Я лежал на животе, так что ребра на груди вдавились в спину.
Мне хотелось пить — надо встать, выпить стакан воды.
Я пошел и налил себе стакан воды. У воды в Лайм-Регисе вкус бумаги. Я не мог уснуть на боку. У меня раздувался мочевой пузырь.
Я долго мочился, думая при этом: нравился бы я девочкам больше, если бы у меня были шрамы? (Сейчас у меня только один крохотный шрамик на пальце, где меня укусила морская свинка Найджела, моего кузена, когда мне было девять лет. Хьюго, другой кузен, сказал мне, что морская свинка больна миксоматозом и теперь я умру в страшных мучениях, думая, что я кролик. Я ему поверил. Даже написал завещание. Шрам теперь почти не виден, но тогда из него била кровь, как вишневый лимонад из переболтанной банки.)
Я перевернулся на спину — теперь ребра со спины давили на грудь.
Мне стало жарко, и я снял пижамную рубаху.
Мне стало холодно, и я надел пижамную рубаху.
Сейчас зрители расходятся из кино после «Огненных колесниц». Контролерша ходит по рядам, собирая стаканчики от мороженого, обертки от жвачки и пустые пакетики из-под конфет в мусорный мешок. Салли из Блэкберна и ее новый приятель выходят на улицу, говоря друг другу, какой классный фильм, хотя они весь сеанс лизались и гладили друг друга в разных местах. Приятель Салли зовет ее на дискотеку. Салли отвечает: «Нет, пойдем к нам в трейлер. Все остальные еще не скоро вернутся».
Песня «One In Ten» группы «UB-40» сотрясала костяк отеля «Эскалибур».
Луна растворяла мне веки.
Время обратилось в кисель.
* * *
— Уууу, гребаный дребаный Солт, мать его в бога душу!
Папа рухнул на ковер.
Я притворился, что все равно сплю, по двум причинам: 1) я еще не был готов его простить; 2) он врезался в стены и мебель, как пьяный в комедийном фильме, источая алкогольные пары, и если он будет ругать меня за то, что я пользовался его бритвой, то лучше подождать с этим до завтрашнего утра. Дин Дуран прав. Видеть своего папу пьяным — та еще радость.
Папа добрался до ванной, двигаясь словно в невесомости. Я слышал, как он расстегивает молнию. Он попытался тихо помочиться в унитаз.
Струя забарабанила по полу ванной.
Прошла струистая секунда, и загрохо-булькало уже в толчок.
Папа мочился целых сорок три секунды (мой рекорд — пятьдесят две).
Он отмотал километры туалетной бумаги, чтобы вытереть лужу.
Потом включил душ и залез под него.
Прошло где-то с минуту, и вдруг послышался треск раздираемой ткани, десяток раз «пинг»-нуло что-то пластмассовое, что-то грохнулось, и папин голос произнес: «В бога душу мать!»
Я незаметно приоткрыл глаза и чуть не заорал от испуга.
Дверь ванной распахнулась сама собой. Папа стоял в тюрбане из мыльной пены, размахивая оторванной штангой душевой занавески. Он был голый, в чем мать родила, но там, где у меня «желудь и мешочек», у него болтался толстый кусок каната. Прямо висел!
Волосы у него в паху густые, как борода бизона. (У меня там всего девять волосков!)
Более омерзительного зрелища я в жизни не видел.
* * *
Спать, слыша папины хрип-храпения и харко-булькания, невозможно. Неудивительно, что у родителей разные спальни. Шок от увиденного начал проходить. Очень постепенно. Неужели в один прекрасный день я проснусь и обнаружу у себя между ног такую штуку? Ужасно думать, что я получился из сперматозоида, который четырнадцать лет назад вылетел из этого.
Может, и я когда-нибудь стану чьим-нибудь папой? Тогда в моей «штуке» тоже прячутся будущие люди? У меня никогда в жизни еще не было эякуляций, если не считать тех раз, когда мне снилась Дон Мэдден. Где та девушка, которая носит в себе вторую половину моего будущего ребенка где-то в глубине сложных петель и завитков? Что она сейчас делает? Как ее зовут?
Слишком много мыслей сразу.
Наверно, у папы завтра утром будет похмелье.
Сегодня утром.
Каковы шансы, что мы на рассвете пойдем на пляж запускать змея?
Большой жирный ноль.
* * *
— Ветер с юга, — папа вынужден был кричать, — он дует из Нормандии, через Ла-Манш, прямо в эти утесы, и алле-оп, вот тебе восходящий поток! Для змеев — лучше не придумать!
— Отлично! — тоже закричал я в ответ.
— Дыши глубже! Полезно от сенной лихорадки! В морском воздухе полно озона!
Он захапал бечевку от змея, так что я взял еще один теплый пончик с вареньем.
