– Пожалуй, – сказал Леонард.
– Недели две назад он приезжал в Берлин. Должно быть, вы и об этом читали. До его приезда все говорили, ну вот, он прикажет снести Стену. А я знал, что нет, и вышло по-моему. Но может, в следующий раз или потом, лет через пять или через десять. Все меняется.
Из служебного помещения донесся предостерегающий кашель. Юноша улыбнулся и пожал плечами. Леонард поблагодарил его и вышел на улицу.
Он доехал на метро до «Котбусер тор». Наверху ему пришлось бороться с горячим встречным ветром, который нес песок и клочки бумаги. На тротуаре его поджидала худощавая девица в кожаной куртке и брюках в обтяжку с узором из полумесяцев и звезд. Когда он проходил мимо, она пробормотала: «Haste mal'ne Mark?» (Марки, другой не найдется?) У нее было симпатичное, но помятое лицо. Еще через десять ярдов он вынужден был остановиться. Может быть, он сошел с поезда не на той станции? Но поблизости висела табличка с названием. Дорогу на Адальбертштрассе впереди него оседлал чудовищный многоквартирный дом. Его бетонные опоры были размалеваны краской из распылителя. У ног Леонарда валялись пивные банки, обертки из-под еды на вынос, куски газет. На обочине улицы, опершись на локти, лежали несколько подростков – он решил, что это панки. У всех были одинаковые ярко-оранжевые прически под могикан. Из-за относительной нехватки волос их уши и кадыки бросались в глаза, и это придавало им несчастный вид. Их головы были иссиня-белыми. Один мальчишка дышал чем-то из пластикового пакета. Леонард обогнул их, и они ухмыльнулись ему вслед.
Миновав арку под домом, он начал кое-что узнавать. Пустых мест вдоль улицы не осталось. Магазины, бакалея, кафе, турагентство – везде рябили турецкие названия. Люди, похожие на турок, стояли на углу Ораниенштрассе. Дружелюбная сонность Южной Европы казалась здесь ненатуральной. На зданиях, уцелевших при бомбежках, до сих пор были отметины от снарядов. На восемьдесят четвертом доме, над окнами первого этажа, по-прежнему виднелись следы пулеметного обстрела. Большую парадную дверь давным-давно перекрасили в голубой цвет. Во внутреннем дворе его взгляд сразу привлекли к себе мусорные баки – огромные, на резиновых колесах.
Во дворе играли турецкие дети, девочки с младшими братьями и сестрами. Увидев Леонарда, они перестали бегать и молча проводили его глазами до двери. Они не отреагировали на его улыбку. Этот большой бледнокожий взрослый, не по погоде одетый в жаркий темный костюм, казался тут чужим. Какая-то женщина резко и повелительно крикнула сверху, но никто не пошевелился. Может быть, его приняли за представителя городских властей. Он собирался взойти на верхний этаж и, если это покажется удобным, постучать в квартиру. Но на лестнице было мрачнее и теснее, чем ему помнилось, а затхлый воздух был насыщен запахами незнакомой стряпни. Он отступил назад и глянул через плечо. Дети по-прежнему смотрели на него. Девочка побольше взяла младшую сестренку на руки. Он переводил взгляд с одной пары карих глаз на другую, потом прошагал обратно мимо них и вышел на улицу. Побывав здесь, он не приблизился к своим берлинским дням. Очевидно было лишь то, как далеко позади они остались.
Он вернулся на Котбусер тор, по пути дал девице бумажку в десять марок и поехал на Германплац, а оттуда в Рудов. Теперь можно было добраться до места через Гренцаллее, прямиком на метро. Выйдя наверх, он уперся в шестиполосное шоссе. Оглянувшись в сторону центра, он увидел скопления высоких башен. Дождался зеленого света и пересек улицу. Впереди были низкие жилые здания, велосипедная дорожка из розового камня, аккуратные ряды фонарей и стоящие вдоль обочины автомобили. А разве могло быть иначе – что он рассчитывал увидеть? Те же пустынные равнины? Он миновал небольшое озерцо, память о сельском прошлом, забранную колючей проволокой.
Чтобы найти поворот, пришлось заглянуть в схему. Все удивляло чистотой и обилием людей. Нужная ему улица называлась Летсбергерштрассе, ее недавно обсадили платанами. По левую руку тянулись новые жилые дома, на вид не старше двух-трех лет. По правую, на месте старых хижин для беженцев, выросли причудливые одноэтажные кот-теджики с ухоженными садовыми участками для отдыха берлинцев, живущих в городских квартирах. Семьи обедали в тени декоративных деревьев, на безупречной лужайке стоял зеленый теннисный стол. Он прошел мимо пустого гамака, подвешенного между двумя яблонями. Из-за кустов пахнуло жареным мясом. Брызги из дождевателей кое-где долетали до тротуара. Каждый миниатюрный клочок земли представлял собой чью-то гордость и воплощенную мечту, триумф домашнего комфорта. Несмотря на скученность десятков семей, по всему району вместе с полуденным зноем была разлита удовлетворенная комнатная тишина.
