– Я взял на руки ребенка, а его папу, возможно, завтра зарежу.
Перемахнув через живую изгородь, он подошёл к Медному Всаднику. С минуту Марианна простояла неподвижно, опустив взгляд и глядя в одну точку. Потом она вдруг кинулась к своему возлюбленному, продралась через кусты, и, в порыве исступления, с развевающимися волосами, она схватила его, словно желая растерзать, и сдавленным от слёз голосом крикнула:
– Ну что ж, и меня зарежь, давай, прямо сейчас!
И представив себе, как нож касается её шеи, она почувствовала, что всё её тело содрогается от ужаса и сладострастия. Штрум обнял её, стал гладить её волосы. Высвободившись, она отошла на шаг.
– У меня задержка, Вить. Уже больше недели.
– Задержка?
– Да, Вить, такое случается, когда половозрелая девушка активно живёт с мужчиной.
Солнце уже садилось в кровавом пурпуре, оно покрывало поверхность Невы жидким пламенем. По дороге, когда проезжали мимо аптеки, Штрум предложил зайти купить тест-полоски, чтобы узнать наверняка насчет беременности. Но Марианна ответила, что когда он благополучно вернется домой после завтрашней акции, тогда она и сделает тест.
Ночью они гадали, кто родится: мальчик или девочка? Марианна сказала, что если мальчик, то она назовёт его Витей – пусть будет Виктор Викторович. Штрум согласился – во-первых потому, что, как большинство мужчин, желал сына, а во-вторых, потому что обычно мальчики похожи на мать, и он хотел бы, чтобы ребенок унаследовал красоту Марианны.
Потом он забылся, найдя в её объятиях забвенье, сон, восхитительное предвкушение небытия.
Утром, едва позавтракав, он быстро оделся и выбежал во двор. Марианна в домашнем халате бросилась за ним. Она окликнула его, когда он был в нескольких метрах от угла дома, ещё секунда, и он бы скрылся.
– Витя! Витенька!
Он обернулся. Она подбежала к нему, запыхавшаяся, пряди белых волос прилипли к влажной шее.
– Не уходи! Ты напрасно погубишь себя.
– Ты хочешь, чтобы я был трусом?
– Наоборот, сейчас мужество заключается в принятии разумного решения.
На его суровом лице отразилось сложное чувство.
– Я собрал народ, меня ждут.
– Туда придут одни бараны.
– Кого ты называешь «баранами» – Паука, Лимона, Змея?
– Паука и Лимона закрыли – ты сам говорил.
– Их выпустят – сегодня утром.
– Это ловушка! – убежденно сказала она. – Зачем идти навстречу тому, что следует избегать?!
Он взглянул на неё: никогда ещё не казалась она ему такой желанной; никогда этот голос не звучал для него так страстно, так убедительно. Она увлекла его к высокому газону, на котором находился давно разрушенный фонтан. У дельфина был отломан хвост, а на дне круглого бассейна валялись обломки голубой керамической плитки.
Погода была ветреная, небо в тучах. Штрум смотрел ввысь, слушал, как стонут на ветру верхушки деревьев, и чувствовал, что всем его существом овладевает бесконечное желание покоя и уединения.
И, словно сладостный отголосок его мысли, звучал рядом тихий голос Марианны:
– Помнишь, как при виде полей тебе захотелось быть фермером? Ведь это было бы счастьем. Мы бы уехали в Великие Луки, там у моего деда участок.
Штрум кивнул – да, уже говорили об этом. Что может быть прекраснее, чем, оставив ликвидационный бизнес, заняться другой деятельностью, с меньшим расходом гемоглобина! Но, покрывая шелест листьев и голос любимой женщины, до него доносились откуда-то воинственные крики, удары, предсмертное хрипенье и стоны жертв. Надо идти. Невозможно остановить пулю в полёте. Он схватил руку Марианны и тотчас же выпустил её.
– Я испортил тебе жизнь. Забудь меня!
Она обратила на него свой умоляющий взгляд.
– Обещай, что вернёшься!
Несколько мгновений он смотрел на неё, не мигая, потом послушно произнёс то, что она просила: «Обещаю вернуться».
Вторые сутки медийное пространство бурлило перемалыванием кровавых событий, произошедших в представительстве Чечни на улице Марата. Расправа над восемью чеченами заслонила прочие местные сюжеты, вырвала громкие гражданские вздохи у неравнодушных людей и творческой интеллигенции. Версии выдвигались самые невероятные: начиная от чекистского террора (дотянулся проклятый Сталин), и заканчивая бандитскими разборками. Как бы то ни было, самые стойкие скептики убедились, что нерусским стало небезопасно в Петербурге. И на берегах Невы им наверняка приходиться бороться за свою жизнь. Реально, в культурной столице сосредоточена вся боль мира на сегодняшний день. Но нет худа без добра, и прогрессивные обозреватели советовали правительствам стран СНГ предлагать своим голодающим гражданам Петербург как место, где если и не так легко раздобыть еду, то наверняка удастся сократить число желающих каждый день есть.
В расследовании этого дела особенно впечатляющих успехов добились блоггеры. Доказательная база у каждого интернет-следователя была настолько мощная, что впору выезжать за организаторами и исполнителями преступлений, вязать их и тащить прямиком в суд.
Но у тех, кто по должности обязан расследовать дело, были свои соображения на этот счёт. Ключевые фигуры располагали исчерпывающей информацией и играли свою игру.