— Подкрепление морального духа в войсках?
Я улыбнулся в ответ. Классно вставать на рассвете! Рыжий сеттер гонял призрачных собак по кромке волн, плюхающихся брюхом о берег. Навозные кучи сланца сползали с утесов, стоящих вдали, в направлении Чармута. Мутные облака, словно веки, прикрывали восход, но сегодня было в тыщу раз ветреней, чем вчера, и куда лучше для запуска змея.
Папа что-то прокричал.
— Что?
— Змей! Фон сливается с облаками! И все вместе выглядит, как будто один дракон там летает! Какого красавца ты выбрал! Смотри, я научился делать двойную петлю! — такой улыбки я никогда не видел у папы на фотографиях. — Он царит в небе!
Он подобрался поближе, чтобы не так кричать.
— Когда мне было столько лет, сколько тебе сейчас, мой папа возил меня на залив Моркам, это рядом с Грейндж-овер-Сэндз, и мы там запускали змеев. В те времена делали их сами… Бамбук, бумага, бечевка, а хвост из крышечек от молочных бутылок…
— Ты мне, — Висельник не пропустил «покажешь», — меня научишь когда-нибудь?
— Конечно. Эй! А ты умеешь посылать телеграмму со змеем?
— Нет.
— Ага! Ну-ка подержи его…
Папа отдал мне бечевку и достал ручку из кармана куртки. Потом вытащил золотую бумажку из сигаретной пачки. Ему было не на что опереться, так что я встал рядом с ним на одно колено, словно сквайр, которого посвящают в рыцарское звание, и он разложил бумагу у меня на спине.
— Так какое послание мы отправим в небеса?
— «Мама и Джулия, жалко, что вас тут нет».
— Как скажешь, — папа надавливал ручкой, так что я чувствовал каждую букву спиной прямо через одежду. — Ну, вставай.
Папа обернул золотую бумажку вокруг бечевки змея, как проволочку, которой закручивают пакетик с сэндвичами.
— Повибрируй бечевкой. Вот так. Вверх-вниз.
Телеграмма поехала вверх по бечевке, вопреки тяготению. Скоро она скрылась из виду. Но я знал, что послание попадет куда надо.
* * *
— Lytoceras fimbriatum.
Я заморгал, глядя на папу и не понимая, что это он такое сказал. Мы отошли в сторону, чтобы не мешать одышливому владельцу лавки окаменелостей выволакивать наружу рекламную стойку.
— Lytoceras fimbriatum, — папа кивнул на спиральную окаменелость, которую я держал в руках. — Это латинское название. Семейство аммонитов. Их легко отличить по близко посаженным ребрам, между которыми время от времени попадаются очень толстые…
— Верно! — я разглядел крохотную этикетку на полке: — Ly-to-ce-ras…
— Fimbriatum. Подумать только, я не ошибся.
— А откуда ты знаешь про окаменелости и латинские названия?
— Мой папа был охотником за камнями. Он позволял мне вносить в каталог его находки. Но только если я как следует выучу их названия. Я, конечно, все перезабыл, но у папы был огромный Lytoceras. Вот название и застряло у меня в памяти.
— Что такое «охотник за камнями»?
— Геолог-любитель. Каждые выходные он под тем или иным предлогом отправлялся на охоту за окаменелостями. У него был маленький геологический молоточек — по-моему, он у меня до сих пор где-то валяется. Некоторые образцы, которые он привез с Кипра и из Индии, сейчас хранятся в Ланкастерском музее. Были там, когда я последний раз проверял.
— А я и не знал, — окаменелость легла в мои подставленные ковшиком ладони. — Они редкие?
— Не особенно. Хотя этот неплохой.
— А сколько ему лет?
— Сто пятьдесят миллионов, где-то так. Для аммонитов — практически молокосос. А хочешь, мы его для тебя купим?
— А можно?!
— Разве он тебе не нравится?
— Очень нравится!
— Значит, это будет твоя первая окаменелость. Сувенир, полезный в образовательном плане.
Спирали когда-нибудь кончаются? Или только становятся такими крохотными, что глаз не может их различить?
* * *
Чайки рылись в мусорных урнах рядом с «Капитаном Шалопаем». Я шел, не сводя глаз со своего аммонита, когда из ниоткуда высунулся локоть и от удара моя голова отлетела назад, как на петлях.
— Джейсон! — закричал папа. — Смотри, куда идешь!
Мой нос вибрировал болью, словно гонг. Я хотел чихнуть, но не мог.
Бегун потер локоть.
— Ничего, Майк, я выживу. Вертолет «Красного Креста» можно не вызывать.
— Крэйг! Боже милостивый!
— Да, вышел подзарядиться энергией. А этот электромобиль в человеческом образе, похоже, твой?
