«Прошу дать купить мне ботинки так как я не имею кожаной обуви и прошу дать мне мануфактуры на верхнюю рубашку и на брюки. Мое социальное положение маломощный середняк.
Придет весна мне совершенно не в чем идти в школу. Мне в тот раз не дали ничего дак дайте пожалуйста мне кожаную обувь к весне. Нам бы хоть дали 2-м одни ботинки.
Проситель Ф. Абрамов».
Это заявление 7 февраля 1931 года написал «маломощный середняк», когда ему было десять лет. И никаких ботинок, как следует из другого документа, он не получил. Ибо нашлись другие, более удачливые претенденты, принадлежавшие к категории детей партийных «бедняков» и красных партизан. А спустя год его, первого ученика веркольской начальной школы, круглого отличника, не приняли в пятый класс, потому что он являлся сыном… середнячки.
Что представляла собой абрамовская семья? «Когда умер отец, оставил нам коровенку и пол-избы, — говорил писатель, выступая по телевидению. — А к тридцатому году, к моменту вступления в колхоз, мы были одной из самых состоятельных семей в нашей деревне. У нас было две коровы, жеребенок, бык, штук десять овец, и все это сделала, сотворила наша детская колония, наша детская коммуния, и вот все это было поставлено в вину мне. И я, как сын середнячки Степаниды Павловны, не попал в школу. Это была страшная, горькая обида ребенку, для которого учение было — все».
Его сестра, Мария Александровна, на юбилейной встрече одноклассников, собравшихся вместе спустя пятьдесят лет, так вспоминала о своем детстве:
«Нас осталось от отца пятеро, мал мала меньше. Спасибо старшему брату, что не бросил нас, всех поднял на ноги. Некоторые ребята зарабатывают деньги, пьяные идут. Михаил идет, обвешанный сушками, как бусами, а то и конфет несет, отрез на платье купит. Мама скажет:
— Ты, Миша, хоть бы себе покупал.
— Да что ты, мама, их одевать надо!
Особенно заботился Михаил о младшеньком, о Федоре. Никогда пальцем не давал обидеть мальца, жалел его. И мать жалела. Помню, бабы роптали:
— Хоть бы этот-то помер, куда он без отца.
А мать им:
— Не смейте так говорить! Он не умирать родился, а жить».
Брата Михаила писатель называл братом-отцом: забота о семье, которую он взвалил на себя, сделала его хозяином, главой Дома. И это признавала сама Степанида Павловна, женщина неглупая и властная, хотя и неграмотная, которая с трудом умела ставить печатные буквы. Между прочим, дочь свою Марию она родила недалеко от деревни, когда возвращалась домой с покоса, и принесла новорожденную в берестяной коробке.
Крестьянин жил, чтобы работать; работал, чтобы жить. И эта работа забирала человека целиком, она была многообразная, меняющаяся от времени года и отнюдь не монотонная. Каждый прожитый день был единственным в своем роде, в ходе которого крестьянин творил вместе с природой и находил в этом радость и утешение.
Вспомним Михаила Пряслина, главного героя четырех романов Федора Абрамова. Совестливый сельский паренек, держащий на своих плечах многочисленную семью, — человек долга и редкого самопожертвования. Жизнь испытывала его на разрыв и на сжатие, и он не согнулся, выдержал, став от этого еще сильнее и добрее. Пряслин всюду на первых ролях: стога метать — он, на лесоповал ехать — он, старухе-соседке дров наколоть — он, больного в район везти — тоже он. Война заставляла его от зари до зари надрываться в поле и в лесу, война сделала из него мужчину. Все выращенное зерно колхозники сдавали государству, а сами ели мох пополам с житом, мусёнку-баланду из колосьев, перезимовавших под снегом. Зато исправно платили налоги и подписывались на займы, оставаясь при этом разутыми и раздетыми. Жительница Верколы Александра Максимовна Постникова рассказывала сотрудникам абрамовского музея: «Мужики воевали, а в деревне одни бабы остались. У меня ребят двое маленьких было, Маша да Боря. С ними мама-свекрова сидела. Уедешь в четыре утра сено возить, темно — они еще спят. Приедешь — опять темно, они уже спят. Так и не видели мать целыми неделями… Прихожу раз с телятника, ребята на печи сидят и песни поют. „Чего это вы распелись, — говорю, — ведь не ели еще?“ — „А мы, мама, поём, чтоб про еду не думать“…»
Но вот проходит двадцать лет, и мы видим немного другого Михаила Пряслина. С окружающими резок и груб, о жизни судит круто и практично, объявил состояние войны чуть ли не всей деревне, и «нет у него розовой дымки в глазах, какая была раньше». Муторно, погано у него на душе еще и потому, что «не в ладах, не в согласии» с родными и близкими. И все-таки крепкое, здоровое нутро его нисколько не изменилось. Михаил по-прежнему опора всех сирых и слабых, по-прежнему не щадит себя в работе…
Из всех фамилий, которые встречаются в абрамовских книгах, только одна придумана автором — Пряслины. Все остальные принадлежат Верколе и соседним пинежским деревням — Минины, Житовы, Нетесовы, Стахеевы, Клевакины, Постниковы, Вороницыны, Мёрзлые. (Между прочим, в самой Верколе каждый третий — Абрамов.)
