– Алло, – прозвучал в трубке голос Сораи. В Исламабаде половина восьмого вечера.
Значит, в Калифорнии половина восьмого утра. Сорая уже час как на ногах и скоро уйдет на работу.
– Это я. – Сидя на кровати, я смотрел на спящего Сохраба.
– Амир! – радостно вскрикнула она. – У тебя все хорошо? Где ты?
– В Пакистане.
– Почему ты не звонил? Я так волновалась! Мама каждый день молилась и совершала назр.
– Прости. Сейчас у меня все хорошо.
Я сказал ей, что уезжаю на неделю, самое большее на две. А прошел уже почти месяц.
– Скажи Хале Джамиле, пусть прекратит истребление овец, – улыбнулся я.
– Почему «сейчас»? И что такое у тебя с голосом?
– Не волнуйся за меня. Все замечательно. Честное слово, Сорая. Мне надо о многом рассказать тебе, я давно собирался. Но сперва самое важное.
– Слушаю тебя, – сказала она уже более спокойным тоном.
– Я вернусь не один. Со мной приедет маленький мальчик. Его надо будет усыновить.
– Что?
Я посмотрел на часы.
– У меня на этой дурацкой телефонной карте всего пятьдесят семь минут, а мне столько всего надо тебе сказать… Сядь, пожалуйста.
Судя по звукам, к телефону подтащили стул.
– Ну, – сказала жена.
И впервые за пятнадцать лет нашего брака я поведал ей все. Раньше я не мог без ужаса подумать о признании. А теперь у меня прямо камень с души упал. Мне кажется, сама Сорая испытала нечто подобное, когда рассказала мне о своем прошлом во время сватовства.
Когда я закончил свой рассказ, она плакала.
– Что ты на это? – спросил я.
– Не знаю, что и подумать, Амир. Столько всего сразу…
– Я понимаю.
Она высморкалась.
– В одном убеждена: он должен жить с нами. Я настаиваю.
– Это точно? – Я закрыл глаза и улыбнулся.
– И ты еще спрашиваешь? Ведь он твой шум, родственник, значит, и мой тоже. Ты не можешь выгнать его на улицу. – Она помолчала. – А какой он из себя?
Я поглядел на спящего Сохраба.
– Очень милый и серьезный.
– Невинная душа. Хочу его видеть.
– Сорая?
– Да?
– Достет дарум. Я люблю тебя.
– И я тебя. – В ее голосе звучала улыбка. – Только будь осторожен.
– Постараюсь. И вот еще что. Не говори родителям, кто он. Я сам.
– Ладно.
И мы закончили разговор.
Тщательно постриженную лужайку перед американским посольством в Исламабаде украшали круглые цветочные клумбы и декоративные кусты. Само здание, невысокое и белое, мало чем выделялось из рядовой застройки. Металлодетекторы живо реагировали на каркас, скрепляющий мою челюсть, и на всех трех КПП меня обыскали. Когда же мы попали в само посольство, мне будто плеснули в лицо ледяной водой – кондиционеры работали на совесть. Я назвал свое имя секретарше – худощавой блондинке за пятьдесят в бежевой блузке и черных брюках, – и она улыбнулась мне. Впервые за много дней передо мной предстала женщина, одетая не в бурку или шальвар-камиз. Постукивая карандашом по столу, блондинка просмотрела список записавшихся на прием, нашла мое имя и предложила сесть.
– Лимонаду не желаете?
– Я – нет, спасибо.
– А ваш сын?
– Простите?
– Вот этот милый молодой джентльмен, – улыбнулась она Сохрабу.
– Да, будьте любезны. Благодарю вас.
Мы с Сохрабом сели на кожаный диван, рядом с которым стоял американский флаг на длинном древке. Мальчик взял со стеклянного столика журнал и принялся невнимательно листать.
– Что? – вдруг спросил он.
– Не понял?
– Ты улыбаешься.
– Просто я думал о тебе.
Мой племянник нервно усмехнулся, взял другой журнал и пролистал за полминуты.
– Не бойся, – я коснулся его руки, – ты среди друзей. Успокойся и будь как дома.
Хороший совет. Мне самому не помешало бы последовать ему. А то сижу как на иголках. Да тут еще шнурок развязался.
Секретарша поставила перед мальчиком высокий стакан – лимонад со льдом:
– Пожалуйста.
Сохраб застенчиво улыбнулся.
– Большое спасибо, – произнес он по-английски. Еще он знал, как будет «до свидания». Вот и весь его запас иностранных слов.
– Не за что, – рассмеялась дама в брюках и, постукивая каблучками, вернулась за свой стол.
– До свидания, – вежливо произнес Сохраб.
