Ко времени той нечаянной и памятной прогулки великий педагог был уже на пенсии.
— Как тебе не повезло, — сказала мне мать тогда, на холодной набережной, сообразив после затяжного и торжественного молчания, что географию мне будет преподавать кто-то другой. В неожиданных словах матери было столько горечи, что я доверчиво себя пожалел; сразу почувствовал себя уставшим, сразу озяб и, малодушно захныкав, заторопился домой, в нашу хорошо натопленную, пахнущую сгоревшим торфом и жареными макаронами комнату, где негромко похрапывает отец на тахте, спит кот у него в ногах и бьется зеленая жилка в круглом глазу радиоприемника, разогретого чудовищным дыханием далекого хоккейного матча.
Мать оказалась права: даже имени своего учителя географии я не помню. Но ни она, ни ее школьные друзья и подруги, сколько я их ни просил, не смогли толком мне разъяснить, в чем заключался уникальный педагогический дар В. В., или хотя бы описать мне в общих чертах его метод преподавания географии. Никто из них не сохранил своих школьных тетрадей, шпаргалок или контурных карт, да и не знают они из географии почти ничего, извиняя свое неведение давностью лет и повальным склерозом. При этом известь закупорила вход именно в те кладовые их памяти, куда великий В. В. сложил, по преданию, схемы циркуляции атмосферы от полюсов до экватора, карты морских течений, системы ледниковых покровов, звенья круговорота воды в природе. Названия почв, их профили и горизонты, разность широт и разница климатических поясов, приливы и отливы, впадины и возвышенности, бары, косы, пересыпи, переймы и дельты оказались наглухо запертыми в их головах и там забыты. Забывчивость не коснулась лишь Атлантиды, Эльдорадо, острова Пасхи, Рио-де-Жанейро, Везувия и Земли Санникова, а также имен и деяний Магеллана, Колумба, сэра Фрэнсиса Дрейка, Ливингстона, Пржевальского, Седова и придуманного Свищовым адмирала Юкагирова, — эти и другие имена и земли поминались часто, к месту и не к месту, и произносились они с неизменной легкой картавостью, по преданию, свойственной аристократичному В. В.
В застольях на нашей кухне, слишком частых после ухода отца, ученики В. В. много пили и громко пели всевозможные песни странствий, необычайно популярные в пору этих застолий и почти забытые сейчас. Они пели о каюре, погоняющем собак, о моряке Джоне Кеннеди, о бригантине. Приглушив голоса, чтобы не разозлить соседей, и не мигая глядя в глаза друг другу поверх бутылок и тарелок, они день-ночь, день-ночь шли по жаркой Африке, они десять лет и двадцать лет шагали по тайге, где петляют вдоль берега оленьи и медвежьи следы, они подбадривали геолога, который ветру и солнцу брат, они обещали взглянуть на фотокарточку любимого человека в случае, если придется тонуть на море или в океане.
Бородатый инженер горводканала Сыромятин, незамужняя толстая Халдей, многодетная Зеленчук, секретарь обкома комсомола Костя, доцент Политехнического Николай Шаров, Гарик из областной партийной газеты, военный комиссар Дементьев и моя разведенная мать в своей неизменной тельняшке до колен, — они хорошо пели, хорошо относились друг к другу, никогда не прогоняли меня спать, но ничего не могли рассказать мне о В. В., кроме десятка анекдотов из его жизни, затверженных всем городом и заученных мною наизусть. Лишь одно их общее воспоминание о нем не походило на анекдот и было, как я теперь понимаю, одним из самых дорогих воспоминаний в жизни всех участников наших застолий — это привычка В. В. говорить своим ученикам «Вы» и называть их с малолетства по имени-отчеству.
— Он даже меня называл «Игорь Никитович», — ревнивым шепотом уверял меня Гарик из областной партийной газеты, задумчиво гладил меня по голове и выпивал что еще было на дне фужера.
Если бы после В. В. не осталось ничего, кроме легенды о нем и нетвердой памяти его учеников, — очень скоро не осталось бы ни памяти, ни легенды. Но он оставил нам МПК.
