— Гав! — рявкнула дверь, отчего великан и все прочие ошеломленно застыли.
— Гав! — рявкнула дверь еще раз, и петли ее затрещали.
— Гав! — в третий раз рявкнула дверь и слетела с петель.
— О–о-ой! — завопил великан Галапас, когда дверь с жутким грохотом рухнула на каменные плиты, и в коридор ворвался Бет Глатисант.
— Оставь меня, ужасная тварь! — возопил великан, когда Искомый Зверь вцепился зубами в седалище его штанов.
— На помощь, на помощь! — завывал великан, пока чудище гнало его сквозь разломанную дверь.
— Добрая старая Зверюга! — голосил из-за решетки Король Пеллинор. — Нет, вы посмотрите на нее, я вас умоляю! Добрая старая Зверюга! Улю–лю–лю! Возьми его, старушка, возьми! Тащи его сюда, ну, ну, тащи его! Ах ты, умница моя! Сюда тащи, сюда!
— Дохлого, дохлого, — несколько преждевременно прибавил Король Пеллинор. — Дохлого тащи, ну, ну, тащи дохлого! Гони! Гони! Улю–лю–лю! Ну что вы скажете, а? Сама за дичью ходит, никто не учил!
— Р–р-гау! — заходился вдали Искомый Зверь. — Р–р-гау! Р–р-гау!
И все ясно услышали, как великан Галапас кругами скачет по винтовой лестнице самой высокой башни своего замка.
Мерлин с Вартом, воспользовавшись ключами, которые обронил великан, поспешно отомкнули двери всех камер, — впрочем, не оброни он ключей, Зверь, без сомнения, разломал бы и их тоже, — и несчастные узники, помаргивая, выползли под свет горящего факела. Были они тощие, бледные, будто поганки, но дух их остался несломленным.
— Ну и ну, — говорили они. — Ничего себе вышла штука.
— Кончились наши тисочки на ужин.
— Ни тебе больше подземных тюрем, ни вони, — сказал изобретатель. — И на жестких нарах больше не придется сидеть.
— Интересно, куда он все-таки подевал мою зубную щетку?
— Отличное у вас животное, Пеллинор. Мы все обязаны ему жизнью.
— Трижды ура Глатисанту!
— Еще ищейка где-то тут должна быть.
— Да бросьте вы, дружище. Ну, почистите вы свои зубы в другой раз, найдете себе палочку или еще что, дайте только выбраться отсюда. Сейчас главное — освободить всех рабов и удрать, пока Зверь не выпустил его из башни.
— И кстати, не мешало бы прихватить по дороге несколько кубков.
— Господи, я бы не возражал, если бы мне предложили сейчас посидеть у доброго огня. Это местечко наградило-таки меня ревматизмом.
— А давайте спалим все его палки и напишем на стенах, что мы о нем думаем.
— Старый добрый Глатисант!
— Трижды ура Пеллинору!
— Трижды ура всем остальным!
— Ура! Ура! Ура!
Оставаясь незримыми, Мерлин и Варт тихо покинули празднество. Они покинули рабов, толпившихся снаружи замка, — Король Пеллинор снимал с их шей железные обручи, присовокупляя несколько уместных слов, как если бы он раздавал награды на выпускном вечере. Глатисант еще продолжал бесчинствовать у дверей главной башни, голося, как тридцать пар гончих псов, а Галапас, завалив дверь всей мебелью, какую нашел, торчал теперь в башенном окне и орал, требуя срочно вызвать пожарных. Заключенный из камеры N 3 деловито собирал в великановой кладовке Золотые Кубки "Аскота" и иные призы, а газетчик от души веселился, разжигая праздничный костер из палок, тисочков для пальцев и всего остального, хотя бы отдаленно напоминавшего орудия пытки. Изобретатель, вооружась молотком и зубилом, выбивал на стенах опустевшего теперь коридора оскорбительную надпись: "Накося, выкуси, Галапас!". Огонь костра, крики "ура" и ободряющие замечания Короля Пеллинора, наподобие: "Никогда англичане не будут рабами" или "Надеюсь, вы не забудете урока, который получили, когда были здесь вместе с нами", или "Всегда буду рад услышать о любом из Старых Рабов, — узнать, как у них жизнь дальше сложилась", или "Постарайтесь взять себе за правило дважды в день чистить зубы", — все это вместе создавало волнующую атмосферу прощального праздника, покидать который невидимым гостям совсем не хотелось, но — "Время дорого", — сказал Мерлин, и они поспешили к Бурливым Водам.
Если принять во внимание все с ними случившееся, что-то и вправду странное было во Времени, равно как и в его дороговизне, ибо, когда Варт снова открыл в башенном покое глаза, Кэй все еще продолжал щелкать шахматными фигурами, а сэр Эктор по–прежнему смотрел в огонь.
— Ну хорошо, — сказал сэр Эктор, — и что же изображает собой этот ваш великан?