Ручки у невысокого Реймонда Эндрюса были маленькие, чистенькие, ухоженные, на безымянном пальце блестело обручальное кольцо. Рукопожатие вялое. «Наши судьбы теперь в этих руках», – подумал я, усаживаясь напротив чиновника. На стене у него за спиной рядом с топографической картой США висел рекламный плакат фильма «Отверженные». В горшке на подоконнике росли помидоры.
– Закурите? – спросил Эндрюс глубоким баритоном, удивительным для такой тщедушной фигурки.
– Нет, благодарю.
На Сохраба едва взглянул. На меня и вовсе старается не смотреть. К чему бы это?
Эндрюс достал из ящика стола початую пачку сигарет и щелкнул зажигалкой. Намазал руки лосьоном (баночка явилась из того же ящика). С зажатой в зубах сигаретой посмотрел на помидорный куст. Закрыл ящик и выдохнул дым.
– Ну что же, – глаза его сощурились, – рассказывайте.
Я почувствовал себя как Жан Вальжан перед инспектором Жавером[49]. Пришлось напомнить самому себе, что я на американской земле, что этот господин – не противник мне, а союзник и что помогать людям вроде меня – его работа.
– Я намерен усыновить этого мальчика и увезти с собой в Штаты.
– Рассказывайте, – повторил он, аккуратно стряхивая пепел в мусорную корзину.
Я изложил ему версию, которая созрела у меня в голове, пока я разговаривал с Сораей. В Афганистан я прибыл, чтобы разыскать сына моего сводного брата. Мальчик проживал в детском доме в ужасающих условиях. Я заплатил директору энную сумму и забрал племянника. И вот мы в Пакистане.
– Вы приходитесь ребенку дядей?
– Да.
Эндрюс взглянул на часы, протянул руку и повернул горшок с помидорами.
– Кто-нибудь может удостоверить этот факт?
– Да. Только я не знаю, где этот человек сейчас.
Чиновник повернулся ко мне и кивнул. Лицо его ничего не выражало.
Он хоть в покер-то играет своими нежными ручками?
– Челюсть у вас закована в металл, как я предполагаю, вовсе не потому, что так велит мода?
Да, Сохраб, вляпались мы с тобой.
– В Пешаваре на меня напали грабители.
– Я так и думал. – Он откашлялся. – Вы мусульманин?
– Да.
– Практикующий?
– Да.
По правде говоря, последний раз я молился Аллаху, когда доктор Амани сказал, что прогноз у Бабы неблагоприятный. И молитвы вспомнились сами собой, не зря в школе зубрил.
– Хотя в вашем положении это не так уж и важно. – Он провел рукой по безукоризненно уложенным волосам.
– Что вы имеете в виду?
Я взял Сохраба за руку. Мальчик вопросительно смотрел то на меня, то на чиновника.
– Ответ получится очень длинным. Можно для начала дать вам краткий совет?
– Слушаю вас.
Эндрюс затушил сигарету и сморщился.
– Откажитесь от этой затеи.
– Простите?
– Не подавайте заявления об усыновлении. Ничего не выйдет. Вот вам мой совет.
– Принято к сведению, – мрачно сказал я. – Может, объясните почему?
– Значит, вам понадобился длинный ответ, – бесстрастно произнес Эндрюс и сдвинул руки вместе, будто собираясь пасть на колени перед образом Девы Марии. – Предположим, все в вашем рассказе правда, хотя даю голову на отсечение, вы кое о чем умолчали. А кое-что добавили. Но не это важно. Вы здесь, он тоже здесь, все остальное побоку. Так вот, ваше заявление столкнется с серьезными препятствиями. Начать с того, что этот ребенок – не сирота.
– А кто же он тогда?
– С юридической точки зрения он сиротой не является.
– Его родителей расстреляли прямо на улице. Соседи это видели.
Хорошо еще, Сохраб не понимает по-английски!
– У вас имеется свидетельство о смерти?
– О смерти? Это в Афганистане-то? Там у большинства населения нет свидетельств о рождении.
Глаза у чиновника так стеклянными и остались.
– Сэр, не я составляю законы. Как бы вы ни возмущались, вам придется доказывать, что его родители умерли. Мальчик должен быть официально признан сиротой.
– Но…
– Я еще не закончил. Ведь вам нужен длинный ответ. Следующая сложность – взаимодействие с властями страны, где ребенок родился. Это и вообще не просто, а если речь идет об Афганистане – тем более. Американского посольства в Кабуле нет. Это очень затрудняет дело. Вопрос становится почти неразрешимым.
– Так что же мне делать? Выкинуть мальчика на улицу?
– Я этого не говорил.
– Его изнасиловали. – Мне вспомнились колокольчики и подведенные глаза.
– Очень сожалею. – Полнейшее равнодушие, словно про погоду говорит. – Но для Службы иммиграции и натурализации это не повод для выдачи молодому человеку визы.
– Что вы хотите этим сказать?
