Боря почему-то почти сразу начал волноваться: морщиться, качать головой, сильно болтать ногой и огорченно цыкать… Закончив, он с сомнением повертел листок, как будто ища продолжения, и спросил: «Это что – все?..» Фурман осторожно ответил, что нет, он еще собирается продолжить, но Боря прервал его. Категорическим тоном он заявил, что отправлять письмо в таком виде нельзя – это абсолютно исключено. Его нужно переписать, выбросив всю эту… – Боря поморщился – чепуху: с лужами крови и прочим… Фурман стал растерянно возражать, что это не все письмо, да и вообще, какое Боре дело, пусть сам пишет о чем хочет… «Ну, как же ты не понимаешь?! – раскрасневшись и трагически щуря глаза, твердил Боря. – Ведь они специально уехали именно зимой, а не летом, чтобы иметь возможность хоть немножечко от нас отдохнуть! (Для Фурмана эта мысль была совершенно переворачивающей.) Им наоборот нужно отвлечься от всех наших дел, расслабиться, набраться сил! Ты бы хоть раз в жизни задумался о том, как они с нами устают!.. А ты тут разошелся, понаписал им всякой дряни… Ты только представь: они прочтут твою писанину и, естественно, начнут волноваться, переживать за тебя, дурака, – решат еще, что с тобой тут вообще невесть что происходит, дня два так помучаются, а потом, чего доброго, все бросят и прилетят тебя спасать… Ты этого добиваешься? Хочешь испортить им отпуск?!.. Нет, я понимаю, что ты, конечно, ни о чем таком просто не думал: тебе было интересно изображать все эти лужи крови и прочие ужасы… Но нужно же все-таки хотя бы иногда думать и о других тоже, а не только о своей особе и о своих собственных интересах! Нельзя в твоем возрасте оставаться таким бесчувственным эгоистом! Ты ведь уже давно не младенец!.. Пора бы уже отвечать за свое поведение – хотя бы в таких простых вещах…»
Фурман под градом этих упреков – возможно, в чем-то и справедливых – ужасно расстроился, чуть не до слез, но быстро перевел все это в обиду на Борю и в злобные меткие обзывательства. Боря огорченно махнул на него рукой и ушел в другую комнату.
Оставшись в одиночестве, Фурман через минуту заплакал от чувства собственной неправоты и покинутости. Кусая губы, он кинулся к тетрадке по русскому и с нарочитой беспощадностью выдрал из нее двойной лист, после чего проклятая тетрадка, считай, перестала существовать… Потом Фурман сел за Борин письменный стол, вытер глаза и принялся заново переписывать письмо к далеким милым родителям – уже просто, по-доброму, без всяких юмористических выкрутасов и ужасных происшествий. Только про свое отравление школьным винегретом оставил, но в прошедшем времени, мол, теперь-то все уже прекрасно… Утаиваемые подробности, накопившись, заставили его под конец опять пустить слезу, и он, как бы в укор Боре, задрожавшими буквами приписал, что он очень-очень соскучился и чтобы они поскорее хорошо отдохнули и вернулись в Москву из своего отпуска… «Ваш сын Саша» – подписался он, совсем уже загрустив.
За ужином Фурман с веселой демонстративностью поддерживал свою вражду с Борей, чем даже рассердил бабушку, а выйдя из-за стола, с хмурым видом буркнул, что если Боря хочет прочесть его письмо, то оно лежит там-то. «Если это то же самое, то не хочу», – холодно ответил Боря. Фурману пришлось сказать, что он его переписал, и Боря удивился: «Так быстро? Когда это ты успел?..» Фурман с печальной заносчивостью мотнул головой: знай, мол, наших!..
Ознакомившись с новым вариантом, Боря похвалил: вот теперь все нормально, так бы сразу – можешь ведь, если захочешь… Правда, самый конец Боря на его месте слегка изменил бы, – ну да ладно уж, пусть остается как есть…
Старый листочек Фурман, перечитав, на всякий случай решил припрятать – а что, если Боря все-таки зря ругался, ничего там такого плохого и нету? Когда-нибудь потом можно будет показать его родителям и посмеяться?
Сказав Боре и бабушке «спокойной ночи», Фурман еще очень долго не мог заснуть: ворочался, пока Боря не начал похрапывать, а потом с какой-то облегченной готовностью и покорностью стал опять вспоминать их тогдашний поход в кино.
II. На посту
Фурман оставался в школе на хорошем счету: учился на пятерки и четверки, был постоянным редактором классной стенгазеты и вид всегда имел достаточно приличный – его смело можно было посылать на разные ответственные мероприятия. Поэтому, когда для почетного дежурства во время очередных выборов в Советы народных депутатов от каждого пионерского класса отбирались по три пары мальчиков и девочек, Фурман, естественно, оказался в их числе.
