В коробке еще лежала маленькая карточка. На ней было написано нечто на иностранном языке. Судя по всему, на итальянском. Итальянского он не знал, но в английском вполне разбирался, да и по-французски слегка понимал. Наморщив лоб, Майкл попытался прочитать курсивную вязь и минут через пять уяснил, что держит в руках стеклянное пресс-папье под названием «Конец дня» авторской работы в технике миллефьори, что означает «тысяча цветов», произведенное в художественной мастерской на острове Мурано, Италия. Уникальная техника, древнейшее искусство, декоративно-прикладная ценность и так далее.
Мурано Майкл знал. Остров такой, возле Венеции. Действительно, лепят они на нем всякую стеклянную ерунду. Ну что же. Очень красиво. Изящно, можно сказать. В смысле, Иланина идея. Вполне на уровне. Да и шар тоже ничего. Теперь, узнав, что это и откуда, Майкл, пожалуй, проникся к нему несколько большим уважением. Разглядел попристальнее.
Там, внизу шара, была как будто зеленая лужайка, вся из стеклянной травы, а на ней в беспорядке располагались звездообразные то ли цветы, то ли бабочки, то ли собственно звезды. Белые, красные, желтые, золотые, голубые, лиловые. Те же бабочки или звезды, закручиваясь в разноцветные спиральные вихри, плавали над лужайкой в прозрачном стеклянном небе. Само стекло тоже было необычным. Очень прозрачное, оно одновременно казалось как бы тягучим, впитывало в себя свет и тут же отражало его, не преломляя, от этого шар казался живым, цветы и бабочки словно колыхались в своем прозрачном мире, звезды подмигивали, прозрачная сфера была манящей и теплой, уследить за всем ее многообразием было сложно.
Оторвавшись от шара, Майкл краем глаза задел циферблат часов и с изумлением осознал, что едва ли не полчаса простоял на собственной кухне, пялясь в стеклянный шар. Вот еще тоже, возмущенно подумал он — день предстоял насыщенный, как, впрочем, и все рабочие дни человека в серьезной должности — и метнулся заканчивать утренний ритуал. Но, уже выходя из квартиры, зачем-то, вместе с ключами от машины, подхватил со стола стеклянный шар и сунул его небрежно в карман своей легкой кожаной куртки на оленьем меху.
В рабочем кабинете он, вешая куртку, удивился ее непривычной тяжести, вспомнил про шар, выудил его из кармана и поселил на столе. В самом деле, если он пресс-папье — так пусть и работает по назначению, да и перед глазами будет, красиво, не помешает, — мелькнула небрежная мысль.
Шар на столе прижился. Более того, сам Майкл тоже как-то к нему прилепился — не то чтобы привык, но было приятно, разговаривая по телефону или думая о том о сем, поглаживать шелковисто-стеклянную поверхность, ощущать под пальцами прозрачную твердость стекла, разглядывать поблескивающие звезды, любуясь замурованной в стекле красотой… Скоро Майклу начало казаться, что, крутя в руках шар, ему бывает легче сосредоточиться, как-то сконцентрироваться, что ли. Не сказать чтобы у него были большие проблемы с концентрацией, но…
Однажды вечером, собираясь домой, он как бы нечаянно, рассеянно-привычно крутя шар в руках, сунул его в карман. Дома шар так же незаметно оказался на его ночной тумбочке. Перед сном, в конце дня, его было как-то особенно благостно крутить в руках.
Бабочки порхали, звезды подмигивали, стеклянная трава казалась мягко-манящей…
А еще через несколько дней, вот так же вечером, практически на грани ночи, он вдруг почувствовал в зыбком полусне, что стеклянная сфера под пальцами становится будто бы теплее, мягче, проницаемей… Словно он, каким-то волшебным образом сконцентрировавшись в кончиках собственных пальцев, проникает туда, туда, весь, и стеклянные небеса смыкаются над ним, и он уже там, среди цветов и бабочек, в эпицентре всей красоты, на прекрасной изумрудной траве, под прозрачными, тягучими, стеклянными небесами, наполненными загадочным светом и только почему-то ставшими такими непреодолимо-твердыми изнутри, отражающими любую попытку вырваться снова наружу…
Утром дверь квартиры тихо открылась. Высокая темноволосая женщина с разными глазами и суровым, даже жестким, лицом неслышно вошла в квартиру и сразу, по-хозяйски, не останавливаясь, без малейшей опаски, проследовала в спальню. Подошла к пустой остывшей постели, нашарила закатившийся в простынях стеклянный шар, подняла к глазам.
На изумрудной острой траве, среди игрушечных цветов и бабочек ясно различалась крохотная человеческая фигурка. Застывшая, с неловкими, как бы изломанными линиями, навсегда замурованная в прозрачном гладком стекле.
