В воскресенье утром после нашего воскресного акробатического номера — на этот раз он, лежа на спине, зажал меня своими мощными лапами и бесконечно долго поднимал и опускал на свой хобот, пока я не взвыла и не запросила пощады, — мы позавтракали и принялись наряжаться в конькобежные костюмы. За коньками и костюмами мы съездили еще с вечера в Центральный спортивный магазин — мне купили красные рейтузы, белый свитер и белую юбочку для близира (это слово я выучила только вчера, оно означает, что эта юбочка не прикрывала ничего), а Юджину голубой свитер и голубые рейтузы.
Когда он вышел из спальни в небесно-голубом прикиде, подчеркивающем синеву его глаз, он на миг показался мне не таким уж стариком. Но я тут же вспомнила, как безжалостно больно он накачивал меня во время утреннего сеанса, и меня прямо стошнило от его самодовольной ликующей (во, какие словечки я знаю!) морды. Мне сильно захотелось поехать на каток без него, я была уверена, что он отравит мне все удовольствие.
Так оно и было: хоть каток и оказался райским местечком, удовольствия от него мне получить не удалось, потому что Юджин ни на секунду не выпускал меня из виду. Я не ожидала, что он так хорошо катается на коньках, — правда, он утверждал, что в юности играл в хоккей за московскую сборную, но я, как всегда, не знала, верить ему или нет. Я давно уже поняла, что он ужасный выдумщик и сочинитель невероятных историй, — впрочем, некоторые из них иногда оказывались истинными.
Боюсь, что история про хоккейную команду была близка к правде, иначе он не мог бы настигать меня с Олегом в любой точке катка, как бы мы ни хитрили и ни прятались. Мы даже притворились, что идем в павильон пить сельтерскую с сиропом, а сами улизнули через другую дверь, пробрались через кусты, укатили по боковой дорожке на противоположный конец катка и начали целоваться — но ровно через минуту он вырос перед нами, как голубой смерч, весь в ледяных брызгах, так он мчался.
Он навис над нами, протянул длинную руку, похожую на лопату для разгребания снега, и отделил меня от Олега:
«Этого я не разрешаю», — произнес он тоном не менее ледяным, чем лед у нас под коньками, и потащил меня волоком через весь каток к выходу. Сколько я ни упиралась, мне не помогло — он выкатил меня к раздевалке, усадил на скамейку, снял с меня коньки и на руках отнес в машину. Там он велел Вадиму меня сторожить и вернулся в раздевалку за вещами, после чего мы в полном молчании отправились домой. По пути он иногда мельком взглядывал на меня, и мне становилось страшно от этого взгляда — его прозрачные глаза стали почти черными.
Дома он запер дверь на все замки, усадил меня к себе на колени, взял мое лицо в ладони и тихо сказал:
«Запомни, если такое хоть раз повторится, я тебя убью».
Самое ужасное, что на этот раз я ему поверила.
3
Сегодня у меня день рождения — мне исполнилось тринадцать. Ужас, какая я стала взрослая! Я очень изменилась за эти московские месяцы — столько спектаклей пересмотрела, столько шмоток накупила, столько акробатических номеров исполнила в койке с Юджином! Мне теперь смешно вспомнить, как я в первый день притаилась в прихожей, чтобы разбить полдюжины яиц об его смазливую морду — какая я была тогда наивная дурочка! Но почему-то именно сегодня я опять почувствовала себя маленькой и начала думать о маме, я хотела сказать — об Инес, и не смогла: это сердитое имя застряло где-то по дороге. Я не думала о ней с того дня, как решила отомстить ей за все обиды и несправедливости — список получился такой длинный, что не смог полностью поместиться в моей детской голове.
А сегодня я обнаружила, что список этот вообще стерся и осталась только жалость — моя к ней. Я перестала на нее сердиться и стала ее жалеть. Все эти месяцы я о ней не думала — это называется вытеснение, так нас учили недавно на уроке психологии. Я начисто вытеснила ее из своего сознания, как бы отгородившись от нее непроходимой стеной забвения.
А со вчерашней ночи мысли о ней навалились и напирают, не давая мне спать. Я вдруг представила, какой ужас ее охватил, когда она узнала, что я сбежала с Юджином. Она наверняка не поверила сказкам про опасность и про мафию, даже если это правда, — ведь она всегда боялась именно того, что случилось.
Я вспомнила, как она перестала есть и вставать с постели, когда Юджин исчез с нашего горизонта всего на десять дней. А что же случилось с ней сейчас, когда он исчез навсегда, прихватив с собой меня? Мне даже стало казаться, что она умерла, это было бы вполне в ее духе — умереть от горя. Ведь она всегда была истинной героиней греческой трагедии — мы как раз недавно проходили греческие трагедии на уроке литературы, они все про нее. Недаром она играет на арфе!
