– «Мадонна Конестабиле»… не погоняй меня, из-за тебя я пропустила Тинторетто и Веронезе. А маньеристы, тебе нужны маньеристы, это позднее Возрождение?
– Мне это все не нужно…Знаешь, что она сказала?! Я заметила (с любовью!): «Илюша лысеет со лба», а она: «Я тебе его отдала неописуемым красавцем и умницей», а ведь всем известно, что лысина – это генетика! Да, насчет живописи: мне не нужно Возрождение, мне нужна какая-нибудь деталь, чтобы ее поразить, – давай скорей! – и как отличить Рембрандта от Рубенса.
– Отличить просто: у Рубенса у всех щеки пухлые, а у Рембрандта впалые. А деталей я не знаю. Не смотри на меня так, я тоже не знаю живопись, я не помню даже, кто был раньше, Джорджоне или Веронезе… кажется, сначала висит «Юдифь», потом «Поклонение волхвов» и «Оплакивание Христа», значит, Джорджоне был раньше… Джорджоне умер от чумы, – это деталь?
– Ну, хотя бы. Как называется картина, «Юдифь»? Я скажу так: «Мне кажется, что в “Юдифи” пророчески выписана будущая смерть художника от чумы, а вам как кажется, Софья Марковна?»…Почему ты плачешь? Специально тебя отвлекаю, а ты плачешь…
Перед тем как отправиться в Эрмитаж, Ирка вызвала медсестру, и они передвинули кровать обратно к окну.
20.30–21.10
Никита, со словами, брошенными в больничный коридор: «Ну и что, что время посещений давно закончилось, мне можно».
Никита сказал: «Жду новостей… честно тебе скажу (только не говори Алене), очень нервничаю».
Не сказал, каких именно новостей. Но – очень сложное время. Интриги, перестановки, не исключено, что переведут на другую должность, не такого федерального значения, как сейчас… Но, может быть, напротив, на более высокую.
Задавал странные вопросы: «Когда аплодировать в филармонии, чтобы не оказалось, что, как дурак, хлопаешь один, а они еще будут играть?» и «В опере действия или акты?». Зачем ему опера? Никита ходит в Мариинку как чиновник, когда это важное мероприятие (после посещения мероприятия «Женитьба Фигаро» рассказал, что кланяться выходили Фигаро и автор, – не уверена, что он пошутил, от Никиты всего можно ожидать).
Вызвал медсестру, велел измерить себе давление. Давление 120 на 80, пульс 90.
Ушел, не дождался новостей.
21.20–22.37
Илья (медсестра сказала: «Ой. Это вы?… Мы вас так любим, всегда вашу передачу смотрим… вам, конечно, на одну минутку»).
В вестибюле Илья встретил Никиту (пыхтел, снимая бахилы). Сказал, что ждет новостей: будет заниматься социальной сферой, или пищевой промышленностью, или здравоохранением, или спортом. Есть вероятность, что ему поручат курировать культуру.
«Никита – эманация норвежской трески», – сказал Илья.
От Никиты, конечно, можно всего ожидать, но почему норвежской?
Илья имел в виду, что норвежскую треску вылавливают в Норвегии (где же еще), сушат и экспортируют в страны Евросоюза. В странах Евросоюза на сушеную треску брызгают водой, и (это чудо!) она приобретает прежнюю досушеную форму, возрождается к жизни. Илья имел в виду, что Никиту, как норвежскую треску, просто так не сломить, для обоих характерно повышенное жизнелюбие.
«…Знаешь, что придумал этот мозг-гигант в ожидании новой должности: внедрение на рынок бренда “Крым”. Говорит, это хороший маркетинговый ход и не требует инвестиций.
…Торт “Крымские развалины”, шпроты “Крымчанка”, игра для детей “Отними носок”: игроки в носках (на носках карта Крыма) наступают друг другу на ноги, чтобы стянуть носки, – выигрывает тот, кто последним остается в носках…Тише, тише, не смейся так, нас сейчас разгонят…» – сказал Илья, как будто мы после отбоя в пионерском лагере.