Был промозглый и безрадостный момент весны, больше похожий на позднюю осень, и Фурман уже ощущал все признаки неотвратимо надвигающейся простуды. Но в ответ на его сомнения и колебания папа жестко сказал, что от таких поручений не отказываются. Никто не спорит: очень важно хорошенько отдохнуть, выспаться, если потребуется, как-то подлечиться, – но потом все равно надо собраться с силами и пойти, другого выхода нет.
В назначенное воскресенье радио с самого раннего утра запело и заиграло возбужденно-приподнятыми голосами, и эхо их доносилось даже откуда-то с Садовой. Без четверти девять все участники дежурства уже собрались среди белых свежевыкрашенных колонн районного дома культуры «Красный пролетарий». Самой последней, запыхавшись и извиняясь за опоздание, прибежала старшая школьная пионервожатая, отвечавшая за организацию дежурства. Спустя несколько минут все они, как и было приказано, засияли отутюженной парадной пионерской формой, особенно торжественно смотревшейся на фоне алых и благородных бархатно-малиновых драпировок дворца. Перед тем как подняться наверх, все стеснительно, но тщательно причесались перед большими зеркалами.
В особой маленькой комнатке на втором этаже заметно волновавшаяся старшая пионервожатая вместе с какой-то строгой пахнущей духами тетей провели короткий инструктаж, на котором до детей была доведена порученная им чрезвычайно серьезная и ответственная задача: ведь их пост находился непосредственно возле урн для голосования («Урн»? Разве они служат не для…). Им придется разделиться на несколько смен по четыре человека в каждой. Первая дежурная смена под руководством старшей пионервожатой должна парадным маршем пройти в фойе второго этажа, где находятся урны, занять там заранее обозначенные позиции и простоять по стойке «смирно» с поднятой в пионерском салюте рукой ровно пятнадцать минут – после чего ее сменит следующая четверка. Передача поста должна происходить так же четко и слаженно, как у часовых перед Мавзолеем Ленина. Освободившаяся смена без всяких лишних движений и разговоров марширует обратно в комнату отдыха. В целом дежурство продлится около пяти часов, так что они еще смогут успеть домой к обеду.
Задача была понятна, но тут выяснилось, что нужно дежурить не только рядом с урнами, но и еще где-то, на других этажах. После того как строгая тетя увела за собой часть ребят, старшая пионервожатая бодро посчитала оставшихся по головам и, с некоторыми затруднениями произведя необходимые вычисления, объявила, что перерыв между сменами будет составлять полчаса. Она озабоченно предупредила, что им придется нелегко – пусть заранее настраиваются. Мимо будут постоянно ходить туда-сюда самые разные взрослые люди, жители района, – и вообще-то ведь никто не знает, что может кому-то из них вдруг прийти в голову… – Все с испуганным удивлением подняли брови. – Нет, я, конечно, не имею в виду ничего такого… Просто они могут, например, начать вас спрашивать о чем-нибудь или, там, не знаю… Конфетку вам предложат! – Все оживились. – Шутка!.. Короче, вам нужно очень твердо запомнить две вещи: во-первых, где-нибудь неподалеку все время будет находиться хотя бы один из взрослых дежурных. Они, безусловно, постараются оградить вас от каких-то возможных сложных ситуаций – это входит в их прямые обязанности. Кроме того, на лестнице постоянно дежурят сотрудники милиции – причем не только в форме, но и одетые в обычную одежду, – они вмешаются, если будет происходить что-то непредвиденное… Между прочим, она сейчас разгласила совершенно секретную информацию. Но раз уж они участвуют во всем этом, она считает, что для их спокойствия и уверенности им тоже стоит об этом знать. Все это она сообщает вовсе не для того, чтобы их запугать, а просто чтобы они понимали, что они ни на минуту не останутся одни в этом важном деле. Кстати, раз уж зашла речь о конфетах: в перерыве здесь, в этой комнате, для них будет приготовлен горячий чай с конфетами и печеньем… – Тихо, тихо! Ваша реакция понятна. Идем дальше. Им наверняка известно, как следует вести себя в этой обстановке, но она еще раз напоминает, что, находясь на посту, нельзя не только ни с кем разговаривать, улыбаться или вертеть головой по сторонам; лучше всего – просто замереть на эти пятнадцать минут, постараться вообще не шевелиться и смотреть только прямо перед собой – что бы вокруг ни происходило. Если кому-то станет уж совсем невмоготу, разрешается, выбрав момент, когда людей вокруг будет поменьше, потихоньку ослабить одну ногу и постоять в позе «вольно»… Пожалуй, это все. Осталось распределиться, кто в какой смене.