Дорога сузилась и перешла в нечто вроде проселка, который он помнил. Школа верховой езды, богатые загородные усадьбы – и вот он завидел впереди новые, высокие зеленые ворота. За ними была пустая земляная площадка в сотню футов, а дальше, по-прежнему окруженные двойной оградой, развалины склада. Несколько секунд он стоял не двигаясь. Отсюда было видно, что все строения снесены. У широко распахнутых внутренних ворот белела покосившаяся сторожевая будка. На зеленых воротах прямо перед ним висела табличка с оповещением, что эта земля принадлежит огородному хозяйству, и просьбой к родителям не пускать за ограду детей. С одной стороны стоял толстый деревянный крест в память двух юношей, которые пытались перелезть Стену в шестьдесят втором и шестьдесят третьем и были «von Grenzsoldaten erschossen» (Застрелены пограничниками). Позади склада, ярдах в ста от внешней ограды, взгляд упирался в светлый бетон, преграждающий доступ к шоссе Шенефельдер. Он подумал, как странно, что ему довелось впервые увидеть Стену именно с этого места.
Ворота были слишком высоки для того, чтобы человек в его возрасте мог перелезть через них. Ему пришлось зайти на чужую подъездную аллею и уже оттуда перебраться через низкую стену. Он миновал внешнюю ограду и остановился у внутренней. Сам шлагбаум, конечно, исчез, но столбик от него сохранился и даже не зарос сорняками. Он заглянул в скособоченную будку. Там лежали какие-то доски. Старая электрическая проводка была еще на месте, она тянулась по стене изнутри, так же как и телефонный провод с оборванными концами. Он двинулся дальше. От зданий остались только крошащиеся бетонные полы, сквозь которые лезла трава. Строительный мусор сгребли бульдозерами в высокие груды на краю площадки, и за ними не было видно Стены. Кто-то решил в последний раз досадить русским.
Главное здание выглядело иначе. Он подошел и долго стоял около этого места. С трех сторон, за оградой и земляной площадкой, наступали дачные коттеджи. С четвертой была Стена. В чьем-то саду играло радио. Немецкая любовь к военным маршам ощущалась и в здешней поп-музыке. Кругом царила дремотная атмосфера уик-энда.
На месте главного склада зияла огромная яма, обнесенный стеной котлован в сотню футов длиной, тридцать шириной и футов в семь глубиной. Прежний подвал был теперь открыт небесам. Кучи земли, когда-то вынутой из туннеля, густо заросли сорняками. Пол подвала, видимо, находился еще футов на пять ниже этой земли, но проход между кучами был вполне различим. Вертикальную шахту в восточном конце засыпали камнями. Она была намного меньше, чем он помнил. Спускаясь вниз, он заметил, что за ним наблюдают в бинокль двое пограничников на вышке. Он прошел между кучами. Высоко над ним щебетал жаворонок, и тут, на самом пекле, это немного раздражало его. Он увидел пандус для автопогрузчиков. Здесь начиналась шахта. Он поднял кусок кабеля – старого образца, с тремя жилами из толстой, плохо гнущейся медной проволоки. Поковырял каменистую землю носком ботинка. Что он ожидал найти? Доказательство собственного существования?
Он вылез из подвала. За ним все еще наблюдали с вышки. Смахнув грязь с каменного края, он уселся, свесив ноги в подвал. Это место значило для него гораздо больше, чем Адальбертштрассе. Он уже решил не тратить времени на посещение Платаненаллее. Именно здесь, среди этих руин, он отчетливее всего ощущал груз лет. Здесь можно было вызвать к жизни далекое прошлое. Он вынул из кармана письмо с пометкой «авиа». Самый конверт, испещренный зачеркнутыми адресами, манил к размышлениям – биография, каждая глава которой означала очередную утрату. Письмо было прислано из Сидар-Рапидс в штате Айова и покинуло Соединенные Штаты семь недель тому назад. Сведения отправителя устарели на тридцать лет. Сначала письмо отправили родителям Леонарда для передачи в его руки, по тому адресу в Тотнеме, где он вырос и где они жили вплоть до смерти отца на Рождество 1957 года. Оттуда его переслали в дом престарелых, где провела последние годы жизни его мать. Потом оно ушло в Севенокс, где выросли его собственные дети и где он жил со своей женой, пока она не умерла пять лет назад. Нынешний владелец дома несколько недель держал письмо у себя, а потом отослал его вместе с пачкой реклам и другой макулатуры.
