– Что вы хотите этим сказать?
– Если желаете как-то помочь своей родине, переведите деньги какой-нибудь достойной благотворительной организации. Или идите добровольцем в обслугу лагеря беженцев. Но в данный конкретный момент мы не рекомендуем гражданам США усыновлять афганских детей.
– Идем, Сохраб, – сказал я на фарси и поднялся с места.
Мальчик скользнул ко мне и прижался головой к моему бедру. На фото Хасан с сыном стояли в такой же позе.
– Можно еще вопрос, мистер Эндрюс?
– Слушаю.
– У вас есть дети?
Сощурился. Моргнул. Впервые за все время.
– Так есть или нет? Вопрос очень простой. Молчание.
– Так я и думал. На вашем месте должен сидеть человек, который понимает, каково это – хотеть ребенка.
Я направился к выходу, Сохраб за мной.
– А вам можно задать вопрос? – ожил Эндрюс.
– Валяйте.
– Вы успели пообещать мальчику, что возьмете его с собой в Америку?
– И что, если успел? Он покачал головой:
– Давать обещания детям – дело опасное. – Вздохнул и опять открыл ящик стола. – Так вы не отступитесь?
– Не отступлюсь.
Эндрюс протянул мне визитку:
– Тогда советую обратиться к хорошему адвокату по делам иммиграции. Омар Фейсал работает здесь, в Исламабаде. Скажите, что вы от меня.
– Спасибо, – пробормотал я и взял карточку.
– Желаю удачи.
Выходя из кабинета, я оглянулся. Ярко освещенный солнцем, Реймонд Эндрюс смотрел в окно, пальцы его нежно гладили помидорный куст.
– Всего наилучшего, – попрощалась с нами секретарша.
– Ваш босс мог бы быть и полюбезнее, – пожаловался я.
Как она отреагирует? Округлит глаза и скажет что-нибудь вроде: «Известное дело. Все жалуются»? Она понизила голос:
– Бедный Рей. После смерти дочери он просто сам не свой.
Я вопросительно поднял бровь.
– Самоубийство, – прошептала дама в брюках.
В такси на пути в гостиницу Сохраб прижался головой к окну, не отрывая глаз от проплывающих мимо элегантных зданий, осененных эвкалиптами. Его дыхание то и дело туманило стекло.
Сейчас спросит меня, как прошла беседа.
Но он так и не спросил.
За закрытой дверью ванной шумно лилась вода. С первого дня нашего пребывания в гостинице Сохраб взял в привычку мыться перед сном не меньше часа. В Кабуле-то горячего водоснабжения было не сыскать днем с огнем.
Пока он отмокал в благоухающей пене (ну теперь-то ты чистый, Сохраб), я позвонил Сорае.
Рассказал о нашем разговоре с Реймондом Эндрюсом. Спросил:
– Что скажешь?
– Давай считать, что он не прав.
Она звонила в несколько международных агентств по усыновлению. За афганского ребенка никто из них не берется, но ведь еще не вечер.
– Как родители восприняли новость?
– Мадар рада за нас. Ты же знаешь, как она к тебе относится, что бы ты ни сделал, ей все по душе. Падар… ну, по нему никогда не поймешь. Он не торопится раскрывать душу.
– А ты сама рада?
Она переложила трубку в другую руку.
– Мальппу-племяннику будет хорошо с нами, уж мы постараемся. Только бы нам было хорошо с ним.
– Я того же мнения.
– Меня одолевают мысли: какое блюдо ему понравится больше всего? Какой предмет в школе он полюбит? Вот дура-то, правда? – Сорая засмеялась.
Сохраб наконец закрыл кран. Слышно было, как мальчик плещется в ванне.
– Ты молодчина, – восхитился я.
– Да, чуть не забыла! Я ведь позвонила Кэке Шарифу!
Это он читал стихи на нашей нике (написаны они были почему-то на фирменном бланке какой-то гостиницы). Это его сын держал у нас над головами Коран, когда мы с Сораей, озаряемые фотовспышками, выходили на сцену.
– И что сказал дядюшка?
– Он постарается что-нибудь для нас сделать, переговорит с приятелями из службы иммиграции.
– Вот это новость так новость! – обрадовался я. – Жду не дождусь, когда ты увидишься с Сохрабом.
– Я жду не дождусь, когда увижусь с тобой. Трубку я повесил с улыбкой.
Вот и Сохраб вышел из ванной.
После нашей беседы с Реймондом Эндрюсом он и десяти слов не проронил. Буркнет что-то невразумительное и опять молчит.
Забравшись в кровать, мальчик натянул одеяло до подбородка и почти сразу уснул.
Я протер пятачок на запотевшем зеркале и побрился. Старомодные бритвы в гостинице, еще с «безопасными» лезвиями. В ванне я валялся, пока вода не остыла и кожа не покрылась мурашками. Образы из прошлого и мысли о будущем уносили меня далеко-далеко…
Редкозубая улыбка Омара Фейсала – смуглого круглолицего брюнета с ямочками на щеках – была сама любезность. Под мышкой адвокат держал раздутый поношенный портфель без ручки, на локтях коричневого вельветового костюма красовались кожаные заплаты. Чуть ли не каждую фразу он начинал со смеха и извинений. Что-то вроде: Простите, я буду в пять. Ха-ха.
