Улыбаясь, он обвел взглядом узкую залу с койками, задержался на аппарате, но не выразил ни малейшего испуга, даже не вздрогнул. И все улыбался.
— Ему уже делали? — спросил Робер Оливье.
— Да.
— Стало быть, он знает, что его ждет.
— Вряд ли. Электрошок, как правило, не оставляет никаких воспоминаний.
— И он не боится?
— Да нет же.
— Форель идет только на бузину. Только на бузину. И чтобы черная такая, спелая.
— Электрошок, Робер, — совсем не то, что о нем думают. Это… скорее ритуал, невеселый ритуал.
Больной лег на предпоследнюю койку, на спину, головой к врачам. Медбрат протянул Эгпарсу шприц и обнажил больному руку. «Кожа у него рыбьего цвета», — подумал Робер. А впрочем, естественно.
— Прекрасная нынче погода для рыбной ловли, мосье. Не правда ли? — сказал Эгпарс.
— О, мосье, да.
Ассистент перетянул руку резиновым жгутом, выступила вена. Эгпарс кивнул Оливье и показал глазами на шприц.
— Ну, теперь мой выход, — сказал Дю Руа.
Эгпарс отступил к Роберу и скрестил на груди руки, а тот оцепенел в напряженной позе, не в силах побороть утробный страх, который внушило ему действо, само по себе не страшное и вполне будничное.
— Ему вводят внутривенно раствор несдоналя, — пояснил ассистент. — Он применяется довольно часто в медицинской практике.
В рот больному вложили пластмассовую трубку, пальцем левой руки Оливье нажал на вену, отчего она еще больше взбухла, и ввел в нее иглу. Большим пальцем он медленно подвигал поршень в цилиндре. «Рыбак» вздрогнул и замер. Оливье взглянул на деление, у которого, остановился раствор.
— Ноль пять, — сказал он.
— Ему достаточно малой дозы, — откликнулся Эгпарс.
Одна назойливая мысль сверлила Робера: эта процедура напоминала «гуманное умерщвление» и ассоциировалась с другими сеансами того же порядка, и тут тоже «жертве» был отрезан путь к бегству. «Электрический стул — доступен каждому!»
«Рыбак» заснул.
Второй ассистент подкатил к нему аппарат и приложил к его вискам обернутые в замшу и соединенные, наподобие телефонных проводов, электроды, — больной сразу стал похож на телефониста в обмороке. Эгпарс подошел к аппарату, подвинул рычаг реостата. По телу пациента прошла легкая дрожь. Потом он снова стал недвижим. Робер только сейчас понял, почему к одному пациенту приставлено столько санитаров: они должны были держать его.
— Слабовато, — сказал Эгпарс и еще немного подвинул рычаг, сила тока увеличилась. Больной вздрогнул и слабо вскрикнул.
Трое детин в белых халатах всем своим телом навалились на подопытного. Робер наклонился к нему, увидел белок закатившихся глаз. Кроткое лицо «рыбака» исказилось, как в судороге. Санитар энергичным движением обеих рук массировал ему живот. Больной стонал. Узаконенная пытка. Именно это и привело в ужас тех, кто был первым свидетелем процедуры. Они увидели только одну ее сторону, уподобясь тем чувствительным зрителям корриды, которые не умеют проникнуться пафосом боя и замечают лишь вспоротый живот лошади. Тело больного сотрясал бушующий в нем ураган. Один из санитаров выругался.
Часы отстукивали секунды. Робер видел приступы эпилепсии. Электрошок давал схожую картину, но только менее «зрелищную», как любят говорить медики.
Санитар положил на лицо больному дыхательную маску. Послышалось шипение. Постепенно лицо его из серого стало ярко-розовым, как у куклы. Под маской раздалось какое-то бульканье, Робер не сразу понял, что это храп и что больной спит. Однако он все еще был неспокоен, то и дело просыпался, дергался, вскрикивал, но вот наконец заснул глубоким, крепким сном.
Эгпарс приподнял веко спящего, похлопал его по щекам. Тот сладко спал и громко храпел во сне.
— Следующего!
Оливье, чуточку скосив глаз, обычным своим жестом потер руки у самого носа, санитары схватили в охапку первого больного, обмякшего и отяжелевшего, и перенесли его на другую кровать, предварительно вынув у него изо рта трубку.
— Это чтобы они не поранились во время судорог. А то прежде случалось, что больные прикусывали себе язык.
Он спал безмятежным младенческим сном.
Вошел следующий — молодой художник, что ненавидел своего отца. Он узнал и эту комнату, и эту аппаратуру. Презрительно скривив рот, молодой человек снял очки, и без очков лицо его сделалось по-детски беспомощным. Он лег на освободившуюся кровать, вытянулся на спине, закрыл глаза и больше не шевелился. Унизить себя протестом? Нет, этого они от него не дождутся.
