– Да, мистер Коуэн. Между тем было довольно много звонков. Мистер Трамбл из Белого дома: «Срочно, просьба позвонить не откладывая». Ректор Йеля мистер Райгелют: «Срочно, прошу позвонить при первой возможности».
Фрэнк нажал отбой и задумался, кому звонить первому. Эни-бени…
– Бак! Фрэнк.
– Фрэнк! Мать честная.
– Ну что мне сказать? Сучонок репортеришка.
Фрэнк готов был уже выдать серию ругательств в адрес кретина пасынка, как вдруг его осенило.
– Ну что мне сказать? – повторил Фрэнк. – Люблю я этого остолопа. Он мне как родной сын.
Молчание. Фрэнк ждал, желая понять, поразила ли цель эта стрела вдохновенной лжи.
– Это очень, э, благородно с вашей стороны, Фрэнк.
– Ну, я и поступил по-старому, по-вашингтонски, – сказал Фрэнк. – Видишь проблему – вывали на нее побольше денег и посмотри, что получится. Доказать они ничего не докажут. Быть щедрым – не преступление у нас пока что.
– Фрэнк, – сказал Бакки. – Я вообще-то о другом хотел с вами поговорить.
Фрэнк забыл с самого начала включить записывающее устройство. Он сделал это сейчас.
– Да? Я слушаю.
– Насчет этого дела, которое мы обсуждали. ФБР и компьютеры.
– Какие компьютеры?
Бакки стало немножко не по себе. В трубке слышен был шум проезжающих машин, и это значило, что Фрэнк разговаривает по сотовому. Бакки не любил откровенничать при таком способе связи.
– В «Уок-н-ролле». Помните?
– А, это. Да. Помню. И что?
– У меня создалось впечатление, что вы согласились осуществить то, о чем мы говорили.
– Осуществить? Что именно?
Бакки стало уже сильно не по себе.
– Фрэнк!
– Да, Бакки?
– Вы… записываете этот разговор?
– Я все свои телефонные разговоры записываю. И вообще все разговоры. Даже те, что происходят в дрянных китайских ресторанчиках в Арлингтоне.
– Что вы хотите этим сказать?
– Ничего. Пока ничего. Я буду на связи. Передайте президенту, что я с нетерпением жду избирательной кампании. Честно говоря, мне хочется в ней участвовать. Самым непосредственным образом.
Дыхание Бакки превратилось в пыхтение. Фрэнк нажал отбой.
Следующий звонок Фрэнка был начальнику отдела интернета в его компании. Фрэнк велел ему хорошенько обработать онлайн-версию «Йель дейли ньюс» Антипауком™, чтобы если кому вздумается ввести в строку поиска Google слова «Коуэн», «взятка» и «Йель», он не нашел никаких соответствий.
Подвергнув шантажу главного советника президента и разобравшись со своим маленьким скандальчиком (неплохо для десяти минут на обочине!), Фрэнк Коуэн включил сцепление «Энцо», вырулил на Тихоокеанское шоссе с его эвкалиптовым запахом и погнал домой. Он, честно говоря, предвкушал, как, рассказывая об очередном проявлении бойдовского раздолбайства, заставит Лизу помучиться. В сложившихся обстоятельствах он считал своим законным правом выжать отсюда все удовлетворение до последней капли. Одновременно поздравлял себя с тем, что перехитрил большого зубастого волка. Бакки Трамбл теперь был у него в руках. Думая о себе, Фрэнк не мог не прийти к выводу, что он с его интуицией будет для избирательной кампании Пичема настоящей находкой.
Он ехал и насвистывал.
Гидеон Пейн испытывал боль, и не только физическую.
Все его попытки припомнить, как он добровольно отдал двум отвратительным русским проституткам свои фамильные часы с цепочкой, были тщетными. Никаких воспоминаний. Абсолютно. («Судя по всему, пьяный провал памяти», – предположил Монтефельтро.) И теперь эти две – Пейна передернуло – блудницы московские не только знают Гидеона в лицо, но и владеют часами, на которых выгравировано его имя. От этой мысли у него перехватывало дыхание.
Увы, он помнил все-таки, хотя и смутно, как в эту злосчастную ночь позвонил по телефону монсеньора… как спросил в справочной службе номер эскорт-сервиса: «Какой угодно – ик – эскорт-сервис». Вот оно, возмездие за грех!
Всякий раз теперь при любом звонке любого телефона Гидеона бросало в дрожь и прошибал холодный пот. Неужели они?
Он слышал внутри себя неумолимый, издевательский голос: Грешная душа врать хороша… до Судного дня.
Он сидел тихо. Хотя на последнее заседание комиссии по «восхождению» прийти все-таки надо было. Но что, если русские блудницы смотрят C-SPAN? Боже мой…
Тем временем монсеньор Монтефельтро все глубже проваливался в яму своей же копки.
