, которая размахивала пачкой долларов – на самом деле остатками сбережений Рэнди. Дрима пустила в ход свои нумерологические деньги, но их хватило ненадолго. Оставались налоги. Аренда. Продукты. Счета за телефон. Корм для Кемпера и Вилли.
В разгар всех этих событий Рэнди записался на курсы сценаристов. Он наконец-то понял, что его жизнь, как и жизнь большинства в этом мире, жестоко и безжалостно зависит от самых низменных финансовых пут.
И вот деньги кончились. Каждый зарабатывал как мог, но денег по-прежнему не хватало. И тогда Сьюзен решила, что пришел ее черед стать кормилицей. Она договорилась встретиться с Адамом Норвицем за ланчем в «Плюще». Она приняла решение продать свое уединение и свою тайну.
Мэрилин кругами ходила по месту катастрофы в Сенеке. Ей припомнился фильм, который она видела много лет назад и в котором жену какого-то голливудского менеджера разрезали на кусочки и разбросали по лимонному саду. Но в Сенеке было не кино – здесь пахло горелой пластмассой, к тому же Мэрилин оцарапала ногу, ударившись об исковерканный алюминий. Хрипели громкоговорители, заглушали друг друга сирены. Она увидела тележку, на которой развозят напитки, с маленькими бутылочками со спиртным и со всем остальным, расплющенную, словно картонная коробка. Она увидела спортивную сумку, которую переехала пожарная машина. Она увидела пузырьки с лекарствами, картонные упаковки сока и взорвавшиеся банки тоника, вдавленные в землю Огайо, как семена, политые авиационным топливом и пророщенные пламенем.
Мэрилин возвращалась из Чикаго в Шайенн, когда в одном из баров-закусочных увидела документальные кадры с места авиакатастрофы со вставками старой рекламы, в которой снималась Сьюзен. Не досмотрев до конца, Мерилин купила билет до Коламбуса, а прибыв на место, взяла напрокат машину. Через три часа она уже была на месте катастрофы.
Едва оказавшись там и увидев все своими глазами, Мэрилин узнала, что для авиакатастроф нет правил. Они занимают огромные пространства в самых необычных местах. Местные команды спасателей были просто ошеломлены объемом работ, и спасателям было плохо от того, что они видели. Большую часть территории уже огородили желтой пластиковой лентой, чтобы не подпускать зевак. И Мэрилин поняла, что самый простой способ проникнуть за ленту – это сделать вид, что ты уже там была. Для этого она вымазала лицо, блузку и пиджак жирным черноземом Огайо и проворно перешагнула через ленту. Она прошла туда, где хаотично кричали мегафоны, прошла мимо синих виниловых полотнищ, которые трепетали над штабелям тел и внутри грузовиков для перевозки мяса, в которых сейчас замораживали части тел, чтобы потом подвергнуть их анализу на ДНК.
Фотографов была уйма, и фото Мэрилин, с растерянным лицом и в запачканной грязью одежде, появилось на обложках сразу нескольких самых крупных национальных изданий («Материнская утрата».) Мэрилин купила по полсотни экземпляров каждого.
В представлении Мэрилин Сьюзен либо осталась цела и невредима, либо сгорела без следа. Любой промежуточный вариант был невыносим, поскольку Сьюзен была красавицей, творением рук самой Мэрилин. Погоня Мэрилин за красотой позволила ей вылезти из дыры, из убогой лачуги, где жила их семья, в которой было семеро детей и двое из них уже успели спиться к тому времени, когда Мэрилин начала помнить себя. Члены ее семьи имели красивую внешность, но на самом деле это были люди, не боящиеся Бога, безнравственные, бескультурные и в большинстве своем безграмотные. У них не было никаких моральных принципов, но было много оружия. Мэрилин сбежала из своего свинарника, когда ей было шестнадцать. Она была беременна от одного из своих братьев, и после четырнадцатичасового пешего перехода до Макминвилля у нее случился выкидыш в туалете молочного кафе. Заплатив один из трех долларов, которые она стащила из футляра отцовского ружья, она взяла банановое мороженое и зачарованно уставилась на красную пластмассовую ложечку в нем, которую давали бесплатно. На два оставшихся доллара она купила тональный крем, чтобы хоть как-то загримировать свое заплаканное с синяками лицо. Из города она выбиралась на попутке, ее подобрал Дюран, торговавший дренажными трубами. Почти сразу же Дюран попросил ее выйти за него замуж, и Мэрилин согласилась, потому что ничего иного ей не оставалось. Кроме того, Дюран был человеком обходительным, он не будил ее среди ночи и не наваливался тяжелым, потным телом. И в самом деле, за исключением первых нескольких раз, когда и была зачата Сьюзен, Дюран не особенно ее беспокоил, и это было хорошо. Любовь Дюрана больше походила на поклонение, и он настоял на том, чтобы Мэрилин максимально пользовалась тем, чем обладает. Но в то же время, будучи прагматиком, Дюран убедил ее получить еще и другую профессию, не связанную с красотой. С этой целью он записал Мэрилин на дневные курсы косметологии и на вечерние курсы машинописи и делопроизводства, чтобы она получила двойное образование. Мэрилин впитывала все эти знания, как ватный шарик.