И «машина» начала второй оборот. Сперва укол, — ассистент, делавший его, гораздо дольше Оливье возился с веной, — потом трубка, электроды, реостат. С этим пациентом Эгпарс справился быстрее, чем с предыдущим; и снова шок, и вот уже за работу взялись санитары — неустанные роботы. Несколько раз по телу больного прошла судорога, оно выгнулось. Но внезапно мышцы расслабились, будто перерезали нервы — приводные ремни. Поступление кислорода возобновилось. Пульс ровный. И обмякшее тело перенесено на соседнюю койку. Теперь спят двое больных.
Третий на очереди — Счастливчик.
Он, как всегда, смеется.
— Все в порядке, доктор, мы в выигрыше. Мы выиграли войну. А это главное.
Ему пришлось помочь, потому что он не понимал, что от него требуется, и все смеялся. Он слабо реагировал на электрический разряд, и вскоре его уложили рядом с двумя первыми.
Робер чувствовал своей спиной этих странных сновидцев.
Ему было не по себе: в них таилась какая-то угроза ему — зомби! Вот-вот, африканские зомби, кладбищенские призраки, выбравшиеся на свет божий, чтобы леденить душу честным людям и наводить на них порчу. Даже привыкнув к холодному рационализму современной науки, — хотя и в ней есть много случайного, бездоказательного и эмпирического, — Робер тем не менее не мог отрешиться от давнишних представлений, не мог забыть предрассудков, суеверия и страхов, роем круживших вокруг безумия, на которые люди веками пытались воздействовать силою волшебства. Трое зомби. Может, они притворяются, что спят. Слишком неестественно они храпят. Трое зомби. Робера приводило в отчаяние, что он здоров физически и душевно, он стыдился своего здоровья. Зомби, любивший мелкую рыбешку, зомби, вознамерившийся убить родного отца, и зомби, все еще шагавший по дорогам войны. «Война — War — Krieg — Ли-пу-пу». Слова Жироду обосновались в его мозгу с неумолимостью мазутного пятна на воде. Как где-нибудь на канале. На канале, по которому прошла война. На Энском канале. «Ли-пу-пу». Военные зомби. Krieg War. «Безумная Марго», сметающая все на своем пути. «Безумная Гретха» Брейгеля. А здоровый дух пускал зеленые побеги. «Современные страны, достаточно ли вы электрифицированы? Электрификация прежде всего!» А здоровый дух оттачивал свои стрелы: «Жить только в двадцатом веке. С его идеологиями, его мировыми войнами, его службой быта, его электрошоком…»
Мысль вылилась в слова:
— Нужно бы учредить отдел электрошока в «Службе быта».
Оливье фыркнул.
Вошел четвертый кандидат. И с ним быстро разделались. И все хорошо налажено. Все четко. Теперь четыре человека смотрели сны на складных кроватях у них за спиной.
К ним присоединился еще один.
Прямо призывной пункт! И никакой разницы между «призывниками», только одни боятся чуть меньше, другие — чуть больше, одни сразу ложатся, а другие выжидают чего-то. Одним больше вольют несдоналя и дадут тока, другим — меньше. Зала превратилась в дортуар. Храп, у кого с присвистом, у кого с гудением, сильный и слабый, перекрывал неприятное гудение бегущего к электродам тока.
Эгпарс, в белом халате, с воспаленными глазами, стоял, скрестив руки, похожий на сказочного музыканта, извлекавшего звуки из диковинного органа, у которого вместо труб были человеческие тела.
«Да что это я», — одернул себя Робер; однообразное повторение одних и тех же движений загипнотизировало его.
Каждый раз как открывали дверь, в комнату врывалась мелодия, то беззаботно-веселая, то задумчивая и грустная. Сейчас звучало танго Ревность. Ревность… Танго-ослепление. В дверь под звуки танго скользнул человек. Усатый санитар насвистывал что-то себе под нос. Один ковырял в зубах — папа Карло в сумасшедшем доме; двое других оживленно беседовали на своем гортанном языке. Эгпарс что-то сказал им по-французски. Они ответили тоже по-французски. Странная она все-таки, эта страна, такая же двойственная, как образы, рожденные воображением Португальца. Дверь за больным захлопнулась, оторвав кусок мелодии.
На пороге стоял Ван Вельде.
Во фламандском языке слово «ван вельде» означает светский человек или что-то в этом роде. «Готовый символ», — пронеслось в голове у Робера. Будь такая возможность, он сделал бы отличную передачу — только на игре ассоциаций.
