— Ты прав, чтоб тебя черти съели! Ты и сам малый не промах!
— Спасибо.
Официантка с блокнотом и ручкой подошла принять заказ.
— Двойной чизбургер, жареную картошку, лук отдельно, коктейль и два пирожных.
— Мне, пожалуйста, горячий бутерброд с рыбой, — сказал Мори.
— Что будете пить? — нетерпеливо спросила девушка.
— Ничего. Мне только бутерброд.
— Вот еще глупости! — возмутился Вульф Харрис. — Будешь мне тут клевать, как канарейка! Что мне, то и ему, мисс! Спокойно, я плачу!
Мори покраснел. Неужели так очевидно, что он голоден? Нет, наверное, дело в одежде. Воротничок совсем потертый. И ботинки прохудились — он, должно быть, заметил, когда входил.
— Отвратительная забегаловка. Зато быстро. У меня в час назначена встреча на углу Мадисон и Сорок пятой.
Вульф Харрис замолчал. Мори тоже не мог поддержать беседу. Через некоторое время мистер Харрис наклонился к нему:
— Ну, как дела? Что нового? Чем занимаешься?
Почему, почему он обязан рассказывать? Почему нельзя ответить коротко: не хочу, мол, говорить о своих делах, я не в настроении. Почему нельзя? Потому что я никто и ничто. А когда ты никто и ничто, тобой командуют и помыкают, как хотят. И он стал вдруг послушным, робким ребенком.
— Что нового? Моя жена беременна. А я, к сожалению, ничем не занимаюсь.
— Безработный?
— Работал в обувном магазине, но его закрыли.
— Что еще умеешь делать, кроме как туфлями торговать?
Злая, жаркая горечь полыхнула, обожгла.
— Сказать по правде, ничего. Четыре года в Йеле, а в итоге — шиш.
— Я бросил школу после седьмого класса, — с некоторым даже удивлением сказал его собеседник.
— И что? — Мори вскинул глаза и встретил острый проницательный взгляд.
— А то, что я могу предложить тебе работу. Разумеется, если хочешь.
— Хочу, — не задумываясь сказал Мори.
— Но ты даже не знаешь какую.
— То есть смогу ли я ее выполнять? Постараюсь научиться.
— Машину водить умеешь?
— Конечно, но своей у меня нет.
— Не проблема. Купим.
— И что я с ней буду делать?
— Кататься. Будешь поутру объезжать Флэтбуш, по адресам, которые я тебе дам, собирать кой-какие бумаги и привозить на квартиру.
— И все?
— Все. Ты забыл спросить об оплате.
— В любом случае это больше, чем я зарабатываю сейчас.
— Эге, парень, ты я вижу совсем на мели? — Голос мужчины прозвучал неожиданно мягко, сочувственно. — Ну-ну, выше голову. Я положу тебе семьдесят пять долларов в неделю.
— За то, что я буду бумажки развозить?
— И держать язык за зубами. Ясно?
— По-моему, да. Что неясно, спрошу, когда выйдем на улицу.
— Значит, понял. А теперь ешь. И если не наешься, говори — добавим. Я люблю, чтобы люди выкладывали все напрямую. Только не всем подряд. И в свое время.
Этот жадный голод возник не в одночасье, не от кофе на пустой желудок. Он накапливался неделями. В общем-то Мори ничего толком не ел, перебивался печеньем и супами из пакетов, а молоко, апельсины и бараньи котлеты подкладывал Агате. Теперь по телу разливалась приятная теплая сытость — от мяса, от густого молочно-солодового коктейля. Тут пахнет политикой. Да-да, не иначе. Голоса на выборах. Что ж, это не преступление против рода человеческого, никто не пострадает, не умрет. Богачи просаживают в казино многие тысячи, так почему бы беднякам не рискнуть своими жалкими трудовыми сбережениями? Все это не так просто, я пытаюсь оправдать дурное дело. Но холодильник будет полон, и мы купим все, что надо для ребенка, и зимнюю одежду для Агаты. Мне не придется прятаться от Андреапулиса в день, когда надо платить за квартиру…
Они вышли на тротуар, на ставшую вдруг приветливой Мадисон-авеню. Мимо, смеясь, проплыли две хорошенькие, ярко накрашенные секретарши и с интересом взглянули на Мори. Какой-то человек вошел в галантерею; на витрине завлекательно сверкали белоснежные рубашки и фуляровые галстуки. Воистину мир был мил и дружелюбен.
— Какая удача, что мы оказались за одним столиком, мистер Харрис, — сказал Мори.
— Называй меня Вульф. Вот телефон, позвонишь завтра утром, сговоримся о встрече. Тогда я разъясню все детали. Сейчас это делать не стоит, сам понимаешь.
— Понимаю, — кивнул Мори. — И знайте, на меня можно полностью положиться.
— Знаю. Иначе я б с тобой вовсе не заговорил. Я ж человека с первого взгляда секу, насквозь. Что скажешь жене?
— Что собираю налоги. Она вникать не станет.
— Я так и думал. Из благородных, что ли?
— Вроде того.