— Ну что же, — довольно сказала женщина. — Неплохо получилось. Очень даже неплохо. Эстетично. Пожалуй, будет украшением коллекции. Не зря мне девочки говорили.
Все учтено. Подходящая жертва выбрана, атака просчитана до мелочей, надлежащие мышцы приведены в состояние готовности, организм подтянулся и застыл в ожидании последней команды. Гибкий пятнистый ягуар замер на своей ветке, готовясь к решающему прыжку на шею пасущейся внизу газели. Охотничья собака пойнтер, учуяв бекаса в кустах, остановилась как вкопанная, на трех ногах, подобрав четвертую к груди и вытянув морду в направлении добычи. Беркут, парящий в небе, раскинул крылья и прицелился, приготовился падать камнем вниз, вниз, туда, где только что мелькнула в степной траве рыженькая шкурка шакала. Пока ничего не случилось, но вот сейчас, секунда, одно мгновение век, один последний миг, и — рывок, полет, падение, сдавленный вскрик, и ошеломляющее, пьянящее кровь ощущение заслуженной победы.
— Добрый день. Простите, мы не могли быть с вами знакомы? Как-нибудь, случайно? А то я гляжу на вас, гляжу, и никак не могу припомнить… Извините еще раз.
Улыбка. Спокойная, мягкая улыбка. И интонация. Несмотря на рвущийся изнутри охотничий азарт, усилием воли держать интонацию, лениво, медленно перекатывать во рту гласные, растягивать, никуда не торопясь, слова. Мне все равно, мне скучно, я так развлекаюсь, спрашивая всякую ерунду у малознакомых, а может, и вовсе незнакомых людей, я могу и ошибаться, какая разница, все равно все это ничего не значит. Что может быть настолько уж важным в этот солнечный день, обеденный час, здесь, за столиком уличной террасы дорогого кафе… Тем более для меня…
— Нет, думаю, мы с вами не встречались. Я бы вас вспомнил… Простите.
Дежурный комплимент, движение рта в формально-вежливом оскале. И сразу отвернуться к своей тарелке, показывая, что разговор окончен. Да не окончен он, не надейся. И никуда ты от меня не уйдешь, потому что, как ни брыкайся, крючок мой ты уже заглотил.
— Ах да, конечно. Ничего страшного. Это вы меня простите. Понимаете, столько знакомых, кругом одни лица, а город — он, в сущности, маленький, вот я и подумала… Глупо, наверное, но… решила — спрошу, отчего бы и нет, в конце концов… Я вам помешала?
Вот так тебя, прямым неудобным вопросом в лоб. Давай, выкручивайся. Конечно, помешала, на то и рассчитано, но попробуй-ка вот так, скажи мне об этом напрямую в лицо. Не каждый сможет, тем более, я ведь не делаю ничего плохого, во мне нет агрессии, наоборот, я вся такая… Такая трепетная, мягкая, внезапная, непосредственная, да и выгляжу вполне прилично… И смотрю так ласково, так умильно… Прямо в глаза. Ну давай!
— Да нет, что вы, нисколько. Даже наоборот. Я… Вы хотели мне что-то сказать?
Конечно, куда б ты делся.
— Да, кажется, хотела. Но представьте — уже забыла что. Это неважно. Может быть, я потом вспомню и тогда вам скажу. Если только… Кстати, а вы — вы ведь не из вежливости со мной разговариваете? Точно? Потому что — тогда не надо, правда. Это просто ужасно, когда тебе мешают во время обеда.
Тем более, вы наверняка размышляли о чем-то важном. Может быть, даже о государственных делах. А тут я — со своей ерундой… Не буду вас больше отвлекать. Еще раз простите.
И положить руку так доверительно на край рукава. Пониже локтя, подальше обшлага. Словно бы извиняясь. И легко сжать. И чуть-чуть нагнуться, так, чтобы слегка отклонился край скромного декольте, чтобы волна духов — нежный ландышевый аромат — всхлестнула куда нужно, чтобы… Спета твоя песенка.
— Да нет, господь с вами. Ну какие дела? Напротив, я, можно сказать, польщен. И даже если мы не знакомы… Это ведь можно исправить, не так ли? Могу я вас пригласить пересесть за мой столик?
— Правда? Это так любезно с вашей стороны. А я точно вам не помешаю? Вы уверены? Тогда — да, с удовольствием. Знаете, на самом деле я почему-то ужасно не люблю есть одна. Глупо, правда? Но вот… Хотя сейчас-то я как раз все равно уже поела, разве что кофе… Но все равно, спасибо, вы очень, очень любезны.
Вся последующая возня с отодвиганием стульев, суетой официанта, переносом остатков моего заказа за этот столик, усаживанием, расшаркиванием, все как положено. Наконец ритуал соблюден, па вытанцеваны, фигуры расставлены по позициям — начинаем следующий раунд.