Чем же приглянулось писателю это слово — «прясло»?
Однажды, вспоминал местный журналист-краевед, кто-то из мудрых стариков сказал Абрамову:
— Видишь, стоит в поле одинокое прясло? Стоит в стороне от дороги и никому не мешает. И люди до поры до времени не обращают на него внимания. Но это до поры. А на самом деле прясло, как и вся земля, — основа крестьянской жизни.
Писатель удивился: как это так?
— А очень просто, — пояснил старик. — Еще прадеды говаривали: мать-земля дает людям хлеб, а прясло спасает хлеб от гибели.
И действительно: простое приспособление из продольных жердей на столбах, предназначенное для сушки ячменя, льна, сена, — реалия крестьянского быта, в особенности северного. Короткое лето и частые дожди не позволяли высушить и сохранить зерно — вот почему «прясло» в воображении писателя выросло до уровня символа. Пряслины, по мысли Абрамова, — это соль земли, ее опора и защита. Так появилась эта фамилия, которой он нарек любимых своих героев. В его книгах за каждым героем, каждым персонажем стоит живая натура, живой веркольский прототип. («Так, например, с прототипом главного героя „Братьев и сестер“ Михаила Пряслина я встречаюсь на своем Пинежье каждое лето, — писал Абрамов в „Литературной газете“. — И не только встречаюсь, но и беседую с ним».) И когда в 1971 году я впервые приехал в Верколу, то принялся жадно разыскивать этих прототипов.
Прежде всего меня интересовал Мишка Пряслин. Кто скрылся под этим именем? Каково же было мое удивление, когда все, к кому я ни обращался, указывали на известного в селе тракториста Абрамова Михаила Ивановича, отца пятерых детей.
Я, конечно, понимал, что писатель никакой не фотограф. От реально существующего человека он берет общую канву биографии, какую-либо поразившую его черточку характера, без которой образ теряет жизненную остроту. И все же желание увидеть человека, в котором все веркольцы признали Мишку Пряслина, было огромно. Его образ получился настолько объемным, что Пряслина узнавала и признавала как своего не только читающая Россия, но и Германия, Франция.
Дверь мне открыл синеглазый мужик с могучим разворотом плеч и чугунными, как лопата, ладонями. При рукопожатии он оцарапал мою ладонь мозолями. Михаил Иванович торопился на работу, поэтому наш разговор вышел на скорую руку.
— Что рассказывать-то? — сказал он с виноватой улыбкой. — Там все написано…
С «прототипом» согласился сразу и безоговорочно: «Мишка Пряслин — это я и есть». Вкратце сообщил, что родился в 1928 году, в четырнадцать лет потерял отца, погибшего в окружении, и остался, по сути дела, единственным кормильцем в семье.
— За всех робил. Шестеро нас было у матки — четыре мальца и две девки. Лес корчевал, сенба ставил, пахал, молотил, в кузнице горн раздувал. Все было! А кормились мы невесело: четыреста граммов хлеба на нашу семью выдавали — больно не разгуляешься. Бывало, придешь домой усталый — и в баню. Баня заместо лекарства была — от комарья, от мороза, от хворостей. И душе отрада!
С момента той встречи, в июне 1971 года, много воды утекло. На этот раз Михаил Иванович Абрамов никуда не спешил: почти пятнадцать лет как на пенсии! И если раньше мне приходилось буквально клещами тащить из него слова, то теперь наша беседа покатилась как по маслу. С возрастом стал он лиричнее и мудрее. За это время не раз перечитал сочинения своего земляка-однофамильца.
— Ноги от одного берет, а голову — от другого, — сказал Михаил Иванович, отвечая на вопрос, насколько портрет литературного героя совпадает с его собственным. — Вообще, я вам скажу, Федор Александрович хитрющий мужик был. Он с меня, как с народа, списывал, а я об этом и не догадывался. Окольными путями к душе подбирался. Но по сорок второму году, когда Федора, раненного, привезли с фронта, я его почти не помню. Ходил он тогда с палочкой, со стариками и старухами разговаривал. Со мной, говорят, тоже беседы водил, когда я из лесу приезжал, а вот в памяти ничего не осталось. Почему? Видать, все мозги в работу ушли… Вообще, я вам скажу, отучили людей работать. Все хотят хорошо жить и хорошо получать, но никто не хочет хорошо работать. Кого-нибудь из нынешних «лохмачей» спроси: что за зверь такой — хорошая работа? Не знают…