— Ну, ладно. Звони завтра. В десять тридцать. Не раньше. Не позже. Вот пока что двадцать долларов на расходы… Погоди, возьми еще двадцатку. Купи себе пару туфель.
— Но на туфли не нужно двадцать долларов. Я могу купить за шесть.
— За двадцать. Терпеть не могу дешевую обувь.
В воздухе засквозило осенним холодом, и Мори сократил прогулку. Ввез коляску по ступеням и поставил внизу, под лестницей. Наверх можно не тащить, Андреапулис с женой ничуть не возражают. Да и коляска хороша — украшает холл. Английского производства, из темно-синей кожи, металлические части хромированы. Такие коляски толкают перед собой по Парк-авеню чопорные няни-гувернантки в плащах и шляпках с вуалью, тоже синих. Коляску прислали в подарок с его работы, когда родился Эрик. Без сомнения, по приказу самого Вульфа Харриса. Это его обычный стиль: щедрость и скрупулезность. Цветы на похороны и фрукты к столу, когда у Скорцио умерла мать; подарки на свадьбу, на первое причастие, на бар мицву. Потрясающая память.
Мори вынул из коляски спящего малыша. Теплая, душистая головка скользнула ему на плечо. Мори отнес ребенка наверх и, по-прежнему спящего, уложил в кроватку. Посмотрел на часы. До кормежки полчаса. Сунул палец под подгузник. Мокрый. Ладно, пускай спит, нечего будить и перепеленывать, все равно через пятнадцать минут снова нальет. Мори довольно улыбнулся своему опыту и сноровке. Когда ему случалось приходить домой пораньше, а случалось это нередко, поскольку с работой он управлялся в два счета, он с удовольствием отпускал Агги проветриться. В это первое лето жизни Эрика он провел много часов на крыльце, с книжкой, возле спящего сына. Женщины-соседки, особенно уроженки других стран, подталкивали друг дружку локтями, проходя мимо. Смешно им, видите ли, что мужчина гуляет с ребенком. Пошли все к черту!
Скоро вернется Агги. Он дал ей чек на вполне крупную сумму, чтобы оделась с ног до головы. Несколько дней назад она уже купила костюм цвета спелой клубники — очень красивый и сидит отлично. Агата стройная, тоненькая, будто и не рожала. Нет, все-таки ничто не сравнимо с ощущением, когда можно сказать: пойди купи себе что-нибудь, купи все, что хочешь. Чувствуешь себя… мужчиной!
Ему повысили зарплату. Теперь он получает девяносто в неделю плюс все расходы на машину.
«Автомобиль бери черный, двухместный, — дал наказ Вульф Харрис в то первое утро, — самый неприметный. И внимание к себе не привлекай: никаких нарушений, штрафов, ничего. По дороге смотри в зеркальце: нет ли хвоста. Глаз с этого зеркальца не спускай. Если почуешь, что привязались, поезжай медленно, не вызывая подозрений. Остановись у первой же пивной, вылези не спеша, пройди в туалет и спусти в толчок все, что есть в карманах. Потом так же неспешно выйди — медленно, ты понял? — выпей у стойки кружку пива. Короче: ты обыкновенный парень и все делаешь обыкновенно. Ясно?»
Вполне. Он приобрел черный «грэм-пейдж» и никаких неприятностей с полицией пока не имел. С машиной было удобно, они даже несколько раз возили ребенка на пляж. И никаким конспиратором Мори себя не чувствовал. Он даже не чувствовал, будто делает что-то противозаконное, хотя знал: дело подсудное. Это было неприятно, даже противно, но сама работа его ничуть не отвращала. Они же никому не причиняют настоящего зла. Просто закон считает это злом.
Их контора располагалась обычно в квартире жилого дома; адреса менялись каждые несколько месяцев. С тех пор как Мори приступил к работе, они уже один раз переехали. Квартирка была самая скромная, отчетные книги хранились на кухне, телефон стоял там же. Хозяйка дома выглядела еще моложе Агги — если это вообще возможно. У нее было двое детей. Вся картина дышала такой идиллической невинностью: мать ведет бухгалтерию, девочки рядышком обедают!..
Люди, с которыми он работал, так же мало походили на преступников, как и он сам. Скорцио, говоривший с ужасным акцентом, да и Фельдман напоминали его сослуживцев из обувного магазина: такие же отцы семейств, они так же, денно и нощно, пеклись о своих чадах и домочадцах. Разница состояла лишь в одном: эти не ломали голову, где бы взять денег. Им хватало и на летний лагерь для детей, и на педагога по музыке. Урчало-Бурчало, прозванный так благодаря некоторым свойствам своего живота, был грубоват, но порядочен и добродушен. Когда Мори заболел гриппом, Урчало сам отвез его домой и квохтал над ним, точно наседка. А счетовод Брухман! Вот это голова! Точно вычислительная машина. Если б не депрессия, он бы далеко пошел, будьте покойны. Том Спеллинг, следователь, который заходит раз в неделю за своей сотней, — да у него ж такое открытое, простое лицо! Как у Томаса Джефферсона. И никаких изъянов в этом честном человеке нет, кроме нужды, заставляющей на многое закрывать глаза. А как иначе поднимешь четверых детей, один из которых учится на зубного техника?