Мерлин поднял глаза от вязания, а Варт в испуге открыл рот, собираясь ответить, однако вопрос был обращен к викарию.
Преподобный Сайдботем закрыл книгу, повествующую о Палласе, сыне Эвандера, испуганно вытаращил глаза, зажал в кулаке жидкую бороду, набрал в грудь воздуху, закрыл глаза и выпалил:
— Великан, возлюбленные чада мои, это Адам, коего Бог создал без всяческой порчи. Рана же, от которой он умер, есть нарушение божественной заповеди.
Сообщив это, он с шумом выпустил воздух, бороду оставил в покое и с торжеством посмотрел на Мерлина.
— Очень неплохо, — сказал Мерлин. — Особенно насчет отстутствия всяческой порчи. Ну, а как же свеча с иглой?
Викарий снова зажмурился, как бы от сильной боли, и все затихли, ожидая истолкования.
После нескольких минут ожидания Варт сказал:
— Если бы я был рыцарем в доспехах и повстречал великана, я отсек бы ему мечом ноги по самые колена и сказал: "При таком твоем росте с тобою проще иметь дело, нежели прежде", а потом снес бы ему и голову тоже.
— Чшш, — сказал сэр Эктор. — И думать об этом забудь.
— Свеча, — несмело промолвил викарий, — это вечное пламя, томящее грешника, а погашено оно посредством иглы, каковая есть страсти Христовы.
— Нет, право же, очень неплохо, — сказал Мерлин и хлопнул викария по спине.
Весело горел огонь, словно костер, вокруг которого плясали рабы, и одна из собак вдруг заворчала во сне: "Р–р-гау, р–ргау", — и звук был такой, словно свора в тридцать пар псов гонит зверя где-то вдали, далеко–далеко, за освещенными ночью лесами.
Было нечто волшебное в том, как Мерлин управлялся с пространством и временем, ибо Варту казалось, что за одну весеннюю ночь, на которую он оставил свое тело спать под медвежьей шкурой, он провел с серым народом много дней и ночей.
Лё-лёк, хоть и была девчонкой, нравилась ему все больше. Он постоянно задавал ей вопросы насчет гусей. Она с ласковым добродушием рассказывала ему обо всем, что знала сама, и чем больше он узнавал, тем милее ему становились ее храбрые, благородные, спокойные и разумные сородичи. Она объяснила ему, что каждый из Белогрудых — это отдельная личность, не подчиненная законам или вождям, разве что те возникают сами собой. У них не было ни королей вроде Утера, ни законов, подобных жестоким законам норманнов. Они ничем не владели совместно. Любой гусь, нашедший что-нибудь вкусное, считал находку своей собственностью и отдолбал бы клювом всякого, кто попытался б ее стянуть. В то же самое время ни один из гусей не предъявлял каких-либо исключительных территориальных прав ни на какую часть мира — кроме своего гнезда, но то уж была частная собственность. И еще она много рассказывала ему о перелетах.
— Мне кажется, — говорила она, — первый гусь, совершивший перелет из Сибири в Линкольншир и обратно, вернувшись, завел в Сибири семью. И вот, когда наступила зима и нужно было заново искать, чем прокормиться, он, должно быть, сумел кое-как отыскать ту же дорогу, ведь кроме него никто ее не знал. Год за годом он водил по ней свое разросшееся семейство, став его лоцманом и адмиралом. Когда ему пришла пора умирать, видимо, лучшими лоцманами оказались старшие его сыновья, поскольку они чаще других проделывали этот путь. Естественно, сыновья помоложе, не говоря уже о юнцах, не очень-то хорошо знали дорогу и потому были рады последовать за кем-то, кто ее знал. Возможно, и среди сыновей постарше имелись такие, что были известны своей бестолковостью, так что семья доверяла не всякому.
— Вот так, — говорила она, — и выбирается адмирал. Может быть, этой осенью к нам в семью заглянет Винк-винк и скажет: «Извините, среди вас нет ли случайно надежного лоцмана? Бедный старый прадедушка скончался, когда поспела морошка, а от дядюшки Онка проку немного. Мы ищем кого-нибудь, за кем можно лететь следом». И мы тогда скажем: «Двоюродный дедушка будет рад, если вы составите нам компанию, но только имейте в виду, если что-то пойдет не так, мы не отвечаем». «Премного благодарен, — ответит он. — Уверен, что на вашего дедушку можно положиться. Вы не будете возражать, если я расскажу об этом Гогону, у них, сколько я знаю, такие же трудности?» «Нисколько».
— И таким образом, — пояснила она, — двоюродный дедушка станет адмиралом.
— Хороший способ.
— Видишь, какие у него нашивки, — уважительно прибавила она, и оба посмотрели на дородного патриарха, грудь которого действительно украшали черные полосы — вроде золотых кругов на рукаве адмирала.