Майор Пышный с утра заявился к начальнику и положил на стол две фотографии, добытые оперативным путём. На одной из них был Виктор Штрум в компании своих подручных, в числе которых Дмитрий Грешников, по кличке Шакал, Матвей Лиманский (Лимон), Артём Павлюк (Паук) и другие представляющие интерес для милиции головорезы. На другом фото – Виктор Штрум в обнимку с Винцасом Блайвасом. К фотографиям прилагалось то самое досье на Блайваса, пылившееся в архиве со времен УБОПа. К досье Пышный присовокупил докладную, из которой следовало, что преступный синдикат «Фольксштурм» вложил нажитые грабежами и вымогательством деньги в автопредприятие «Авто-Хамм» – цех отверточной сборки джипов Хаммер, официальное открытие которого состоится сегодня на улице Трефолева.
– Мы немедленно выезжаем туда! – скомандовал Гамлет, едва дослушав витиеватые доводы о том, что между убийствами нерусских и продажей джипов существует прямая связь.
– Не «мы», а «вы», – поправил Пышный, и напомнил об утренней телефонограмме из УВД, содержавшей приказ, по которому он и еще несколько сотрудников Управления по борьбе с экстремизмом направляются на пикетирование Исаакиевской площади.
Для Гамлета этот день был полон неожиданностей. Самая неприятная из которых состояла в увольнении устным приказом свыше одного из лучших сотрудников, Николая Смирнова, с изъятием личного дела, что фактически означало волчий билет на всю оставшуюся жизнь. Что натворил парень – оставалось загадкой.
Отпустив Пышного, Гамлет велел оставшимся в Управлении сотрудникам грузиться в транспорт и с мигалками двигаться на улицу Трефолева. В головной машине ехал он сам, предвкушая похвалы руководства УВД в связи с ликвидацией одиозной банды «Фольксштурм».
Пышный же, дождавшись Лиманского и Павлюка, которых специально по его просьбе привезли из СИЗО, провёл с ними беседу и отпустил, после чего, отключив мобильную связь, выехал на Исаакиевскую площадь.
Автобус не спеша катился по улице, в открытые окна залетал теплый ветерок. А молодой здоровый парень нервничал, так как опаздывал туда, где люди будут бить друг друга битами, лопатками, цепями, резать ножами и добивать упавших. Это что касается жертв. Относительно себя… нападающих, есть серьезнейшие опасения, что милиционеры не ограничатся одними дубинками. Забавно, не правда ли? Торопиться на собственную смерть и переживать по этому поводу достаточно необычно, – а Штрум после утреннего разговора с Марианной, в ходе которого ему передалась какая-то безотчетная тревога, вдруг задумался о самом худшем.
Черные тучи обволакивали его душу. Несмотря на тщательнейшую подготовленность к акции, первому настоящему сражению, чудилось ему: эти тучи превратили день в ночь, из которой нет исхода ни по одной тропе войны и мира. «Иногда предвкушение волнует больше чем успех», – было сказано в какой-то идиотской рекламе. Эта фраза лучше всего описывает то, что чувствует человек перед массовой дракой. Да, сегодня, как обычно бывает при уличных беспорядках, будут сыгранные действия околофутбольной фирмы, будет строй щитов ОМОНа, будет оцепление милиции и кареты скорой помощи. Но у Штрума почему-то защемило сердце – совсем как в ранней юности, когда выдвигался на массовые драки стенка на стенку. Тогда страшно бывало до дрожи. Пугала неопределенность. Самое страшное тогда было не бой и больница (что чувствуют те, кого убили, известно только им) – процесс конечен, и имеет определенный результат. Во время спонтанного конфликта или вольной охоты на «акции» не те ощущения, потому что ты не знаешь точного времени когда тебя начнут убивать. Никакого милицейского оцепления и карет скорой помощи. Есть только ты, твоя тушка, что-то в руках… и лес острых и тяжелых предметов, назначение которых – ломать твои кости, пробивать голову и наносить разнообразные увечья. Многим из тех, кто придёт сегодня на Исаакиевскую площадь, невдомек эти прекрасные ощущения. Очень часто не имеет значения какой боец лично ты: достаточно тем, кто с твоей стороны, побежать и провалить мораль, как тебя снесут и на этом все. Это даже не древние военные действия – с тобой не подразделение или хотя бы место в организованном строю с офицерами, а самый худший вид случайного ополчения, спонтанного и практически неуправляемого, не знающего что такое «приказ» и «надо». Тогда, в пору становления Фольксштурма, Штрум не имел ни одной иллюзии по поводу своей стороны в предстоящем мероприятии, и мрачно гадал – то ли больше участников не придут совсем, то ли побегут в процессе. И вот сейчас, когда всё организовано по высшему разряду с привлечением московских профессионалов и цвета питерского околофутбола, к командиру Фольксштурма, передового отряда движа вернулись те самые, совсем позабытые страхи. Глядя на парня впереди себя, как двигалась при дыхании его грудная клетка, Штрум словно со стороны смотрел на себя, получившего несколько ударов ножом в область легких и уже словно чувствовал боль на вдохе. Закрыть на секунду глаза… успокоиться. В такие моменты как никогда инстинкт самосохранения ищет пути для спасения: срочное дело… у родных беда… да хоть понос прихватил. Есть только один способ не дать себе проявить слабость: сделать предстоящее дело для себя единственным выходом, уничтожив внутри себя само право на выбор. Иначе не будет сосредоточения на том, как выжить, а нет ничего хуже рефлексии в самый ответственный момент, когда надо не думать, а делать. Если дать себе «перегореть» заранее – можно практически быть уверенным в том, что там и останешься. Никто не знает, сколько из погибших и покалеченных похоронили и оплакали себя заранее, а цена ошибки именно такова. И Штрум отлично знал все эти вещи.
