– У нас за спиной, разве не слышишь, как оно шумит?
Я поцеловал ее в губы, и она сказала:
– Этим летом будем купаться в Таормине. Агридженто мне разонравилось, я больше не хочу туда. Только давай почаще останавливаться: если мы поедем на мотоцикле, у меня спина разболится. – Она встала, смеясь: – Я подарю тебе карту, чтобы ты изучал маршрут, а то еще вздумаешь ехать наобум!
– Там трудно заблудиться, – ответил я. – Мне известно, что после Кассиевой дороги и после Рима нужно ехать по Аппиевой, а после Неаполя… А, впрочем, кто его знает, есть ли южнее Неаполя государственные дороги. Тут-то и начинается «южный вопрос».
– Мне рассказывала Долорес, что в Неаполе они сели на пароход, когда ездили на юг по маршруту ЭНАЛа.[57]
– Это было бы здорово.
– А где будем ночевать – в мотелях?
– Или в домах молодежи, смотря сколько у нас будет денег. В гостиницах нас поселят отдельно, вот увидишь.
– Разумеется, – согласилась она. – По крайней мере, я не услышу твоего храпа. – Она бросилась бежать, я догнал ее, и мы снова вышли на высокий берег в излучине реки: старый рыбак все еще возился с огромной сетью, а парнишка исчез. Река была мутная, небыстрая, зато, пройдя запруду, она стремительно мчалась к морю, чтобы раствориться в нем. – Впрочем, я бы с удовольствием посмотрела на тебя спящего, – сказала она. – Я прислушивалась бы к твоему дыханию и держала бы руку у тебя на груди, там, где сердце, и тебе бы что-нибудь снилось, даже если ты ни разу в жизни не видел ни одного сна.
Сейчас, у себя в комнате, я думал о вчерашнем дне, как об эпизоде, который после ее выздоровления будет бесконечно повторяться; перед тем же как уснуть, я вспомнил Форесто, с которым у меня произошла энная стычка из-за того, что я якобы нарушил пропорцию, составляя из эмульсионного масла и воды специальную смесь для охлаждения и смазки станка. «У тебя в башке одни блондинки; видать, в воскресенье лихо они тебя уходили». Я запустил в него болванкой, она грохнулась на стол и пришлась ему по пальцу. Он размахнулся, чтобы дать мне в ухо, но я ловко парировал удар, едва не ответив ему прямым в морду, но во время сдержался: я рисковал поплатиться местом, в лучшем случае – отделаться штрафом и замечанием, если бы он пожаловался синьору Паррини. Пришлось процедить сквозь зубы слова извинения, и теперь во мне все кипело; засыпая, я проклинал себя за трусость, уверенный, будто пал так низко, что дальше некуда. Вот что мучило меня в то время, когда болезнь пожирала Лори в ее постели.
Назавтра Форесто, наверняка из-за каких-то своих дел, пребывал в мрачном настроении и не отрывал глаз от резца – классический образец автоматизма. Для того чтобы подтрунивать над кем-то и пороть свои пошлости на потеху всей мастерской, ему требовалось обязательно быть в духе. За все утро мы не перекинулись с ним ни словом. Потом рн указал подбородком на «цинциннати», чтобы я занял его место у станка. Я видел, как он, поговорив с синьором Паррини, снял халат. Прежде чем раздался гудок, я успел самостоятельно изготовить две детали, затем сел на мотоцикл и поехал в кафе по соседству с кинотеатром «Флора», где была телефонная кабина. Мне ответила Джудитта, как было условлено, соблюдая осторожность; она делала вид, будто разговаривает со свекровью, и называла меня мамой.
– Да, да, мамочка. – Это было глупо и бесило меня. Я понял, что температура держится и что врач, как она и предвидела, установил «простуду». Свою речь она завершила артистически: – Но настроение у нее лучше, она хотела даже встать, чтобы поговорить с тобой, да я не разрешила. К тому же она совсем потеряла голос. Не беспокойся. Присматривай там за девочками. В ясли за Бетти зайдет папа? От мамы Луизы тебе тоже привет. – Видно, мачеха стояла рядом.
244 – О, это множество мам, – не выдержал я, – к тому же не настоящих!
– Ничего не поделаешь. – Она чуть не рассмеялась. – Бывает. Я приду в то же время, что и вчера.
– В бар «Прато»?
– Разумеется. Ну, ладно. Да, постой. Лори хочет мне что-то сказать. – Она отошла и вернулась. – Просит поцеловать за нее девочек.
Ее веселость вселила в меня новую уверенность в том, что за состояние Лори можно не беспокоиться, и все же я злился, зная, что мы не увидимся и завтра. Ничего не поделаешь, наверно, вечером Джудитта скажет мне что-нибудь более определенное. И так вечер за вечером. «Да, теперь ясно, что это какой-то дурацкий грипп… Странно, температура никак не падает… Сейчас ходит что-то вроде азиатского гриппа, вы не знали?… Этого ей только не хватало!»
