— Ну да, — подхватил Ди. — Малыш действительно одно лицо с моим братом. Почему бы и нет? Сходство чаще проявляется через голову поколения, по Менделю.
— По Мендельсону, — фыркнула мать. — По Ломброзо. Всё это мистика. Мальчик должен быть похож ни на того, ни на другого, а на своего отца. Как и его отец — на своего. Ради порядка в доме вы-то должны бы придерживаться именно такой позиции, патриарх, презирая тот факт, что эта позиция несколько противоречит реальности.
— Не вижу противоречий, — поджал губы Ди. — Не вижу, чем бы такая позиция противоречила реальности.
— Ну, знаете! — воскликнула мать. — До сих пор я вас считала единственным тут нормальным человеком! Что ж вы теперь несёте… такую ересь? У моего мужа нет ни малейшего сходства с вами, вы сами это знаете. В то время как ваш младший сын…
— Ну, и что тебя в этом смущает? — пожал подложными плечами пиджака Ди. Назови прямо.
Но мать не назвала. Зато, отвернувшись в сторону, случайно — в мою, тихонько пообещала:
— Ещё назову.
— Собственно, мы снова уклонились от темы, — сияя белоснежными зубами, сказал Ю. — Речь шла не о том, почему назвали, а о том, какого происхождения это имя: славянского или греческого.
— Это верно, — подтвердил отец. — Тут и понадобится твоя помощь. А о том, почему назвали, можно было и своим умом дойти.
— Ты уверен? — спросил Ди. — Я не стал бы так полагаться на свой ум, как ты, ещё менее — на твой. Не всё познаётся умом, мой друг… То же и с этим именем: ещё вопрос, доступна ли такая задача уму.
— Уму доступно всё, — упрямо сказал отец. — Кроме, разумеется, явных ересей.
— Допустим, — повысил голос Ю, — но всё же: славянское или греческое?
— Ну, — поддержала его мать, по-прежнему глядя в сторону, но уже в другую: опять на печь, — что вы по этому вопросу скажете, ересиарх?
— Нечто вполне еретическое, — улыбнулся Ди. — Есть такая древнееврейская молитва: барух, барух, Адонаи. Имя Борух, по славянской библейской традиции Варух, а по позднейшей транскрипции Борис, означает «благословенный». Кстати, пророк Варух имел кой-какое отношение к литературе, Ю.
Глаза Ди, так похожие на глаза Ю, в почти невидимой рамочке очков мягко засветились, подобно очам благословляющего своих детей патриарха. Подобно очам пророка.
— Может, он и был первый профессиональный литератор на земле. А Пушкин уже потом.
Зайцы с очков Ди спрыгнули на приготовленные для ужина тарелки, а голова матери, вдруг утратившая поддержку шейных мышц, гулко стукнула лбом в стол. Глаза Ди преисполнились немилосердной чёрной синевы, подтверждая, что именно он, обладатель этих глаз, нанёс поваливший всех оппонентов убийственный удар: Ю обидчиво поджал губы, отец наоборот — разинул рот, Изабелла с преувеличенным интересом заглянула в его глубины… «А», вырвалось у матери, «как больно!»
— Пойдём-ка переодеваться, — сказала Ба, спускаясь со своих высот. — Пора ужинать.
— Думаю, тебе, как филологу и вместе с тем сыну, будет также интересно узнать, что Адонаи, соответствующее славянскому Господин, это почтительное обращение сотворённого к Отцу, — послушно поворачиваясь к выходу, договорил Ди, — ибо непристойно обращаться к нему по имени. До своего отцовства, то есть до Творения, он же обозначен другим словом: Элохим. Но ведь Элохим не единственное число, а множественное, так что об этом стоит подумать… филологам. Впрочем, такое кого угодно наведёт на размышления: в начале был не Бог, а Боги. То есть, сотворение мира — не умножение, а деление начала. Ещё точнее: из него вычитание.
И бархатное платье вместе с коричневым костюмом отправились в спальню, чтобы нырнуть там в глубины пузатого шкафа, подобно Ионе — в чрево кита, погрузиться в прежнее забвение. О, Господи, барух Адонаи, не допустите, чтоб и меня объяли воды забвения до души моей! Погрузили в глубины заточения, преисполненные выхлопными чарами нафталина. В глухой застенок — до следующего, поистине редчайшего случая, который, может быть, уже и не представится. Уж не придёт на помощь, никогда.