…«В излучине реки, на живописном острове Качай, среди обветренных „бараньих лбов“ и могучих корабельных сосен расположилось круглое здание из стекла и бетона. Это Музей природы края. МПК — не совсем обычный музей. В отличие от традиционных коллекций экспонатов, объединенных общей тематикой, он представляет собой подробную и объемную модель всей экосистемы нашего края. <…> Кажется, мгновение жизни во всем ее многообразии и во всех ее взаимосвязях остановилось перед нашими пытливыми взорами. <…> Эта удивительная экспозиция создана по замыслу и под общим руководством выдающегося педагога и гражданина, которого мы по праву зовем одним из зачинателей экологического движения в бывшем СССР. В годы развитого тоталитаризма и коллективной безответственности, в эпоху бессовестных фанфар и славословий, восхвалявших „победу“ человека над природой, он преподал всем нам урок ее защиты. Помоги нам, Господи, хорошенько усвоить этот бесценный урок и прилежно следовать ему всю нашу жизнь во имя дальнейшего возрождения новой России», — говоря о сегодняшнем значении МПК, новейший путеводитель почти и не врет. Другое дело, что В. В. замышлял МПК, меньше всего беспокоясь об экологии, и даже само это слово, разумеется, ему отлично известное, но в ту пору диковинное, он ни разу не произнес. Он обосновывал свою идею необходимостью наглядного школьного обучения и при этом некорыстно заботился о своей жене Розе Расуловне, преподававшей ботанику и зоологию в вечерней школе железнодорожников.
Идее В. В. повезло — ей было дозволено завладеть массами, которые быстро полюбили трудовые субботы на живописном острове Качай. Со вкусом поплевав на левую, потом на правую ладонь, они с воодушевлением покидывали из рук в руки кирпичи, с удовольствием помахивали лопатами, не забывая проверять удочки, помешивать половниками в котелках, поворачивать над шипящей золой шампуры. За два года дом МПК был готов, но десять лет без малого потребовалось иногороднему таксидермисту Корыткову, чтобы остановить, по выражению новейшего путеводителя, мгновение самой жизни.
Таксидермиста торопили, как могли. В его распоряжение отдали мастерскую покойного скульптора-монументалиста Крапивы и материал поставляли туда без перебоев, с избытком и лучшего качества. Дети несли туда грызунов, змей и разных мелких птиц, рыбаки делились своим уловом, охотники — самыми завидными из своих трофеев. Искусство, однако, спешки не терпит, и наш В. В., один во всем городе, это понимал. Он один не торопил Корыткова, защищал его от слишком уж нетерпеливых и невдумчивых нападок, иногда он даже сам замедлял процесс, вдруг усложняя задачу, то есть размышляя вслух о том, что должно, к примеру, выражать лицо выдры, высунувшей голову на зеркальную поверхность воды в тихую лунную ночь, как топорщатся крылья куропатки, услышавшей хрустящую поступь охотничьих сапог и заслонившей собою своих некстати захныкавших птенцов, как изгибается могучее тело щуки в миг выброса икры, — и таксидермист прекрасно его понимал, не тосковал, напротив, вдохновлялся, в чем легко убедиться, посетив МПК на острове Качай.
Речной трамвай «Кавторанг Осадчий» в полчаса доставит вас на Качай, где вы купите в будке дешевый входной билет и по деревянному настилу, который поет под ногами и петляет меж гранитных и базальтовых замшелых валунов, в колеблющемся, шумном полумраке, образованном угрюмой схваткой крон над вашей головой, направитесь к музею и там непременно наденете тапочки, просторные, как в Эрмитаже, брезентовые или кожаные, с широкими резинками или тесемками. Повинуясь указателю, вы окажетесь в обширной и, вероятнее всего, безмолвной полусфере, под голубыми и белыми глубокими небесами, сведенными из разнообразных подсветок и подвесок; вы обнаружите себя сразу над поверхностью и в толще речных и озерных вод, образованных непростым соположением прозрачных и мутных стекол, хитрой расстановкой зеркал, многократно отражающих рифленые барханы донного ила, песка, лианы и пальмы водорослей, раковины перловиц и круглые камни, покрытые лаком так искусно, что вы ни на миг не усомнитесь в их подлинной прохладной влажности… И лишь освоившись среди всех этих вод, небес, лесных чащ, сотворенных из настоящих мхов и небольших деревьев, лишь изучив плексигласовые скрижали с подробными списками живых обитателей, скажем, зоны растений с плавающими листьями или, допустим, зоны подводной вегетации, лишь налюбовавшись всеми этими кувшинками и кубышками, всем этим широколиственным рдестом да лягушачьим водокрасом, лишь проследив по таблицам основные потоки энергии и пищевые связи в местном биоценозе и агроценозе, лишь попробовав на зуб слово консументы и слово продуценты, лишь научившись кое-как и в кои-то веки отличать хищников первого порядка от хищников второго и третьего порядка, подзол от суглинка, ландыш от незабудки, вы наконец почувствуете себя вправе расслабиться, забыть все, чему вы только что внезапно научились, и уже без познавательных затей воздать должное животному миру нашего края — подлинному празднику таксидермии, пиру перьев, мехов, чешуй, когтей, клыков и стеклянных, туманных, как дали, глаз.