Невозможно поверить: был четверг и, значит, прошло уже три дня.
Я ждал ее уже больше часа, читая в «Эспрессо» статью о Хрущеве, которая меня интересовала, и время от времени поглядывая на экран телевизора, где какой-то чернорясник разглагольствовал о деве Марии, как о собственной невесте. Наконец она пришла.
– Плохие новости, – объявила она. Сев за стол, она придвинулась ко мне так, как будто собиралась кормить меня грудью, и продолжала шепотом: – Вот уж что ни к чему, то ни к чему.
– Я слушаю, – нетерпеливо вставил я.
– Похоже у нее воспаление легких, – сказала она. И тотчас, как будто это было важнее всего: – Могу я наконец узнать, где вы были в воскресенье?
– Какое это имеет значение?
– Допустим, до вчерашнего дня я спрашивала из любопытства. Теперь это интересует врача. Лори молчит. Конечно, при такой температуре трудно разговаривать, но к чему же прикидываться совсем безголосой? Упрямо корчит из себя немую, неизвестно для чего. Иногда она такая странная! Но я, кажется, отвлеклась. Врач предполагает травматическое воспаление легких. Вы попали в катастрофу, на что-нибудь налетели?
– Да нет, ничего подобного. Мы ездили на машине к морю. Вы удовлетворены? И ничего с нами не случилось.
– К морю? – не выдержала она. – К морю в такое время года? Тогда это наверняка простуда! Но я не понимаю вас. Эти четыре дня она терпит наше присутствие, но на все вопросы отвечает только «да» и «нет», и мы так ничего и не знаем. Как будто ее оглушили. Может, это оттого, что у нее жар, – сказала она. – Мы даже клали ей на лоб пузырь со льдом. Бедная девочка.
Я бы охотно ушел, оставив ее одну, – пусть себе ноет в одиночестве. Первая мысль была о бегстве. Но, сбежав, я поступил бы неразумно, ведь Лори серьезно больна. Я должен был взять себя в руки и закурить, иначе бы я закричал. Мне стоило немалого труда сохранять спокойствие, чтобы продолжать беседу, которую я считал для себя оконченной. Я был не в состоянии вслушиваться в причитания Джудитты, так же как она – понять причину моего бегства, а объясни я ее, я бы тоже показался ей странным.
– Не смотрите на меня так. Сейчас вы пугаете меня больше, чем Лори.
Этого оказалось достаточно, чтобы я не сделал того единственного, что мне хотелось сделать.
– Лори просила что-нибудь передать мне? – спросил я.
– Ничего особенного. «Держись повеселее», – велела она мне. И она права. Сегодня вечером ее начнут пичкать антибиотиками, через какую-нибудь неделю все будет в порядке. Организм у нее сильный, несмотря на то что она перенесла плеврит.
Она посмотрела на меня так, как будто выболтала страшную тайну.
– Лори мне говорила, – сказал я.
Теперь она готова была относиться ко мне милостиво, уже относилась милостиво, о чем свидетельствовало все ее поведение. Но я собрался сказать ей нечто такое, против чего она бы несколько дней назад решительно восстала, и не только из-за мачехи.
– Послушайте, – начал я. – Вы мне должны помочь: я хочу ее видеть.
Она обдумывала мою просьбу не так долго, как я ожидал. Наверно, я нашел нужные слова, а может, она поняла мое беспокойство.
– Пусть не сейчас, если нельзя, пусть хоть завтра…
– Но только пораньше утром, когда Луиза ходит к мессе, а потом на рынок. Я же пока предупрежу Лори, ведь я и ночую там: когда мама Луиза подходит к ней, Лори встречает ее прямо уничтожающим взглядом. Они никогда особенно не ладили, к тому же, видно, температура дурно отражается на ее настроении.
Мне послышалась фальшь в ее голосе. Платье лжи превосходно сидело на ней. Но казалось, она осуждала Лори. Это прозвучало более отчетливо, когда Джудитта добавила:
– А ведь Луиза хорошая женщина. Немного ханжа, но у кого из нас нет недостатков?
Я ответил вымученной улыбкой и предложил ей еще порцию вишневки, от которой она отказалась, а вторую сигарету взяла.
– Я курю потому, что нервничаю. Обычно я выкуриваю не больше трех-четырех в день.
Искренняя, откровенная, добрая – такой она хотела казаться. С другой стороны, в чем упрекать ее и на каком основании? Их было две сестры, и она, с ее складом ума, наверняка считала себя более несчастной, чем Лори: если бы девочкой Лори не совершила глупости. Джудитта вышла бы замуж за него, а не за Джиджино. И, может быть, этот он – я не хотел, чтобы Лори говорила мне его имя, – будь его женой такая заурядная женщина, как Джудитта, не покончил бы с собой, сбившись с пути истинного. Я как бы читал на ее устах слова Иванны: «Если бы твой отец был с нами, наша жизнь сложилась бы по-иному», тогда как Джудитта говорила: «Вот если бы жива была мама…» Она притворно вздохнула, повела плечами.
