Он вообще никогда ничего сразу не говорил, даже виду никакого не показывал. Но в душе, конечно, оставалась ранка, точила, не давая уже отношениям с проштрафившейся девицей течь и развиваться плавно и гладко своим благополучным чередом. Как-то так невзначай, будто исподволь, но начинали такие отношения неизбежно портиться, сходить на нет, и редко больше месяца успевало пройти, как дева и сама понимала, что тут ей не здесь.
И вот тоже. Нет бы — ну прошла любовь, завяли помидоры, уйди красиво, чтоб ни крика, ни прочих дешевых претензий, так нет. Девушки почему-то все как одна считали себя обиженными, пытались какие-то отношения еще выяснять, вопросы нелепые задавали. Нет, ну совершенно нету в народе ни культуры, ни эстетических чувств, вопреки всем Майкловым стараниям — вот уж сколько лет! — нести им разумное, доброе, вечное. Не селится в народе красота, хоть ты что.
Уж даже Светка, уж на что, казалось, была… И все равно. Светка поначалу выгодно отличалась от всего прочего, и там, и тут у нее все было в порядке, они с Майклом и жить вместе стали, и прожили, между прочим, не так чтоб мало, больше года уж точно, а то даже ближе к двум. И вот, пожалуйста, — посреди, можно сказать, высокого светского приема, посвященного, кажется, юбилею чего-то там, так, с ходу, не припомнить, но, в общем, хорошая тусовка была, и селебритиз набежало, и фотографов бегало пруд пруди, Светка вдруг ни с того ни с сего берет бокал шампанского, отпивает — и убегает вдруг куда-то в угол, зажимая рот рукой. И все это у него, Майкла, на глазах.
Он думал — сквозь землю, наверное, провалится. То есть чтобы такой конфуз, да ладно даже конфуз, оно по-разному случается, с кем не бывает, но такая мерзость. И, главное, она же и потом к нему пришла, бледная вся, аж до зелени, до синевы, на туфлях пятна… Миша, говорит, Миша, мне плохо… Можно подумать, ему сильно хорошо было!
Ну и все. Ничего он уже не мог потом поделать. Как вспоминал этот случай, так… Какое тут может быть совместное-то житье? А Светка, и того хуже, заявила ему еще, что беременна. Как только в голову такое взяла.
Нет, он, конечно, держался. Все сделал, как в лучших учебниках было бы написано — это если были бы такие учебники. Неплохая мысль, кстати, можно будет как-нибудь в колонке отразить, что ли — насчет учебников, да. Красиво выйти из ситуации, что-нибудь в таком роде. А Светку он и в больницу отвез, и заплатил кому надо, все на высшем уровне прошло, она, сама говорила, ничего и не почувствовала.
Она, похоже, и потом ничего не чувствовала, вплоть до того момента, как он ей вещи из своей квартиры помогал вывозить. Смотрела, как каменная, только головой иногда качала, как неродная. Но, в общем, не зря он с ней столько времени прожил. Из всех девушек, с которыми Майкл расставался, Светка, пожалуй, сделала это эстетичнее всех. Не кричала, не плакала. Только выдохнула сквозь зубы, закрывая за ним дверь своего жилья: «Когда-нибудь и ты нарвешься, Майклуша».
Фу. Майклуша. Будто пудель. Нет, хуже, как будто клуша какая-то. Ну о какой эстетике можно говорить с такими людьми. Он ее, Светку, учил-учил, а она… Фу, как было некрасиво, да. Но, пожалуй, на фоне всего остального это все же можно было Светке простить. Все остальное было вполне на уровне. Все-таки, можно сказать, цивилизуется потихоньку население, не зря, не зря вся работа.
Да, пожалуй. Светка, а потом и еще ведь одна девушка, как раз из последних, тоже вела себя достаточно прилично. Да и предпоследняя тоже. Она, собственно, и познакомила его, Майкла, с последней девушкой. Подошла как-то в баре как ни в чем ни бывало и познакомила. Вот, говорит, подруга моя, Илана, очень интересный человек.
Эта Илана и стала его последней девушкой. Очень, очень высокий класс. Даже лучше Светки оказалась, если подумать. Внешний тип тот же — смуглая, высокая красотка с прямыми черными волосами ниже спины, отличный экстерьер. Все эти блондинки на одно лицо, губы силиконовые, это ерунда, для плебеев, а вот кто, как Майкл, понимает… Породистое лицо, выдающийся нос с горбинкой, глубокие искрящиеся глаза, один совсем зеленый, другой с чуть заметной рыжинкой… И голос, главное, голос правильный, этакий с хрипотцой, низкие контральтовые переливы… Хотя — не курит. Тоже плюс, особенно редкий по нынешнему времени. Но большой. Майклу не нравились девушки с сигаретой — неэстетично, особенно в раскладе дальнейших перспектив.