Когда я ему позвонил, он настоял, что сам ко мне подъедет.
– Таксисты в этом городе – народ ушлый. – Его английский был безупречен. – Почуют иностранца – сразу сдерут втридорога.
И вот Омар у нас в номере, источает улыбки и извинения, сопит и потеет.
Стоило ему полезть в портфель за блокнотом, как на мою кровать высыпалась целая куча бумаг. Число просьб о прощении удесятерилось.
Одним глазом Сохраб смотрел на телеэкран (звук был выключен), другим – на адвоката. Я сказал мальчику утром, что к нам придет юрист, и Сохраб не стал задавать липших вопросов, только кивнул и прилип к телевизору.
– Вот он. – Желтый блокнот в руках у Фейсала. – Надеюсь, мои дети унаследуют организационные способности матери. Извините, наверное, вы не это хотели услышать от перспективного адвоката. Ха-ха-ха.
– Реймонд Эндрюс очень высокого мнения о вас.
– Мистер Эндрюс. Да, да. Достойнейший человек. Позвонил мне и рассказал про вас.
– Неужели?
– Да, да.
– Значит, положение, в котором я оказался, вам известно.
Фейсал смахнул с верхней губы капельки пота.
– Мне известна версия мистера Эндрюса. С застенчивой улыбкой он повернулся к Сохрабу и произнес на фарси:
– А это, наверное, юноша, из-за которого весь сыр-бор.
– Разрешите представить вам Сохраба, – сказал я. – А это господин Фейсал, адвокат, о котором я тебе говорил.
Сохраб соскользнул с кровати и пожал Омару руку.
– Салям алейкум, – произнес он тоненьким голоском.
– Алейкум салям, Сохраб. А ты знаешь, что тебя назвали в честь великого воина?
Сохраб молча кивнул, вернулся на свою кровать и лег на бок, не отрывая глаз от телевизора.
– Я и не знал, что вы так хорошо говорите на фарси, – сказал я по-английски. – Ваше детство прошло в Кабуле?
– Родился я в Карачи, но долгие годы жил в Кабуле. Шаринау, рядом с мечетью Хаджи Якуба. А вырос я в Беркли. В конце шестидесятых отец открыл там музыкальный магазин. Свободная любовь, банданы, мини-юбки, все такое. – Он наклонился ко мне поближе: – Я был в Вудстоке.
– Кайф, – сказал я.
Адвокат так смеялся, что опять весь вспотел.
– За исключением нескольких мелочей, я представил мистеру Эндрюсу верную картину, – продолжал я. – Вас я ознакомлю с ее полным вариантом, без цензурных изъятий.
Фейсал лизнул палец, открыл в блокноте чистую страницу и снял с ручки колпачок.
– Очень вам буду признателен. Давайте с этого момента говорить только по-английски.
– Согласен.
И я рассказал ему обо всем. О встрече с Рахим-ханом, о дороге до Кабула, о приюте, о публичном побивании камнями на стадионе «Гкзи».
– Господи, – прошептал он. – У меня такие милые воспоминания о Кабуле. Трудно поверить, что там сейчас творятся такие ужасы.
– А вы давно там были?
– Порядочно.
– Ничего общего с Беркли, должен заметить.
– Продолжайте.
Рассказ мой перешел на поединок с Асефом. Я рассказал о Сохрабе, рогатке, бегстве в Пакистан. Когда я закончил, Фейсал что-то записал, глубоко вздохнул и мрачно посмотрел на меня.
– Вам предстоит жестокая битва, Амир.
– И у меня есть надежда на победу? Фейсал спрятал ручку.
– Боюсь, вы уже слышали это от Реймонда Эндрюса. Победа крайне маловероятна. Хотя в принципе возможна.
И куда пропала вся его веселость?
– Значит, беспризорникам вроде Сохраба никогда не обрести семью? Эти ваши предписания и законоуложения просто бесчеловечны!
– Плетью обуха не перешибешь, Амир. И против фактов не попрешь. А факты таковы: текущее иммиграционное законодательство, требования агентств по усыновлению и политическая ситуация в Афганистане не в вашу пользу.
– Непостижимо. – Меня душила злость. – То есть все как раз предельно ясно. Но все равно это выше моего понимания.
Омар нахмурил лоб.
– К последствиям любого бедствия – а Талибан куда хуже землетрясения, уж вы мне поверьте, Амир, – можно отнести практическую невозможность доказать, что тот или иной ребенок остался сиротой. Разберись, поди, может, у этого конкретного мальчика родители живы и просто бросили его из-за невозможности прокормить. Или, может, он в одном лагере беженцев, а папа с мамой – в другом. С этим сталкиваешься на каждом шагу. Так что иммиграционная служба визу не выдаст, пока официально не будет доказано, что ребенок подпадает под определение «сирота». Как ни нелепо, вам необходимо представить свидетельства о смерти.