И потому, как только мы с Юджином остались одни в нашей отрезанной от всего мира бестелефонной квартире, я спросила его о маме. Он только-только разогнался ко мне с поздравлениями и подарками, как я прихватила его на лету грубо поставленным вопросом, знает ли он что-нибудь о ней. От этого вопроса он остановился, как вкопанный, сжимая в одной руке огромную красную розу на длинном стебле, а в другой — маленькую коробочку, обтянутую алым бархатом:
«С чего ты вдруг о ней вспомнила?».
Ответ у меня был заготовлен заранее:
«Я вспомнила, что тринадцать лет назад она меня родила!».
«И что же ты хочешь знать?».
«Я хочу знать, как она пережила наше бегство».
«А почему ты думаешь, что я это знаю? Тебе отлично известно, что я с тех пор там не был».
«Но ты не рассказал мне, как тебе удалось заморочить ей голову в Швеции».
При этих словах он уставился на меня, как на музейный экспонат, — по-моему, до него тоже дошло, что я становлюсь взрослой, и он стал осторожно щупать почву под ногами.
«Я отправил их с Габи на двухнедельные гастроли по Швеции и Норвегии. Программа у них была напряженная, расстояния там огромные, так что хоть мой телефон и не отвечал, к вечеру у них не оставалось сил меня разыскивать. Когда они вернулись в Упсалу, их там ожидало письмо, в котором я красочно описал свою историю с мафией, опустив такую мелкую деталь, как поездка в Израиль за тобой. Поэтому о твоем исчезновении мама узнала, только возвратясь в Тель-Авив».
«И что с ней было?».
«Я об этом знаю столько же, сколько и ты. Но могу себе представить».
Я тоже могла себе представить, как она по приезде нашла в телефонной трубке десяток отчаянных призывов из интерната, потом, вывернув наизнанку содержимое ящиков и шкафов, обнаружила сперва пропажу наших с Юджином вещей, а потом пропажу моего паспорта. И сразу все поняла — ведь с самого начала ее преследовал призрак моего романа с Юджином. Поэтому она и сплавила меня с глаз долой — надеялась, что обойдется.
«И что она тогда сделала?»
«Я думаю, обратилась в полицию».
«Почему же полиция до сих пор нас не нашла?».
«Потому же, что и мафия, — мы очень ловко замели следы. Ты помнишь, сколько поездов и автобусов мы сменили по дороге?».
«Но ведь можно найти через компьютер, по фамилии, например…».
«Найти можно, если очень старательно искать, а какой полиции это нужно — русской, немецкой или польской? А кроме того, мой русский паспорт выписан на фамилию отца, а американский — на фамилию матери».
В этом месте сердце у меня упало до колен — я поняла, что никто никогда нас не найдет. И я попробовала от этого страха защититься:
«Слушай, а что будет, если они нас все-таки найдут?».
«Я же тебе сказал, — это маловероятно!».
«Но все же не совсем невероятно? Представь себе, они звонят в дверь и кричат — откройте, полиция!».
Юджину моя идея совсем не понравилась:
«Глупости! В России полиции нет, здесь милиция».
«Какая разница, пусть милиция! Главное, что звонят в дверь и кричат — откройте! Что мы будем делать?».
У него на щеках вздулись желваки — я уже знаю, что это желваки, а не жевалки:
«Я живым не дамся!».
И я опять ему поверила. Осталось только спросить:
«А я? Что будет со мной?»
Юджин тут же заметил, что я испугалась, и быстро перевел разговор на другие рельсы:
«Слушай, Светка, с чего мы именно сегодня завели этот похоронный марш? Когда у нас с тобой такой праздник!».
«Я не хочу никакого праздника! Я хочу к маме!», — пролепетала я и сама почувствовала, как глупо это звучит. Юджин, конечно, немедленно за эту глупость зацепился:
«А мама там ждет тебя, не дождется! Уж на этот раз, после всего, что случилось, тебе не избежать интерната для малолетних преступниц — будь спокойна, твоя мама об этом позаботится!».
И хоть я понимала, что он прав, я постаралась отбиться:
«А я скажу, что я жертва, что ты меня похитил!».
«Да кто тебе поверит? Разве ты не поехала со мной добровольно? Или я увез тебя в чемодане, связанную по рукам и ногам?».
Тут я попыталась заплакать, но, видно, возраст был уже не тот, — мне не удалось выдавить из себя ни слезинки. От Юджина мне эту неудачную попытку скрыть не удалось:
