Я хотела предложить ему громкую сенсацию — доказательство, что Дармон являлся моим любовником. Конечно, это был секрет полишинеля, но никто не имел права говорить о нем вслух, коль скоро ни Александр, ни я не признались в том публично. Бек прекрасно сознавал, какую бомбу я отдаю ему в руки. В тот день когда журнал «Флэш» опубликует эти снимки, о нем заговорят все журналы Франции и Наварры. Он станет лидером продаж, чемпионом года. И все это упиралось только в вопрос оплаты. Но, боже мой, сколько разговоров, прежде чем согласиться! Да, конечно, «Флэш» всегда рассказывал о богачах, описывал их благополучие и процветание, публиковал интервью с людьми, нажившими миллионы… Но как только речь зашла обо мне, деньги в устах Бека вдруг почему-то стали «грязными». Он пустился в рассуждения о морали, заклеймил наше циничное время, напомнил о чувствительности своих читателей — почтенных налогоплательщиков, которых, разумеется, шокируют мелкие жулики, ускользающие от налогообложения, этой столь любимой народом институции. Послушать его, так он разорялся от одного лишь взгляда на меня, и я обозлилась. Терпеть не могу лицемеров, громко обличающих преступления, которые намереваются совершить. Наконец я не выдержала:
— Если вы еще долго намерены изображать передо мной Тартюфа, я вас честно предупреждаю: вы на коленях приползете ко мне за этими снимками.
Мой тон был мало что нелюбезен, он был холоден, как лед, но Бек решил, что я тоже блефую. Вместо того чтобы вытащить чековую книжку, он попытался смягчить меня, упирая на то, что мне предоставят право проверить заголовки, подписи к фотографиям и тексты, сопровождающие мои «документы». Как будто меня это очень волновало. Как будто я во все это верила. Я отбросила его посулы точно ненужный мусор:
— Вашими обещаниями сыт не будешь, верно? Так что оставьте их себе. Пишите все что вам угодно, мне плевать на ваши тексты, я за них не отвечаю. И хочу знать только одно — стоимость нашей сделки. А если вы намерены еще долго меня мурыжить, обращусь в «Матч» или «Экспресс».
Бек отреагировал так, словно в комнату ворвалась летучая мышь, грозившая растрепать его шевелюру. Побледнев и спрятав улыбку, он в пятый раз принялся изучать снимки, отобранные мной для начала баталии. Я заранее ликовала, представляя выражение лица Александра, когда он их увидит. Посреди залива, в виду острова Арц, лежа в обнимку, в купальных костюмах, на носу мчавшегося катера, мы улыбались приятелю, который повез нас на эту прогулку и заодно сфотографировал. Таких снимков было три. Я уже знала, какой из них откроет эту серию, — тот, где Александр хохотал, положив голову мне на плечо, а руку на мою грудь. В те времена его забавляла подобная вольность. Но, растиражированная в 400 000 экземплярах, она развеселит его куда меньше. Это напомнило мне фразу, которую он бросил в Луксоре нашему старичку-гиду: «Пресса — единственная казнь, которой Моисей забыл поразить Египет». Он даже не подозревал, насколько метко выразился. Так метко, что я решила в качестве бесплатного приложения — а заодно доказательства, что Александр по собственному почину выставлял нашу связь напоказ как официальную, — добавить к сему еще пару снимков: на первом я в вечернем платье шла под руку с ним по лестнице Каннского дворца, на втором мы стояли вдвоем у трапа самолета, на котором летали отдыхать в Абиджан. Наконец Бек сдался и подписал чек: 300 000 франков!
Не желая выглядеть в моих глазах дойной коровой, он засыпал меня вопросами. Ему хотелось знать все: где, когда и при каких обстоятельствах были сделаны эти фотографии, какие люди нас сопровождали. Я сообщила ему лишь самое основное — с какой стати украшать излишними разоблачениями эту помойку, территорию его журнала?! Я была уверена, что в данном отношении он и сам не подкачает: подаст мою историю под своим фирменным соусом, сопроводив ее какой-нибудь идиотской моралью. В общей сложности его записи умещались на одной страничке, но он изобразил великого магната СМИ, заверив меня, что его службы раздобудут тысячи подробностей о фильмах, показанных на том Каннском фестивале, и о контрактах, подписанных на Кот д'Ивуар. Бедняга — он принимал свои архивы за информационные закрома «Интеллидженс Сервис». Я не посмеялась над ним, хотя прекрасно знала по собственному опыту, что документалисты «Флэш» — полные ничтожества, не способные отыскать нос у себя на лице: каждую неделю на страницах светской хроники они ухитрялись переврать имена наших манекенщиц и названия домов моды, предоставивших им туалеты.