Монсеньор решил, что ему ничего не остается, как заплатить мерзким русским шантажистам девятьсот долларов, которые они требовали. Он снял деньги со своего личного счета, надел нецерковную одежду и круглые темные очки, какие в свое время любили носить Джекки Онассис и Грета Гарбо, и договорился о встрече с жутким Иваном или Владимиром (имени он не спросил) на определенном углу в Джорджтауне, далеко от его дома. Там он протянул русскому, курившему сигарету, конверт. Тот разорвал его, пересчитал купюры и прорычал:
– Этого мало.
– Как мало? – запротестовал монсеньор. – Вы просили девятьсот долларов. Здесь девятьсот!
Иван-Владимир покачал головой.
– Нет. За двух девушек – тысяча двести.
– Вы просили девятьсот. Я вам дал девятьсот. А теперь я с вами прощаюсь! Dasvidanya!
И монсеньор, негодуя, удалился.
Когда добрался до дому, был весь мокрый от пота. Открывая дверь, услышал телефонные звонки. Взял трубку и стал слушать.
– Это священник Монтефельтро? Эскорт-сервис. С вас триста долларов.
– Говорил вам уже: я не священник! Это был маскарад!
– Маскарад только для двоих?
– Вы сказали – девятьсот долларов! Я дал вашему уроду девятьсот! Отстаньте от меня!
– Я ошиблась. Другая сумма. Вы тоже ошиблись. Сильно. Теперь с вас еще триста.
Какая низость!
– Хорошо, хорошо, – сказал монсеньор. – Вы получите ваши триста. И на этом кончено. Но верните часы и цепочку, которые я вам дал.
– Нет.
– Si.[91]
– Нет. Часы и цепочка – подарок девушкам. Кто такой Ги-дьон Пайн?
Лоб пастыря вспотел еще сильнее.
– Не знаю. Это старинные часы.
– Так на них написано. Ги-дьон Пайн. Это он девушек вызвал, да? Акцент другой, чем у вас. Южные штаты. Нам не вы звонили. Вы итальянец. Священник. Дом принадлежит Массимо Монтефельтро. Это вы?
Загнанный в угол монсеньор закрыл глаза и призвал ангелов и архангелов явиться с огненными мечами и покарать нечестивцев. Открыв их снова, увидел ту самую гостиную, где случился грех и до сих пор немножко пахло протестантской блевотиной и чистящим средством.
– Ладно, ладно! Скажите вашему Ивану или Владимиру, что я на том же месте дам ему триста долларов. И на этом поставим точку. Навсегда.
– Не нужно.
– Что не нужно?
– На том же месте. Он сейчас у вашей двери.
Монсеньор положил трубку. Секунду спустя – новый звонок. Он рявкнул в трубку:
– Да, русская сводня! Будут вам деньги!
В ответ – молчание, слабый шорох помех на международной линии и наконец неуверенный женский голос, спрашивающий по-итальянски:
– Говорит оператор Ватикана. Это дом монсеньора Массимо Монтефельтро?
Jesu Christo.
– Да, да, – ответил монсеньор по-итальянски несколько иным тоном. – Тут вклинился другой звонок, ошиблись номером. Простите. – Он постарался преисполниться достоинства. – Это сам монсеньор Монтефельтро. Кто его спрашивает?
– Кардинал Рестемпопо-Бандолини. Одну секунду, я вас соединю.
Будь это обычный вторник, Монтефельтро был бы рад и даже польщен: звонит не кто-нибудь, а главный советник Римского Папы и глава Конгрегации по распространению и защите веры. Обе должности были очень высокими, а вместе они делали его вторым человеком Ватикана и, следовательно, всего католического мира. Даже кардиналы иной раз трепетали, слыша приближающиеся по мраморному полу шаги обутых в алое ног кардинала Бонифаччо Рестемпопо-Бандолини.
Можно понять, что у монсеньора Монтефельтро этот звонок в такой момент вызвал не прилив гордости, а панику. Под аккомпанемент звонков в дверь, подкрепляемых стуком тяжелого славянского кулака, он глядел в адскую бездну.
– Массимо, – прозвучал в трубке высокий голос.
– Ваше высокопреосвященство.
Бум-бум-бум. Дин-дон. Бум-БУМ-БУМ.
– По-братски приветствую вас.
Бум-бум-бум…
– И я вас, ваше высокопреосвященство.
– Я звоню вам по очень важному делу.
БУМ-БУМ-БУМ.
– Массимо, там у вас какой-то шум.
– Прошу прощения, ваше высокопреосвященство. Тут у нас… строительные работы, возводится… часовня. Может быть, я перезвоню вашему высокопреосвященству из более спокойного места?
– Нет, нет, мне сейчас надо будет сопровождать его святейшество на важную встречу. Конкретные указания я пришлю вам в письменном виде с курьером. Но я хотел лично сказать вам, что Ватикан испытывает глубокое беспокойство из-за вашингтонского законопроекта о «восхождении».