Боги пока не оставил меня, ведь я ещё жив и продолжаю, вон, выворачивать карманы памяти. Хотя, если закрыть старую детскую книжку и с другой стороны, глазами Ди глянуть на это ЧП, может, как раз и оставил, если я ещё не умер. Боги меня вычел из себя, если так глянуть, подкинув меня на Большой базар, или Большой базар подбросил мне, что одно и то же, во всяком случае, с другой точки зрения: жориной. В ту минуту, когда это произошло в очередной раз, то есть, подкидыш предстал Жоре снова, он гладил со своей подругой концертный костюм Сандро: серые брюки, пальто без рукавов, зато с крылаткой. Жора не только гладил, а подруга носила ему сменные, похожие на гигантские гантели Ю утюги с костёрчика, разведенного за вагончиком, Жора руководил глажкой, и потому был настроен воодушевлённо: первейшее дело — упаковка. В вагончике стояла жуткая духота, пары от мокрой простыни, через которую Жора гладил, смешивались с собственными жориными парами. Простыня была вся в чёрных колеях от закоптившихся утюгов, будто по ней ездили на мотоцикле. На ступеньках вагончика пристроился Ив, и подружка Жоры натыкалась на него, выбегая в очередной раз наружу за своими гантелями, и грозилась прижечь, в конце концов, ему темя раскалённым чугуном. Несмотря на угрозы, Ив не менял облюбованной позиции.
— Садись рядом, — похлопал он рукой. Указанное место, будучи занятым мною, заткнуло бы щель, в которую умудрялась как-то проскальзывать жорина маленькая женщина, его любимица из принципа: ноги у неё были короче жориных, а остальное — как у больших людей.
— Я лучше постою, — отказался я.
— Уже кончаем! — крикнул нам Жора. — Я тоже к вам спущусь, и поболтаем.
— Ага, — согласился я.
— Хорошо выглаженный костюм, — сказал Ив, — лучшая упаковка.
— Лучшая кулибка, — сказал я.
— Кулибка для работы, — согласился Ив. — Во время работы, как и во время сна, очень важно иметь надёжную кулибку. И вообще в жизни. Поэтому Сандро доверяет глажку не всякому. Ты бы хотел, чтобы тебе тоже доверили глажку? Но это право ещё нужно заслужить.
— Нет, — отказался я. — Я и пальцем не пошевельну для того, чтоб мне доверили глажку. Пусть это будет мундир самого генералиссимуса.
— Но-но! — погрозил почти чёрным пальцем Ив.
— Суворова, — пояснил я.
— Гол, шиколат! — крикнул Жора из своей духовки, точно с той же интонацией, с какой подавал голос из сундука. — Тебе влепили пенальти, чёрный парень.
— Да уж, — показал зубы Ив, — у мальчишки не осталось ни капли провинциальной затхлости.
— Патриархальной, — поправил я.
— Я знаю, — сказал Ив, — только мне этого слова ни за что не выговорить, вот я и взял похожее.
— А у жориной подружки растут волосы подмышками? — внезапно атаковал я.
— Судью на мыло, — возразил Ив. — Это в твою сторону нужно пробивать пенальти. Но даже если ты и не против рискнуть физиономией, задай этот вопрос самому Жоре. Я же подамся в зрители.
— Что нужно спросить у Жоры? — сказал Жора, появляясь из адова горнила свеженьким, если не освежёванным. — Я передам ему, и принесу вам ответ.
Между фразами он успел хлебнуть из пивной бутылки, зажав как раз подмышкой вторую, неоткупоренную. Ив принял её, сунул в рот и свернул клыком пробку. У меня заныли зубы. Чтобы скрыть их не совсем мужественное поведение, я выразительно посмотрел на жорину подружку.
— Она уже уходит, — сообщил Жора. — В мужской компании всем остальным не место.
Он звучно шлёпнул подругу по низкому заду и, покачивая им по инерции, она удалилась, очень важная, под китайским солнечным зонтиком.
— Теперь спрашивай, — Жора уселся на ступеньку и я последовал его примеру. — Пива хочешь?
— Хочу, — сказал я.
— Фигу тебе! — сунул мне в нос фигу Жора. — Чтоб я этой собственной рукой… Да чтоб меня вторично уродом родили и вторично придушить забыли! Спрашивай так, без пива.
— Я хотел спросить, — мстительно сказал я, — про твою Европу. Говорят, ты там летал. Я тоже летал, с дерева, у меня шрам на европе — показать?
Не дожидаясь согласия, я расстегнул и приспустил штаны, привстал и повернулся задом к жориному носу. Жора внимательно рассмотрел предъявленное ему доказательство.
— Это документ, — признал он. — Заверено, с подлинным верно. Только вот, похоже, не с дерева ты летал, а с кровати на горшок.
— А ты в своей Европе, — я уселся на место, — с горшка на кровать?
— Милый, — отхлебнул Жора из бутылки. — Я там был солист аттракциона под названием «Летающий карлик».
— Я тоже был солист, — сказал я, — когда с дерева… Маленькие летающие люди мы с тобой.
— У меня за плечами не маленькая жизнь, — обиделся Жора, — у меня есть биография. Так что ты со своей харей не суйся. Тебя, небось, вовсе никто не хочет придушить.