Тем не менее я учтиво проводила его до двери, лишний раз напомнив, что он волен писать все что угодно, лишь бы не выдавать того, кто предоставил ему фотографии. Полностью обделенный чувством юмора, он высокопарно заверил меня, что сохранение в тайне источников информации для него святое. На этой напыщенной декларации мы с ним и расстались. Наверное, он считал себя в высшей степени благородной личностью. В чем сильно ошибался. Впрочем, по части благородства я тоже была не на высоте. Мне даже чуть не стало стыдно за себя. Но, к счастью для моего самолюбия, я могла укрыться за словом «месть». И для того, чтобы она оказалась действительно страшной, была готова стучаться в самые подозрительные двери. Это старо как мир. Еще древние римляне говорили: ad augusta per angusta[96].
Прошла неделя, и вот моя фотография в длинном платье на обложке «Флэш» замелькала во всех газетных киосках Франции. Арт-директор выбрал снимок, сделанный в Каннах, где я об руку с Александром поднималась по лестнице Дворца фестивалей. Такого приятного сюрприза я даже не ожидала: Бек говорил лишь о возможности напечатать ее внутри журнала. Я испугалась, что теперь не смогу сделать и шага, чтобы меня не узнали. И первым моим побуждением было кинуться в парикмахерскую — подстричь и высветлить волосы. Этого оказалось вполне достаточно. В последующие дни никто как будто не узнавал светскую даму с длинными волосами в бизнесвумен, которая торопливо бежала по улице, пряча лицо. Зато в нашем кругу я произвела настоящий фурор. Все сплетницы от моды повисли на телефонах, чтобы смачно обсудить это событие. Я готовилась к самому худшему. И в конце концов начала думать о себе как о продажной девке, для которой оскорбления были родом промоушна. Ничего подобного: меня поздравляли со всех сторон. Тщетно я уверяла, что моей заслуги в этом нет, что я понятия не имею, откуда взялись эти снимки, — никто не слушал. Все пели одну и ту же песню:
— Браво, дорогая! Не спускай им. Все эти ворюги считают власть пещерой Али-Бабы. Защищайся. Отомсти за себя. Отомсти за всех нас…
Я вовсе не собиралась заходить так далеко, изображать бульдога, готового растерзать кого угодно, или народную героиню, несущую свое бесчестье как знамя. Высокие чувства не моя стезя. Поэтому я притворилась скромницей и отшила газетчиков, требовавших у меня интервью. Все равно у меня не было выбора. Мэтр Кола, выскочивший, как чертик из коробочки, метал громы и молнии:
— Вы что, с ума сошли? Вы забыли, что именно в данный момент я веду процессы против всех газет, которые обвиняю во вмешательстве в ваше частную жизнь? И мои действия увенчаются успехом лишь в той мере, в какой я смогу доказать ваше твердое намерение оставаться в тени. Частная жизнь — вот наше смертельное оружие, но оно будет эффективно только при условии, что вы будете держаться подальше от СМИ. И хотя статья 8 Европейской конвенции прав человека и статья 9 гражданского кодекса высказываются по этому поводу совершенно недвусмысленно, все адвокаты газетчиков явятся в суд, размахивая журналом «Флэш». Я рассылаю во все редакции меморандумы, где прямо выражается ваше стремление не попасть в разряд публичных особ, а вы тем временем творите бог знает что… Ну где же тут логика?!
Боялся ли он, что от него упорхнет гонорар, или действовал в пользу Александра, которого должна была устраивать эта стратегия молчания? Не знаю, это так и осталось тайной. Я разыграла святую наивность, поклялась, что понятия не имею, откуда взялись эти фотодокументы. Пускай сражается с «Флэш», если хочет! Пока суд рассмотрит дело, моя месть уже свершится. А сейчас главное — чтобы Александр продолжал доверять ему. Я знала, что адвокат шпионит за мной в его интересах, и таким ценным козырем ни в коем случае нельзя было пренебречь. Поэтому, когда мэтр Кола сказал, что ходят слухи, будто я пишу книгу, я не послала его к черту, а, напротив, осыпала сладкими уверениями в своей лояльности: если я позволю себе столь вульгарный поступок, он будет первым, кто о нем узнает; я никогда не опубликую ни одного слова, которое он предварительно не прочел бы, и так далее, и тому подобное… Вероятно, он действительно счел меня идиоткой, но мне помогает моя здоровая натура, и я нравлюсь себе в любых ролях. Впрочем, скоро мне пришлось исполнить совсем другую — роль коварной интриганки. И не просто так. Угадайте, кто появился на горизонте через три дня после публикации во «Флэш»? Мой старый друг Гарри!