«…Я шучу, чтобы тебя развлечь, но он-то всерьез. И после этого ты хочешь, чтобы я с ним общался?!
…Молчи, я знаю, что ты скажешь: важны не политические убеждения, а то, что он выходил из твоего дома в двух куртках… мы разных мнений, но одной крови, мы больше одинаковые, чем разные… и так далее… и преданность… и дружба… и не надо любить справедливость больше брата – откуда-то всплыла эта цитата, не помню…
…Ну а теперь обсудим мои фрустрации.
…Я обязательно сниму кино. Такое, которое я сам хочу. Если хочешь сделать то, что тебе кажется в тренде, если говоришь себе “я сниму то, что сейчас нужно”, это залог неуспеха… Если говоришь себе просто “я хочу это сделать, и мне наплевать, что это никому не нужно, кроме меня”, то это обязательно еще кому-то нужно, кроме тебя самого…»
Заглянула медсестра: «Я вас всегда смотрю, и мама с папой вас всегда смотрят, но меня из-за вас с работы выгонят… вы же сказали, на минутку».
09.15–09.19
Андрей, по дороге на работу, с трехлитровой банкой варенья. Тетя Катя подарила ему клубничное варенье «на возвращение домой». Он положил банку в машину, и вот – не нужно ли мне в больнице немного варенья?
…– Здесь есть вайфай? Давай тебе билет в Тель-Авив купим? Когда тебя выпишут, съездишь к Вике на день рождения.
Почему он вспомнил про Викин день рождения? В прошлом году Андрей забыл мой день рождения, я не напомнила, хотела проверить, забудет или нет, – забыл! Он не помнит мой день рождения, не замечает, как я одета, он до сих пор не заметил мою новую ярко-золотую прядь для радости жизни (как будто у него гарем, и как тут углядишь, кто сделал себе какую прядь!).
– Почему сейчас, после всего?…
– Ты не думаешь, что твоя подруга может умереть?
– Нет, – мгновенно, не задумываясь, сказала я.
Вчера вечером
Рейс Тель-Авив – Санкт-Петербург
Люби меня КАК я тебя иначе нечестно
Когда я летела к Вике, я хотела РАССКАЗАТЬ, я так хотела рассказать, как будто выбить пробку из бутылки (что страшней, кафкианское зло или Голова Гудвина, на какой тонкой ниточке висит перемена участи, и как все это было – нечестно), я хотела спросить Вику «Разве так бывает?!», мне некому задавать детские метафизические вопросы, кроме Вики, потому что все в мире говорят с нами на разных языках. Но мы не говорили об этом, ни слова о кафкианском зле и прочем.
Вика говорила: может быть, на свете есть люди, которым она может помочь, она хочет помогать детям, и может быть, можно придумать что-то, что она сможет делать из дома. Вика такая маленькая, что я могу покачать ее на руках.
Вика говорила, как много дала ей жизнь: маму с папой, моих маму с папой, нас, и гулятьпоневскому, и прекрасную взрослую жизнь, и Баха, и Чехова, и писать детские книги.
Вика говорила: какое счастье, что она пишет детские книги, у детских книг может быть только хороший финал.
Вика рассказала мне чудесную сказку: у Иосифа было пальтишко, а в нем полно дырок, когда оно износилось, он сделал из него куртку, из куртки жилетку, затем галстук, затем носовой платок, ну, а когда совсем ничего не осталось, износилось до ниточки, сел за стол и написал об этом книжку.
Вика говорила: если на мгновенье прикрыть глаза и представить, что один в вечности, то у человека по-настоящему есть только детство.
Вика говорила, как хорошо, что можно никогда не взрослеть, и все видеть в первый раз, и всему удивляться. И если бы можно было приписать, что Мура полюбила чужие зубы, то и сказке был бы конец.
Вика говорила, как любит Тэффи (Какое очарование души увидеть среди голых скал, среди вечных снегов у края холодного мертвого глетчера крошечный бархатистый цветок – эдельвейс. Он один живет в этом царстве ледяной смерти. Он говорит: «Не верь тому страшному, что окружает нас с тобой. Смотри – я живу»), говорила, какую хочет написать книгу и как мы любим Питер.
