По их лицам было ясно, что отказываться нельзя.
– Пожалуйста, – ответил я.
Меня посадили в стремительно подъехавший «мерседес» и куда-то повезли. В машине надели на глаза повязку. Ехали мы довольно долго. Когда машина остановилась, меня вытащили и повели по каким-то гулким коридорам. Пахло сыростью и затхлостью.
Меня усадили на табурет и сняли повязку. Передо мной за столом сидел человек в белом халате.
– Егор Николаевич Батраков? – улыбнулся он мне.
– Он самый.
Человек добродушно покивал.
– Значит, вас беспокоит Советский Союз?
– Он меня не беспокоит, – ответил я. – Просто я его не забываю.
– Ах, не забываете!.. Это усугубляет ситуацию.
– А вы, простите, кто такой?
– Я – психиатр, – сказал человек. – Вы находитесь на медицинском освидетельствовании с целью выявления у вас психических отклонений.
– У меня нет психических отклонений.
– Это мы выясним… Скажите, пожалуйста, кем вы работаете?
– Плотником.
– Хорошо зарабатываете?
– На жизнь хватает.
– Женаты?
– Нет.
– Были?
– Да.
– Почему расстались?
– Не ваше дело.
– Подруга, любовница?
– Это вас тоже не касается.
– Скажите, когда вы в последний раз были с женщиной?
– Какая вам разница?! – я начинал выходить из себя.
– Понятно, понятно… – закивал доктор.
Какое-то время он молчал, пристально меня разглядывая.
– Эх, Егор Николаевич! – изрек наконец. – Что ж вы так… И брат у вас уважаемый. А вы… Советским Союзом заболели.
– Ничем я не болею! Это вы с ума все сошли.
– Хорошо. Я объясню более популярно. В 90-х годах прошлого века психиатры нашей страны стали фиксировать крайне необычное заболевание. Оно получило название «Советский Союз». Советский Союз – это болезнь неудачников. Людей, по каким-либо причинам не добившихся в жизни того положения, которое воспринимается всеми как успешное. Советский Союз – это чудовищная иллюзия, миф о прекрасной и справедливой стране, которая якобы существовала в двадцатом веке на территории России и сопредельных государств. Иногда грезы о Советском Союзе бывают такими реальными, что люди называют имена, даты, события, будто бы имевшие место в истории.
«Сплю, может, – думал я. – Напился и сплю».
Однако чувствовалось, что алкоголь из меня окончательно выветрился.
– Вы хотите сказать, что я неудачник? – спросил я.
– Ну а кто же вы еще? – усмехнулся доктор. – С женщинами не общаетесь…
– Я не говорил этого!
– Да и так все видно! – отмахнулся он. – Работаете плотником за мизерную зарплату. Кстати, что вы производите?
– Гробы.
– Вот видите! Разве может быть гробовщик успешным человеком с позитивным взглядом на жизнь?
Я тяжело вздохнул.
– Коммерцией не занимаетесь… – продолжал врач.
– Вот еще не хватало! – фыркнул я.
Доктор посмотрел на меня внимательнее.
– Так вы что, не читали постановление Верховной Хунты Капиталистической Стабильности о том, что неудачниками следует считать всех, кто не занимается коммерцией?
– Первый раз слышу про такое постановление, – сказал я. – И про хунту ничего не знаю.
– Э-э-э, дорогой ты мой! – откинулся доктор на спинку кресла. – Да у нас тут все гораздо серьезнее!
Он надавил кнопку на столе, вошли люди, завязали мне глаза и увели в камеру.
– Будем вас лечить, если получится… – услышал я последние слова доктора.
Лечили меня электричеством. Пять сеансов каждый день, по два часа. Во время сеансов электронный голос объяснял мне современное политическое состояние страны.
– Вы живете в Великой и Свободной Капиталистической России, стране позитива и успеха, – бубнил голос. – Стране улыбающихся детских лиц, стране успешных и состоятельных людей, стране света и добра. Вы должны признать, что были больны и помочь нам сделать вас современным и кредитоспособным человеком.
По ночам меня били охранники.
– Ты против позитива, мразь?! – прикладывали они сапоги к моему лицу и бокам. – Ты против того, чтобы все были успешными и богатыми?! А, ублюдок?!
Через месяц я вылечился.
«Все верно, – сидел в своей камере, улыбаясь. – Какой в жопу Советский Союз! Что за наваждение! Великая и Свободная Капиталистическая Россия – вот моя родина. Я хочу быть успешным! Я хочу быть позитивным! Я хочу быть кредитоспособным!»
Перед освобождением мне предстояла последняя процедура – Публичное Покаяние. Высокопоставленная комиссия во главе с самим Верховным Жрецом Капиталистической Стабильности должна была рассмотреть мое прошение и удовлетвориться моим Чистосердечным Унижением.
