— Ты умрешь, если мы что-нибудь не предпримем, — говорю я.
— Все в порядке. Я знаю.
— Такие, как мы, не становятся призраками, если ты на это надеешься. Ты просто исчезнешь навсегда. Как будто тебя никогда и не было.
— Нет, если я спасу Макса, — говорит Освальд. — Если я спасу самого храброго мальчика в мире, я останусь.
— Нет, — отвечаю я. — Ты исчезнешь, и никто о тебе не вспомнит. Даже Макс не будет о тебе вспоминать. Тебя не станет, и все.
— Ты знаешь, почему я так злился, когда мы в первый раз встретились? — спрашивает Освальд.
— Ты думал, что я — призрак. И ты думал, что я собираюсь украсть Джона.
— Да, но не только из-за этого. Еще я злился, потому что в той больнице все было так, как будто я не существую. Я завис в той палате, в коридорах, мне было не с кем поговорить, нечем заняться, не на что посмотреть. Может, я и не призрак, но там я был как призрак.
— Чушь какая, — говорю я.
И это действительно чушь. Мы с Освальдом будто поменялись местами. Теперь я стою злой, испуганный и хочу кому-нибудь врезать, а Освальд спокоен, как дурак. Он тает у меня на глазах, и его это не волнует. Он не хочет бороться.
Он напоминает мне Грэм после того, как наш план по ее спасению провалился. Грэм тоже смирилась.
И тут Освальд делает невероятное. Он меня обнимает. Он обхватывает меня своими огромными руками и стискивает мои плечи. Он отрывает меня от сиденья. Впервые он касается меня не для того, чтобы ударить, и это странно. Освальд тает, но обнимает меня.
— Я узнал, что исчезаю, сегодня утром, когда проснулся и посмотрел сквозь руки, — говорит он, все еще не отпуская меня. — Сначала я испугался, но я и в больнице все время боялся. А теперь я познакомился с тобой и с Тини. Я катался в лифте и на автобусе. Я познакомился с миссис Госк. Я спасу Макса. Это важнее, чем все, что я сделал в своей жизни.
— Ты подумай о том, что ты мог бы еще сделать, — говорю я.
Освальд опускает меня на место. Мы смотрим друг другу в глаза.
— Ничего я не сделаю, если буду торчать в больнице целыми днями. Лучше одно приключение, чем вечность в больнице.
— Это неправильно, нужно попытаться, — говорю я. — Мы как будто бы сдаемся.
— Неправильно не спасать Макса, — говорит Освальд. — Он самый храбрый мальчик на свете. Мы должны его спасти.
— Ты можешь спасти его, после того как спасешь себя.
Освальд вдруг рассердился. У него такое же лицо, как когда он начал меня швырять по палате Джона. Мышцы напряглись, и он словно стал на шесть дюймов больше.
Потом, так же быстро, он становится прежним. Кулаки разжались. Лицо обмякло. В нем больше нет злости. В нем разочарование.
Освальд разочарован во мне.
— Хватит, — говорит он. — Я хочу послушать миссис Госк. Ладно? Просто посидеть и послушать миссис Госк, пока еще есть время.
— Ладно, — соглашаюсь я.
Я хочу еще что-нибудь добавить, но боюсь. Я не боюсь, когда Освальд злится или разочаровался во мне, хотя от этого мне больнее, чем я мог бы подумать. Я боюсь, потому что Освальд мне нужен. Без него не спасти Макса. Я рад тому, что Освальд решил спасти не себя, а Макса, но мне худо оттого, что я рад. Как будто я самый худший воображаемый друг на свете.
Макс — самый храбрый мальчик, а Освальд — самый храбрый воображаемый друг.
Освальд сидит у миссис Госк целый день. Он даже ходит за ней в туалет. Я сказал ему, чтобы не ходил, но, по-моему, он не понимает, что люди не любят ходить в туалет в компании.
Я тоже большую часть дня провожу у миссис Госк. Я смотрю за Освальдом. Я боюсь, что он исчезнет раньше, чем поможет спасти Макса. Я смотрю на его прозрачное тело, прикидывая, сколько ему еще осталось. Но это невозможно определить. Я нервничаю.
Кроме того, я захожу посмотреть, как там миссис Паттерсон. Когда мы приехали в школу, я первым делом убедился, что она приехала. Она приехала. Когда автобус заезжал на парковку перед школой, она вышла из своей машины.
Все идет по плану. Если не считать того, что главный участник плана тает у меня на глазах.
Учебный день заканчивается в три двадцать, мы с Освальдом выходим из класса миссис Госк ровно в три. Освальду нужно забраться в машину миссис Паттерсон, когда она откроет дверцу, так что я хочу, чтобы он был наготове.
