— Алексей Алексеевич, здравствуйте, — произнес заведующий кафедрой из-за своего стола, — я вас жду.
Наш шеф очень серьезный человек. Юмор ему неведом. Для него не существует ничего, кроме долга. Александр Федорович поседел на фронте, и теперь у него пышная белая шевелюра. Он болезненно нервный, однако умеет держать себя в руках, никогда не кричит и не повышает голоса. Только лицо покрывается красными пятнами и руки начинают дрожать.
Я переставил свой стул к его столу и сел.
— Первое, — начал шеф, — отчет, который все в настоящую минуту составляют по своему виду спорта, форма у вас на столе. Второе, надо вам взять все ваши планы работы и составить единый, общий план по месяцам до конца семестра. Сводный план. Чтобы он лежал у вас на столе под стеклом и вы каждый день видели, что надо делать...
Всего Колокольцев дал мне семь заданий, все до одного — бумажного свойства. И я сел за бумаги. Отчет составил довольно быстро, цифры были взяты из предыдущего отчета проректору. Принялся за правила безопасности для занятий по альпинизму. Тоже пустое дело, сто раз составлял, но эти требовались инженеру по технике безопасности.
Флоринский один раз отколол номер с этими правилами. Ему в очередной раз требовалось составить правила по технике безопасности при занятиях слаломом. У Николая Львовича дома своя машинка. На одном листе он отпечатал то, что от него требовали, а на другом — что-то вроде пародии на них. В этих шуточных правилах было сказано, что во время тренировок и соревнований по слалому студентам категорически запрещается: спускаться на лыжах с крутых гор; спускаться на большой скорости; ездить на лыжах между палками (флажками), воткнутыми в снег; делать крутые повороты и так далее. Все в том же духе. Флоринский ошибся и подал на утверждение вместо настоящих правил эти дурацкие. Спохватился, когда уже было поздно, и они лежали на столе у начальства. Но все обошлось. Заведующий учебной частью не утвердил их только по той причине, что в них не было ссылки на документы, на основе которых они были составлены.
Чтобы сделать сводный план работы, я собрал все свои планы. Их оказалось двадцать два. Естественно, в них фигурировали одни и те же дела, иначе бы для их выполнения потребовался не один человек, а все двадцать два. Составлять их приходилось по разным линиям, по разным каналам. Составлять, подавать, утверждать и письменно отчитываться. Непосредственная работа со студентами, по моим подсчетам, занимала у меня около 20% рабочего времени. Ладно, составил план всех планов.
Сижу, пишу бумаги, но чувствую себя как-то неспокойно, будто не взялся на самостраховку. В альпинизме, когда торчишь на стене, обязательно первым делом забьешь крюк в трещину скалы и пристегнешься. Тогда уж можно спокойно страховку налаживать товарищу, дальнейший путь просматривать или примус разводить. И вот как-то неспокойно на душе, будто не привязался я. Тянет что-то за душу. Предчувствие неприятного. Сроду такого не было. Тут недолго психом стать. Будет чего-нибудь казаться, как доценту. Странные у него бывают заскоки: вдруг кажется ему целый день, что пахнет дерьмом. Придет на работу — пахнет, придет в столовую — пахнет, вернется домой — то же самое.
Когда я работал в горах, все было ясно и разумно, Я был начальником горноспасателей. Разбился человек, идем, снимаем, тащим. Тяжело, и чего только не насмотришься, но зато не думаешь, зачем и для чего ты это делаешь. Так бы и оставаться мне в горах, да Катя выросла, учиться ей надо. И вот мыкаюсь пять лет в этой конторе и не могу понять, для чего все эти бумаги, собрания, совещания. Встать бы сейчас и сказать: «Товарищи, давайте остановимся на минутку и посмотрим, чем мы здесь занимаемся, кому это нужно?! На что мы тратим время и свою единственную жизнь?!» Но кому скажешь? Колокольцеву? Декану? Проректору?
Откуда начинается профанация в спорте? С планов, бумаг и цифр. Скажем, например, число спортсменов-разрядников должно расти, не можем мы стоять на месте или идти назад. И что получается? Спортсменов-разрядников стало уже больше, чем студентов в институте. А нам всё говорят: давай, давай! Нужны цифры. Кому, для чего? Непонятно. Перед кем хвастаться? Кому пускать пыль в глаза? Разве что самим себе. Цифры нас губят, цифры нас душат, цифры первейшие враги нашего дела. Спрашивал я как-то у доцента, в чем тут дело. Он говорит: «Это, Леша, всего лишь один из примеров феномена обратного эффекта. Мы здесь ничего изменить не можем. Поэтому тебе лучше не ломать над этим голову».