Церемония проходила под сводами Храма Успеха. Комиссия заседала за длинным столом, а Верховный Жрец – совсем еще не старый мужчина – сидел посередине залы на троне.
– Что же ты, Егорушка, – спросил он меня ласково, – неужели не любишь Родину нашу?
– Прости, Красно Солнышко! – взмолился я о пощаде. – Бес попутал.
Верховный Жрец тяжело вздохнул.
– Такие они, бесы… Ну, встань на колени, сын мой!
Я опустился на колени.
– Отрекаешься ли ты, – зазвучал под сводами его голос, – от заблуждений, порочащих устои и порядки Великой и Свободной Капиталистической России?
– Отрекаюсь! – дрожащим голосом произнес я.
– Признаешь ли ты, что был болен, но излечился и готов служить обществу, став его полноценным и кредитоспособным членом?
– Признаю!
– Обязуешься ли ты чтить порядки добра и позитива, что главенствуют в Великой России, признавать власть Верховной Хунты Капиталистической Стабильности и лично мою – Верховного Жреца?
– Обязуюсь!
Члены комиссии удовлетворенно качали головами. Верховный Жрец тоже был доволен.
– Ты можешь идти, – сказал он мне.
Я поднялся с колен.
– А все-таки я помню Сейфуль-Мулюкова! – бормотнул я.
Меня не услышали. В залу вводили очередного исправившегося отщепенца.
Жизнь моя теперь в общем-то стабильна. Хожу по улицам, улыбаюсь, позитивен. Лишь по ночам Фарид Сейфуль-Мулюков, словно живой, приходит ко мне во сне и рассказывает об агрессивной политике Израиля. О, что за чудные мгновения! Помню тебя, Сейфуль-Мулюков! Верю в тебя, Фарид!
Увы, просыпаясь, я вижу вокруг совсем другое.
Снова устроиться плотником не удалось. Собираю бутылки.
Анжеле восемнадцать. Она негритянка. Точнее, афрорусская. Ее назвали в честь борца за права чернокожих Анжелы Дэвис. Мы познакомились в Адлере и продолжили встречаться в Москве. Я лижу ее вишневую промежность и пребываю в самом жизнерадостном расположении духа. Скоро мы поженимся, и я стану членом великого черного братства.
– Черные тела бесподобны! – говорю я, отстраняясь. – Лишь черных Господь Бог наделил истинной красотой.
– Среди черных немало и уродцев, – отвечает Анжела. – А черные женщины часто страдают ожирением.
– Это белая пропаганда, – разъясняю я ей. – Белые нацистские организации контролируют массмедиа и внушают обывателям страх и отвращение к черным. Вот ты – стройная и красивая.
– Но я черная лишь наполовину.
Я обожаю черных. И проклинаю себя за то, что родился белым. Белые – слабые люди. Они заносчивы и высокомерны, но высокомерие их строится лишь на дешевых иллюзиях о собственном уме и культуре. Их время сочтено. Участь белого человека, о которой вопил Киплинг, очень проста – исчезнуть.
– Выброси это из своей красивой головки, – треплю я ее по кудрявым волосам. – Пропаганда влияет и на тебя. Ты стесняешься своего черного отца, а должна им гордиться.
– Но я ни разу не видела его. Еще до моего рождения он свалил в свою Анголу.
– Уверен, что он был вынужден сделать это. Не оставаться же ему в расистской России?
– Зато уровень преступности среди черных значительно выше, – говорит Анжела.
– Преступность черных – это месть за столетия унижений. Белая шваль должна ответить за все те зверства, которые она творила над африканцами.
Мы неторопливо одеваемся. Я ставлю в музыкальный центр диск, купленный утром в подземном переходе.
– Представляешь, – говорю я. – Даже не ожидал такой удачи. Ранее не издававшиеся композиции Тупака! Иду, вижу – лежит. Блин, думаю, в каком-то подземном переходе – и такой раритет! Как тебе?
– Ну, ниче… – отвечает Анжела. – А может, лучше финских металлистов послушаем? Мне подарили новый альбом Sonata Arctica.
– Какие металлисты, о чем ты говоришь?! – возмущаюсь я. – Ты зацени вот это. Слышишь: йоу, йоу!.. Гениально!
Я слушаю только рэп и рэггей. Никакого металла – это извращение белых нацистов. Они постоянно окружают тебя. Даже Анжеле внушили, что это достойная музыка. Бедная девочка, и она им верит! Блюз уважаю, но не слушаю, хоть это и черная музыка. Во-первых, скучно, а вовторых, белые приватизировали блюз и сделали его своей побрякушкой. Всякие Клептоны, Мейолы и Воэны превратили его в развлечение белых наркоманов. Он утратил свою силу и проникновенность. Джаз? Джаз тоже идет от черных, но он полностью под контролем белых. Да и не понимаю я джаз. Сейчас в черное братство можно войти только через рэп. Как Эминем. Ну, или женившись на черной.