И замечательно получилось у них все с этой Иланой, так красиво все легло, изящней некуда. С ней и поговорить было можно, и на выездах она компании не портила, и читала что нужно, и эстетическое чувство у Майкла нигде не страдало. Он даже, страшно сказать, чуть ли не привязываться к ней начал.
Это его как раз и напугало. После Светкиной истории он как-то особенно старался не подпускать к себе близко. Понял тогда, что какой бы идеальной девушка ни казалась, все равно, все равно кроется в ней тайный изъян. Ты поверишь, привыкнешь, и тут она… Нет уж, лучше теперь осторожненько. Раз, два, пока все красиво, а там чуть что — и арриведерчи не за горой. И пусть себе кричат: «Еще нарвешься!» Грубые. Несуразные. Дуры.
Ну да. И именно поэтому Майкл, как только почувствовал, что тут у них может завязаться серьезнее, чем хотелось бы, так сразу точку-то и поставил. Опять же, без всяких грубых слов, без резких некрасивых движений. Для себя поставил, внутреннюю такую жирную точку. Даже, может быть, жирнее, чем хотелось бы, потому что сам не уверен был до конца, так ли уж нужна она, эта точка.
Ну и, как водится, через какое-то недолгое время отношения их с Иланой плавненько так и изящно скатились на нет. И она — вот ведь женщина! — и тут оказалась на высоте. Ни словом, ни взглядом себя не уронила, ни на йоту ситуации не испортила. Улыбнулась этак значительно, сделала красивый жест рукой. Ну да, дескать, чего-то в этом роде я и ожидала. Даже, похоже было, и не расстроилась особо.
Это, надо сказать, отчего-то слегка подпортило настроение Майклу. Эстетика эстетикой, а где же чувства? Ему казалось, что не только он, что и она ведь к нему привязана. Могла бы, кажется, хоть как-то да пожалеть… Он и сам понимал свою в этом месте легкую непоследовательность, тут уж либо эстетика, либо жалость, но все равно. Сердце, оно ж не камень.
Мелькнула даже совсем какая-то мыслишка нелепая, что, может, поторопился, может, черт с ним со всем, взять да отменить как-нибудь арриведерчи этот самый, еще наладить… Но Майкл, брутальный мужчина, усилием воли все эти глупости в себе подавил. Незачем это. Не оберешься потом.
И зажил дальше. Работа, машинка-красавица, светская жизнь… А недели через две раздался у него звонок в дверь.
Ранним утром это случилось. Ну то есть это, конечно, у всех по-разному, кому, может, одиннадцать утра — самый разгар рабочего дня, но у Майкла это было раннее утро. Он только-только проснулся, едва умыться успел. Собственно, в ванной комнате звонок его и застал. Майкл, тщательно и с любовью побрившись, как раз наносил на лицо афтершейв. Да не лосьон банальный после бритья, как те, кто попроще, а из именной косметической линии, из нишевой парфюмерии, ограниченной серии производства. Майкл вообще мечтал заказать себе свой, личный, индивидуальный, особенный парфюм, но средств на это… Дорого дерут, гады. Ну ничего, думал он, еще, может, годик-другой…
На этом месте его и прервал звонок в дверь. Чертыхнувшись — и кого только могло принести в такую рань, — Майкл бросил полотенце и пошел открывать.
За дверью стоял мальчик-посыльный. Деловито и молча, не обращая внимания на Майклово недовольство, вынул откуда-то из сумки небольшой квадратный сверточек в синей бумаге, откуда-то из кармана — ведомость, приколотую к дощечке с болтающейся тут же на веревочке ручкой, протянул все это Майклу, ткнул пальцем в место для подписи… И исчез.
Пожав плечами, Майкл вернулся в квартиру. Повертел в руках полученный сверточек. Запакован аккуратно, и вид вполне симпатичный. Недешевый по крайней мере. Внутри ничего не тикало. Майкл снова пожал плечами и подцепил пальцем тоненькую линию скотча на уголке.
Под синей бумагой оказалась белая глянцевая коробочка. Сбоку обнаружился сложенный пополам лист бумаги с золотым обрезом.
«Пусть сбудется наконец. И.», — вилась по бумаге изящная надпись золотыми чернилами. Майкл прочел и понимающе кивнул. Вот оно что. Илана. Вспомнила о нем все-таки. Жалеет, значит. И жест какой красивый придумала. Не отнять. Посыльный, бумага синяя. Золотые чернила. А элегантно выглядит, между прочим. Можно запомнить.
В коробочке, завернутый в тончайшую папиросную бумагу, лежал стеклянный шар размером с полкулака. Часть его поверхности была плоско срезана — так что шар был, собственно, не полноценным шаром, а так, чуть больше полусферы. Он плотно ложился на стол своей плоской стороной и никуда не катился. Внутри, под толщей стекла, ярко-разноцветными крапинками подмигивали и переливались разнообразнейшие звездочки, странной формы цветы, изломанные многоугольники и округлые спирали. Стеклянное обрамление увеличивало и отражало всю эту пеструю белиберду.