...В очереди на прием к проректору передо мной осталась одна женщина, наверное, родительница. Вид у нее подчеркнуто независимый, сидит прямо, голову держит высоко. Так и пышет от нее энергией, как будто приготовилась сразиться за любимое дитя с драконом. Наш спуску им не дает. Серьезный мужчина, хотя и не похож на мужчину: полный настолько, что руки вдоль тела не может опустить, держит их при ходьбе немного в стороны. Лицо бабье — круглое, желтое и безволосое, бреет только несколько волосков на подбородке. Глаза у проректора навыкате, серые, холодные. У него абсолютная память, помнит все и обо всех. Семьи у него нет. Все хвалят его большую библиотеку. Говорят, множество антикварных книг и среди них немало уникальных. Студентам их дает. Всегда у него дома кто-нибудь из ребят занимается.
Выйдет эта дама, зайду я. «Здравствуйте, — скажу, — Валентин Афанасьевич». — «Здравствуйте! Садитесь, пожалуйста, Алексей Алексеевич. Слушаю вас». — «Сбор альпинистский, — скажу, — проект приказа». — «До сих пор не оформили? Я уже визировал его, если не ошибаюсь». — «Да, восьмой вариант. Вы же знаете, как у нас все делается: двенадцать виз надо собрать и каждый что-нибудь добавит или убавит. И тогда всё снова».
Возьмет он проект приказа, прочтет его и скажет:
«Ну что же, очень хорошо, у меня нет никаких возражений».
Поставит свою подпись, протянет мне приказ и улыбнется:
«Достается вам, Алексей Алексеевич, с этими сборами. Но дело нужное, мы все понимаем, что геолог должен уметь ходить в горах. У нас ведь инструкция министерства есть по этому поводу: ни одна геологическая партия, ни один отряд не имеют права работать в высокогорье без специалиста-альпиниста. Где их взять? Только вы их и готовите. Желаю успеха и очень прошу вас, будьте требовательны и внимательны. Больше у нас не должно быть таких случаев».
«Спасибо, — скажу, — только ведь этот случай произошел не на сборе».
«Знаю, знаю, — закивает головой проректор, — вы здесь ни при чем. Так, говорите, восьмой раз уже ходите с этим приказом? В чем же дело?»
«Это у вас надо спросить, — осмелюсь я, — только бумаги пишем, а дело стоит».
Тогда проректор попросит меня присесть и скажет:
«Очень хорошо, что вы об этом заговорили. Мне давно хотелось посмотреть на нашу работу и на себя со стороны. Своих грехов не замечаешь, а критиковать проректора не каждому захочется. Я был бы вам очень признателен, если бы вы мне сказали, что вам не нравится в нашей работе. Мы живем с вами рядом, работаем бок о бок и никогда не говорим искренно. Уверяю вас, я не обижусь. А если это будет очень уж горько и несправедливо, я просто забуду о нашем разговоре».
«Ну, если так, Валентин Афанасьевич, — скажу я, — извольте. По тем контактам, что я с вами имею, могу сказать, что у меня не было случая, чтобы вы мне чем-нибудь помогли, а не помешали. Вы только отказывали, запрещали или, что еще хуже, заставляли меня заниматься бессмысленной бумажной волокитой. Я специалист по физическому воспитанию, окончил специальное учебное заведение, где нас кое-чему учили, и, согласитесь, разбираюсь в делах спорта, в частности в альпинизме, куда лучше, чем вы. Вы просто не знакомы с этим делом, что вполне естественно. Так почему же я каждый свой шаг должен согласовывать с вами, а заодно и еще с одиннадцатью людьми, понятия не имеющими об альпинизме? Почему я должен выслушивать неквалифицированные, порою смехотворные указания и поучения? Ведь в горы со студентами поеду я, а не вы. И на восхождение поведу их я. Зачем десять резолюций? Или вы мне доверяете, или поставьте другого...»
Открылась дверь, я вздрогнул и поднялся: моя очередь. Краем глаза успел заметить, что вышедшая из кабинета женщина не потеряла своего достоинства, держалась так же прямо, правда, сильно покраснела.
Вошел, притворил дверь, сказал:
— Здравствуйте, Валентин Афанасьевич, — и остановился около огромного письменного стола, заваленного бумагами.
Проректор молчал и что-то судорожно дописывал. Я стал ждать и, когда проректор поднял на меня недовольный взгляд своих выпуклых глаз, сказал:
— Проект приказа.
Только глянув, Бураханов черкнул по проекту красным фломастером и резким движением вернул мне бумагу:
— Научитесь писать по-русски.
— Что? — Я едва успел подхватить листок, для чего пришлось наклониться, как бы в поклоне.
— Я говорю, потрудитесь писать по-русски! — произнес он строго и членораздельно. — Вы работаете в высшем учебном заведении. Не знаю, чему вас учили в физкультурном институте, но школу вы кончали нормальную, такую же, как и все, да еще в столице. — Он стал читать то, что писал при моем приходе, давая понять, что разговор окончен.