Перед тем как уйти из класса, Освальд прощается с миссис Госк. Он выходит к доске и говорит ей, что она самая лучшая учительница в мире. Он говорит, что провел в ее классе самый лучший день в своей жизни. Я не знаю, увижу ли я снова миссис Госк, но Освальд не увидит, и я в этом уверен. Смотреть на то, как он, переступая порог, машет рукой миссис Госк, почти так же, как смотреть на исчезающую Грэм. Грустнее я ничего не видел. Я тоже прощаюсь с миссис Госк, но я стараюсь сделать это как можно быстрее.
Не могу думать о том, что, возможно, больше ее не увижу. Я очень люблю миссис Госк.
Миссис Паттерсон выходит через боковую дверь через пять минут после звонка. Двумя руками она несет большую сумку для одежды. На вид сумка полная. Дамская сумочка миссис Паттерсон висит у нее на плече.
— Обо мне не волнуйся, — напоминаю я Освальду. — В машину я тоже могу войти сквозь дверцу. Когда она откроет, прыгай вперед нее. Не жди ни секунды. Нужно все сделать быстро.
Миссис Паттерсон останавливается возле своей машины. Она ставит сумку с вещами на тротуар и открывает заднюю дверцу машины. Потом поднимает сумку. Сумка, похоже, тяжелая. Я вижу, что в ней книги, рамки для фотографий и лыжные ботинки. Она полна доверху. Миссис Паттерсон собирается поставить сумку на заднее сиденье. Когда миссис Паттерсон открывает машину, Освальд оказался не готов. Он встал перед передней дверцей. Освальд в панике. Он мчится кругом, обегая миссис Паттерсон и открытую дверцу, но не успевает. Освальд врезается в дверцу, от удара его отбрасывает назад, и он падает на асфальт. Он стонет и трясет головой.
— Поднимайся! — кричу я ему.
Освальд слушается. Он вскакивает на ноги.
Миссис Паттерсон делает шаг вперед и открывает переднюю дверцу. Водительскую. Освальд готовится прыгнуть в машину. Он стоит в двух шагах от того места, где я велел ему ждать, но, по-моему, достаточно близко.
— Давай! — кричу я.
Освальд влезает в машину быстрее, чем я мог себе представить, сжавшись и перебравшись на пассажирское место за секунду до миссис Паттерсон. Не знаю, что бы произошло, если бы миссис Паттерсон села раньше. Обычно воображаемых друзей оттесняют куда-нибудь в сторону, как в переполненном лифте, но для этого должно быть свободное место. Если бы миссис Паттерсон села раньше, ему не хватило бы места.
Я рад, что мы этого никогда не узнаем.
Я прохожу сквозь заднюю дверцу, перелезаю через сумку с одеждой и сажусь позади Освальда.
— Ты в порядке? — спрашиваю я.
— Да, — говорит Освальд, но голос его звучит откуда-то издалека.
Через пару секунд он добавляет:
— Она не похожа на плохую. Я думал, что она страшнее.
— Потому, наверное, никто и не думает, что это она украла Макса, — говорю я.
— Может быть, все дьяволы похожи на обычных людей, — говорит Освальд. — Может быть, потому они и успевают сделать много зла.
Голос настолько тихий, что я боюсь, что Освальд растает по дороге.
— Ты уверен, что у тебя все в порядке? — спрашиваю я.
— Да, — говорит Освальд.
— Хорошо. Мы скоро приедем.
К дому мы приедем действительно скоро, но, чтобы спасти Макса, придется ждать наступления вечера. Освальду нужно продержаться еще несколько часов, а я не уверен, что он сможет.
Я стараюсь об этом не думать и, когда мы отъезжаем от школы, переключаю внимание на улицы. Для моего плана у меня в голове должна быть карта района. От парковки мы едем налево. Потом до конца угла, где останавливаемся у светофора. Стоим долго, и миссис Паттерсон начинает стучать пальцами по рулю. Она тоже считает, что мы стоим долго. Наконец загорается зеленый свет, и мы поворачиваем налево.
Она включает радио. Мужской голос рассказывает новости. Ни слова о маленьком мальчике, который исчез из школы.
Слева я вижу парк, справа — церковь. Церковный газон весь покрыт тыквами. За этим оранжевым полем белый навес. Под навесом стоит человек. Наверное, он продает тыквы. Мы проезжаем мимо еще двух светофоров, а на третьем поворачиваем направо.
— Налево, налево, три светофора, потом направо, — говорю я вслух и повторяю это еще два раза.
Не говорю, а пою, чтобы легче запомнить.
— Что ты там бормочешь? — спрашивает Освальд.
— Учу дорогу. Я должен знать, как вернуться.
— Ездить в машине тоже не очень интересно, — говорит Освальд. — Но интереснее, чем ездить на автобусе.
Я бы хотел с ним поболтать, но не могу. Я запоминаю дорогу. Но чувствую я себя плохо. Освальд тает быстро. Единственный из всех моих знакомых воображаемый друг, который умеет дотрагиваться до реальных вещей, скоро исчезнет навсегда, а у меня нет времени с ним поболтать.
