Иногда я сердилась на тебя. Ты не должен был уйти вот так, разозлиться и замолчать. Чисто по-английски! И по-мужски! Если ты решил, что тебя предали, надо было заявить об этом и попытаться отстоять свои права. Надо было обвинить меня, обвинить Боба. Разыгрался бы скандал, но мы выпили бы эту чашу до дна. Но я знаю: это гордость заставила тебя порвать со мной. И та же гордость помешала мне приехать в Лондон и женить тебя на себе. Я не могла смириться с возможностью неудачи.
Странно, что наш старый, привычный скрипучий дом незнаком тебе. Он белый, обшитый досками, вокруг дубы, а во дворе флагшток, поставленный Бобом. Теперь я уже никогда не уеду отсюда, хоть он для меня и великоват. У девочек здесь все, что связано с детством. Сегодня Диана, моя средняя дочь, привезет сюда своего малыша. Она родила первая. У Лоры в прошлом году был выкидыш. Муж Дианы математик. Он очень высокий, и когда он поправляет мизинцем очки на носу, я вспоминаю тебя. Помнишь, как я отняла твои очки, чтобы ты остался? А еще он отлично играет в теннис, что совсем на тебя не похоже!
Мои мысли снова разбредаются, да и поздно уже. Честно сказать, в последнее время я устаю по вечерам довольно рано, хотя за это, пожалуй, нет нужды извиняться. Но мне не хочется заканчивать этот односторонний разговор с тобой, где бы ты ни был и кем бы ни стал. Я не хочу отправлять это письмо в никуда. Оно будет не первым моим письмом к тебе, оставшимся без ответа. Я знаю, что рискнуть придется. Если все это покажется тебе неуместным и ты решишь не отвечать или если воспоминания гнетут тебя, позволь по крайней мере своему двадцатипятилетнему «я» принять этот привет от старой подруги. А если это письмо никто никогда не получит, не откроет и не прочтет, прошу тебя, Боже, даруй нам прощение за наш страшный грех, будь свидетелем нашей прошлой любви и благослови ее.
Твоя Мария Гласе
Он встал, отряхнулся, сложил письмо и убрал его в карман, а потом начал медленно прохаживаться по участку. Чтобы попасть туда, где была его комната, ему пришлось протоптать тропинку в зарослях высокой травы. Теперь на этом месте был только маслянистый песок. Он поглядел на искореженные трубы и разбитые манометры, оставшиеся от подвальной бойлерной. Прямо у него под ногами валялись осколки бело-розовой плитки, которой, какой помнил, была облицована душевая. Он посмотрел через плечо. Пограничники на башне потеряли к нему интерес. Музыка, долетавшая сюда из коттеджа неподалеку, изменилась: теперь это был старомодный рок-н-ролл. Леонард до сих пор любил его и припомнил название песни: «A Whole Lot of Shakin' Coin' On». Ему она никогда особенно не нравилась, в отличие от Марии. Он пошел мимо зияющего котлована обратно к внутреннему забору. Миновал две стальные балки, преграждающие путь к бетонной яме с черной водой. Это был старый канализационный отстойник, в дренажную систему которого врубились прокладчики. Столько сил потрачено впустую.
Он был уже у забора и смотрел оттуда на холмистый пустырь, лежащий между ним и Стеной. Над ней возвышались зеленые кроны кладбищенских деревьев. Его время и ее время – точно эта незастроенная земля. Прямо у подножия Стены бежала велосипедная дорожка. По ней. перекликаясь, ехали дети. Солнце палило. Он успел позабыть эту липкую берлинскую жару. Он оказался прав: чтобы по-настоящему понять ее письмо, ему надо было проделать весь долгий путь сюда. Не на Адальбертштрассе, а именно сюда, к этим руинам. То, что он не способен был осознать в Суррее, в своей гостиной, стало вполне ясным здесь.
Он знал, что теперь сделает. Ослабив галстук, он промокнул лоб платком. Затем огляделся вокруг. Рядом с покосившейся сторожевой будкой торчал пожарный гидрант. Как ему не хватало и Гласса тоже, его руки на локте и пылкого «Послушай, Леонард!». Гласе, смягченный отцовством, – вот бы посмотреть на это. Леонард знал, что он сделает, знал, что скоро уйдет, но не чувствовал нужды спешить, и его по-прежнему томила жара. Радио снова перешло на жизнерадостную немецкую поп-музыку в четком размере две четверти. Громкость, кажется, увеличили. Пограничник на дозорной вышке лениво поглядел в бинокль на замешкавшегося у ограды господина в темном костюме и отвернулся, чтобы продолжить разговор с напарником.
Леонард держался за ограду. Теперь он оторвался от нее и пошел обратно мимо большого котлована, в ворота и дальше по траве, к низкой белой стене. Перебравшись через стену, он снял пиджак и повесил его на руку. Он двигался быстро, и благодаря этому его лицо обвевал ветерок. Он шагал в такт своим мыслям. Будь он помоложе, он пустился бы по Летсбергерштрассе бегом. У него сохранились кое-какие связи со времен старых командировок. Наверно, удобней всего полететь к О'Хейру в Чикаго, а там воспользоваться местным транспортом. Он не станет посылать телеграмму, а вдруг что-нибудь не сложится. Он просто выйдет из-под тенистых дубов и зашагает мимо белого флагштока, по облитой солнцем лужайке к парадной двери. Позже он назовет ей имя радиодиктора и напомнит, что Гласе действительно сказал на их помолвке замечательную речь о восстановлении Европы. И ответит на ее вопрос: они ворвались в туннель, потому что Блейк сообщил своему русскому связному о молодом англичанине, который собирается оставить там декодирующее оборудование только на один день. А она расскажет ему о соревновании по джайву, которого он не помнил, и они достанут с чердака полученные в награду часы, заведут и послушают их тиканье.
На углу Нойдекервег ему пришлось остановиться и передохнуть в тени платана. Они вернутся в Берлин вместе, это единственный способ. Жара не спадала, а до станции метро «Рудов» было еще с полмили. Он закрыл глаза и прислонился к молодому стволу. Его вес дерево могло выдержать. Они пройдут по старым местам и подивятся тому, как все изменилось, а потом им надо будет обязательно сходить на Потсдамерплац, подняться на деревянную площадку и как следует рассмотреть Стену, покуда ее еще не снесли.
Берлинский туннель, построенный в рамках операции «Золото», был совместным предприятием ЦРУ и М-16 и функционировал чуть менее года, до апреля 1956-го. Во главе работы стоял начальник местного отделения ЦРУ Уильям Харви. Джордж Блейк, живший в доме номер 26 по Платаненаллее с апреля 1955 года, выдал проект русским, по-видимому, еще в 1953 году, будучи секретарем плановой комиссии. Все остальные действующие лица романа вымышлены. Большинство событий тоже, хотя я многим обязан описанию туннеля из великолепной книги Дэвида Мартина «Столпотворение зеркал». В эпилоге изображено место, каким я застал его в мае 1989 года.
Я хочу поблагодарить Бернгарда Роббена, который переводил с немецкого и провел многочисленные исследования в Берлине, и доктора М. Даниила, читающего лекции по патологии в Мертон-колледже, а также Андреаса Ландсхоффа и Тимоти Гартона Эша за их ценные замечания. Мне хотелось бы особенно поблагодарить моих друзей Галена Строусона и Крэга Рейна за внимательное чтение рукописи и множество полезных предложений.
И. М.
Оксфорд, сентябрь 1989 г.
Рил – шотландский народный хороводный танец
Ламент – похоронная песнь.
